Однако деонтология создает нам новые проблемы. Главная из них: когда мы заменяем чувства и индивидуальные суждения строгими универсальными законами, которые мы должны сначала осознать, затем следовать им, может потребоваться очень много времени, чтобы понять, что делать. Иногда этичное поведение предполагает упражнения на интуицию, и Кант здесь для того, чтобы сказать нам, что наш внутренний голос глуп и его не нужно слушать. Теорию Канта часто критикуют: попытка действовать согласно ей — чисто интеллектуальный опыт, а это действительно чертовски трудно. Персонаж Чиди Анагонье в сериале «В лучшем месте» — строгий последователь Канта, и он так озабочен формулированием точных кантовских максим, что, по сути, парализует себя, становясь нерешительным, ему приходится бороться даже в самых простых обстоятельствах. В какой-то момент он так отчаянно пытается не врать, чтобы не нарушать категорический императив, что ему приходится приложить немало усилий, чтобы обмануть настоящих демонов, которые хотят уничтожить их с друзьями. (После мучительных внутренних дебатов Чиди Майкл, персонаж Теда Дэнсона, в миллионный раз спрашивает его: «Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какой ты зануда?» На что тот отвечает: «Все. Постоянно».) Но есть и много других критических замечаний. Одно из них, которое нравится лично мне, принадлежит немецкому ворчуну XIX в. Фридриху Ницше, считавшему Канта чрезмерным моралистом, почти как школьная училка:

Или, если перефразировать: «Тьфу. Спустись на землю, Кант»[121].

Но есть и вторая формулировка категорического императива, иногда в переводе называемая практическим императивом. Это добавляет к философии Канта правило, которому не так сложно следовать:

Другими словами: не используйте людей, чтобы добиться своего. Именно так происходит, когда мы обманываем друга: мы делаем это, чтобы избежать трудного разговора или чтобы не выглядеть дураком. Мы делаем это не ради друга, он лишь средство достижения цели. Эта формулировка категорического императива ретроактивно объясняет, почему нас так тошнило от ситуации с бедным Стивом, инженером ESPN. Если бы мы допустили, чтобы его ударило током, а мы бы посмотрели чемпионат мира, то мы бы (буквально) использовали его как объект, который берет на себя боль, чтобы мы могли испытывать удовольствие. Какой бы заумной и занудной кантовская теория ни была, во второй формулировке, я считаю, есть что-то сладко-гуманистическое. Кант относится к людям с величайшим уважением и отвергает любые действия, которые унижают их или превращают в инструменты, используемые для достижения цели. Уверен, вы бы не хотели, чтобы Кант был вашим отцом и утешал вас после провала вашей команды в бейсбольном матче, но такая итерация категорического императива означает, что за всем этим чистым разумом бьется сердце.

Теперь посмотрим на «Проблему вагонетки» глазами Канта. Он явно отвергает грубый утилитаристский расчет, основанный на результатах: убейте 1, потому что 1 < 5. Поскольку результаты действия не имеют значения, слова «Мы спасли четверых!» как мячик отскакивают от стены внушительной немецкой крепости деонтологической теории. Кант задает лишь один вопрос: если рассматривать наши варианты, какую максиму можно сформулировать, чтобы ее можно было считать универсальной, и какое действие будет соответствовать долгу следовать ей? Возможно, она гласила бы: «Мы всегда должны стараться сохранить жизнь нашим собратьям», и ее можно было бы понять более универсально: мир, в котором все следуют этому правилу, кажется неплохим местом. Так, значит, стоит дернуть рычаг? Мы спасли бы жизни… но при этом стали бы причиной смерти другого работника, а это нарушает принцип… так что, погодите, может быть, нужно придумать другую максиму, которая гласит: «Мы не должны намеренно стать причиной смерти невинного человека»[123]^, [124] (опять же, ее легко сделать более универсальной), и поскольку само наше действие — потянуть рычаг — приводит к смерти, может, не стоит этого делать? Если бы мы ничего не сделали, мы бы не были причиной гибели пяти человек. Причина — отказавшие тормоза вагонетки, так ведь? Хотя, возможно, в ту секунду, когда тормоза отказали, «случилось что-то, что стало причиной чего-то еще» — в центре внимания уже не тормоза, а мы, поскольку только мы можем повлиять на вагонетку. Это означает, что, «ничего не делая», на самом деле мы убиваем пятерых. Но погодите: дернув за рычаг, мы совершенно точно убьем другого парня, который не умер бы, если бы мы не дернули за рычаг. Это нормально?!

Видите, как это трудно? Кант обещает четкие ответы на этические вопросы, но когда вы применяете его рассуждения к проблеме вагонетки, то оказывается, что у вас проблемы. (У нас всегда проблемы с Кантом. Он стоит прямо за нами, щелкает языком, сетуя на то, как мы всё профукали.) Опять же, в большинстве ситуаций не так… много смертей, как в «Проблеме вагонетки». Они более обыденные: например, можно ли солгать другу, что нам нравится его уродливая рубашка? Так проще следовать правильной теории Канта. Но проблема вагонетки раскрывает многое из того, что нам кажется непонятным в деонтологической теории: нужно время, чтобы сформулировать максиму, и действия из чувства долга следовать ей иногда кажутся неправильными. Тогда нам приходится начинать все сначала и придумывать новую максиму. Строгий утилитарист сразу скажет: «Пять — больше, чем один!» — и дернет за рычаг. Последователи теории Канта должны применять принцип чистого разума, выработать универсальное правило и действовать только из чувства долга следовать этому правилу. И тут им придется делать это, сидя в вагонетке, мчащейся по рельсам, потому что у нее отказали тормоза, внутри визжат пассажиры и испуганные старушки, а на кону стоят жизни шести рабочих, не осознающих надвигающуюся гибель. Как они собираются провернуть это в реальном времени?! Мы размышляли об этом на протяжении не одного десятка страниц и всё еще не нашли четкий ответ, что делать.

Но давайте на секунду оставим практичность. Должен быть какой-то способ придумать максиму, которой мы сможем следовать, чтобы а) она была универсальна и б) она помогла бы нам спасти пять жизней (что, как нам подсказывало наше чутье, считалось бы наилучшим результатом). Помните, что главное здесь — наше намерение. Нам просто нужна максима, которая означает, что мы намерены спасти пятерых человек, которых раздавит в лепешку, если мы ничего не сделаем. Если бы мы раздавили одного парня, это бы меньше давило на нашу совесть, ведь мы не собирались его сбивать. Итак, вернемся к максиме «Мы должны щадить невинных, когда это возможно», но немного изменим ее: «Мы должны щадить как можно больше невинных, когда это возможно». (И это, видимо, возвращает нас к утилитаристской математике. Сделайте тут закладку, вернемся через секунду.) Поскольку пять невинных вот-вот умрут, мы приходим к выводу, что действие, которое поможет нам выполнить долг и следовать максиме, — «Дерни за рычаг». Мы уверены, что дернули бы, если бы на втором пути никого не было, поэтому, если результатом нашей приверженности максиме будет «один сбитый парень» — прискорбно, но мы не хотели.

В изначальном варианте статьи Филиппа Фут рассматривала именно этот момент, связанный с доктриной двойного эффекта, философской идеей, которая восходит к святому Фоме Аквинскому, жившему в XIII в. Вкратце это означает, что результат может быть более или менее морально допустимым в зависимости от того, было ли у вас намерение совершить действие: например, когда мы убиваем кого-то в целях самообороны, мы намереваемся только спасти свою невинную жизнь, а в результате погибает кто-то другой. Если мы дернем за рычаг, чтобы намеренно сбить парня… это не очень хорошо. Но если парень оказался сбит, потому что у нас было намерение спасти жизни пятерых, мы вне подозрений. Все это кажется разглагольствованием или, что еще хуже, лазейкой, но поскольку намерения — всё, что важно для Канта, то, дернув за рычаг, мы одновременно сможем и рыбку съесть (спасти больше жизней), и вообще оказаться в дамках (не разочаровать Иммануила Канта).

Благодаря одному аспекту кантовских рассуждений «Проблема вагонетки» становится прозрачнее. Он помогает объяснить — причем даже лучше, чем аргумент Бернарда Уильямса о «репутации», — почему мы так по-разному интуитивно реагируем на разные варианты проблемы. Помните, большинству кажется, что дергать за рычаг нормально, а сталкивать тяжеловеса с моста — нет? До сих пор мы объясняли это только фразами «Мне кажется, что это неправильно» или, скажем, «Важна моя репутация». Это достойные объяснения, но кантовская деонтология дает нам более длинную вилку; ею легче наматывать лапшу, висящую на наших ушах. Секунду назад я сказал, что мы возвращаемся к утилитаристскому подсчету, добавляя в максиму фразу «как можно больше невинных». Мы как будто подмешиваем немного утилитаризма в деонтологический винегрет. Можно задаться вопросом: если утилитаризм и кантианство как будто сливаются в этом месте, зачем нам нужен занудный кантовский свод правил, которые так сложно выполнять? Разве нельзя использовать более простой и понятный принцип величайшего счастья?! Все это восходит к идее о том, что иногда, пользуясь утилитарными методами, мы приходим к правильному моральному ответу, но по неверным причинам.

Рассматривая первоначальную «Проблему вагонетки» с деонтологической точки зрения, мы решили следовать максиме о том, что «Мы должны спасать как можно больше невинных, когда это возможно», и действие, которое мы предприняли исходя из обязанности подчиняться этой максиме, было «дернуть за рычаг». Это нейтральное действие, само по себе оно не может считаться «неправильным» или «плохим». В версии, где нужно «столкнуть тяжеловеса с моста», наши действия, безусловно, не нейтральны: мы убиваем парня. Именно поэтому, хотя обязанность следовать максиме «Мы должны спасать как можно больше невинных, когда это возможно» кажется вариантом утилитаристского подхода «Пять больше, чем один!», сходство исчезает, когда мы добавляем во вторую формулировку императив: мы не должны использовать людей как средство достижения цели; люди сами по себе должны быть целью. Если столкнуть тяжелоатлета Дона с моста, безусловно, мы используем его как средство достижения цели: он перестает быть человеком и буквально становится инструментом («человеческим тормозом для вагонетки»), с помощью которого мы достигаем другой цели. В классическом варианте «Проблемы вагонетки» утилитаристский расчет и деонтологические обязанности накладываются друг на друга: что бы мы ни использовали, мы, скорее всего, придем к одному и тому же выводу (дернуть за рычаг, спасти пять человек). Но утилитаристский расчет не так точен, как рассуждения Канта. По мере того как меняются условия задачи, строгий утилитаризм продолжает настаивать на необходимости «убить одного и спасти пятерых»[125]^, [126], даже когда нас тошнит от идеи, что «убить одного» нам придется своими руками. При этом деонтология различает приемлемые и неприемлемые действия, которые нужно осуществить, чтобы «убить одного». Утилитаристы могут утверждать, что мы ошибаемся в расчетах, что жизнь в мире, где можно столкнуть с моста любого, чтобы остановить вагонетку без тормозов, довела бы нас до агонии и «боль» от этого перевесила бы «удовольствие» от спасения большего числа жизней. Но более тщательный план действий Канта показывает нам более вескую причину не сталкивать Дона с моста.

Мне кажется, что отчасти Кант так популярен, поскольку дает надежное руководство, как жить нравственно. Он говорит нам, что мы можем сдать этот экзамен на пятерку, если будем придерживаться его программы. Но, как и в случае с мысленными экспериментами, демонстрирующими пределы утилитаризма, можно найти гипотезы, которые покажут нестыковки и в деонтологии. Вот забавный пример[127],[128]: допустим, убийца собирается уничтожить вашего брата Джеффа, который прячется в вашем доме наверху. Он стучит в дверь (вежливый человек, не врывается просто так) и говорит: «Здравствуйте, я убийца. Я хочу убить вашего брата Джеффа. Он дома?» Нашим естественным порывом будет сказать ему: «Извините, вежливый убийца, его здесь нет». Но, как мы помним, Кант говорит, что нельзя лгать, потому что нельзя универсализировать ложь. Если бы все вокруг лгали, человеческое общение потеряло бы всякий смысл и т. д. И поэтому, как ни абсурдно, согласно Канту, нельзя лгать убийце, даже если он категорично заявил, что намерен убить брата. Если мы приверженцы Канта, то Джеффу крышка. Прости, Джефф. Надеюсь, ты понимаешь: мы не можем нарушать универсальную максиму. Спасибо, что позаботился обо мне, когда мама и папа развелись. Извини, но тебя сейчас убьют.

Но, может, в этой ситуации можно подобрать другую максиму (как в случае с проблемой вагонетки) и найти запасной выход, который, в свою очередь, поможет нам решить проблему с другом и его уродливой рубашкой. Что, если ответить правдивым утверждением, не врать, но сделать так, чтобы информация не помогла убийце найти Джеффа? Что, если сказать: «Знаешь, Вежливый убийца, я видел брата сегодня утром в продуктовом магазине… и я знаю, что по вторникам он любит ходить в парк и кормить уток». Если эти утверждения верны, а мы достаточно хорошо играем, чтобы скрыть волнение, то убийца не задает дополнительных вопросов, а Джефф в это время не наступает на скрипучую доску на полу, проходя по второму этажу дома в неподходящее время, как в фильме ужасов. Убийца может уйти на пруд, вместо того чтобы, ну, подняться наверх и убить брата. Это своего рода страховка, которая позволяет нам избежать неподчинения категорическому императиву и при этом спасает жизнь Джеффу. Иногда теория Канта похожа на игру, в которой нужно либо найти правильную формулировку максимы, которой мы будем следовать, либо способ избежать ее несоблюдения, чтобы достичь желаемого результата, не нарушая правил.

Такие вещи, честно говоря, заставляют меня отказаться от кантианства. Если убийца стоит у двери, пытаясь убить брата, у нас не так много времени на соблюдение универсальных принципов, кроме «Не позволяй никому убивать брата». Конечно, в этом и заключается смысл теории Канта: если вы можете выбрать нужную максиму и решить, когда ей следовать, это не универсальная максима. (Они же не называются «обычно универсальные максимы, перестающие быть универсальными, если вы попадаете в сложную ситуацию».) Но я злюсь на Канта за то, что он не позволяет нам рассуждать. Это просто не очень… по-человечески. Аристотель же призывает нас искать добродетель более эмпирическим способом — по сути, методом проб и ошибок, — что кажется мне более гуманным. Такое чувство, что он доверяет нам и более терпимо относится к ошибкам, которые мы неизбежно совершим. Предписанные нам обязанности хороши в теории, но мне интересно, как бы чувствовал себя Кант, если бы он прятался на нашем чердаке, а вежливый убийца пришел за ним. Может, он надеялся, что мы проигнорировали его труды и больше читали Аристотеля? (Хотя, наверное, он был так уверен в своей правоте, что предпочел бы умереть, лишь бы мы следовали категорическому императиву.)

В ситуации с подругой и уродливой рубашкой мы бы нашли способ остаться хорошими маленькими кантианцами и не причинять страданий, заявив: «Эта рубашка страшная». В идеале, конечно, если мы закадычные друзья, можно сказать: «Честно говоря, это не лучший твой образ», и подруга невозмутимо примет это. Но если она натура чувствительная или очень нервничает из-за собеседования, возможно, стоит сказать: «Знаешь, тебе стоит надеть голубую рубашку, она мне правда нравится». Или что собеседование очень важное и нам стоит пройтись по магазинам вместе и выбрать рубашку, которая сидит получше. Или, если мы видим, что подруге очень нравится именно эта рубашка, в ней она чувствует себя увереннее на собеседовании, при этом у нас возникнет ощущение, что если она ее наденет, то не разрушит свою жизнь и не причинит никому горя и страданий, можно сказать, что обычно нам нравится, как она одевается. Если у представителей компании, которая проводит собеседование, нормально работает мозг, то подруга получит работу независимо от того, в какой рубашке придет.

Из первых глав мы узнали о трех основных направлениях светской этической мысли в западном мире за последние 2400 лет: Аристотелевой этике добродетели, консеквенциализме и деонтологии. Но в быту мы иногда сталкиваемся с вопросом о том, что сделать в привычной ситуации, не привлекая всеобъемлющую теорию морали, чтобы понять, как правильно. Мы хотим, чтобы кто-нибудь быстро ответил нам, что делать. Нам нужны правила, подобные тем, что предлагает Кант, но попроще. Мы хотим, чтобы кто-нибудь объяснил нам, например, стоит ли вернуть тележку супермаркета ко входу или оставить ее на парковке. Может ли кто-то просто дать нам совет, не прибегая к сложной универсальной максиме, основанной на чистом разуме, или многоуровневому утилитаристскому расчету гедона/долора?

Неужели я хочу слишком многого?