— Федя, прошу… Нужно немного подождать… Прошу, поступись своей правотой, подожди… Хотя бы несколько дней!
— А ведь верно про вас говорят, про новокузнецких, что все вы… Вы все…
Фёдор внезапно отпустил карабин и замахнулся с намерением отвесить Максиму мощный удар в челюсть, но и здесь его постигла неудача. Кулак Фёдора лишь рассек воздух в нескольких сантиметрах от лица оппонента, поскольку секундой раньше Максим, все еще тянущий карабин на себя, потерял равновесие, сделав нескладный шаг назад, не удержался на ногах и шлепнулся на пятую точку.
Развернувшись, Фёдор Неряхин быстро зашагал прочь, на ходу размахивая руками. Максим же, нисколько не смущенный тем, что попал в нелепое положение на глазах у молодой девушки, поднялся.
— Оля, моя просьба относится и к вам, и к вашим родителям. Несколько дней никому ни слова. Поверьте, нам сейчас нельзя торопиться.
И, не выпуская карабина из рук, вернулся в здание Администрации.
Глава 5. Тревожные дни
Турдагиных в Поселке знали хорошо, и на похороны Фотинии пришли почти все. Максим связался с отцом Ильей, и тот изменил маршрут своей миссионерской поездки. Он отслужил литургию, и все было сделано, как подобает.
Обстоятельно пообщаться со свояком Максиму не довелось. После похорон они обменялись лишь несколькими фразами, и отец Илья отправился в домик доктора Затеева, где останавливался уже не в первый раз. Он был бледен и, кажется, чувствовал себя неважно.
***
Было уже совсем поздно, когда Максим заглянул в домик Администрации. Он почти уже дошел до конца коридора, когда его внимание привлекли странные, нехарактерные для офисных помещений звуки: грохот, скрежет ломающегося пластика и тяжелое, злобное сопение. Без стука приоткрыв дверь офиса Фёдора Неряхина, Максим проскользнул внутрь.
Фёдор стоял над обломками кофе-машины с неподвижным, будто примороженным лицом. По полу растекалась вода и кофейная гуща, обломки разлетелись чуть ли не по всему маленькому кабинету.
— Они уже завезли драги и ртуть, — ответил Фёдор на невысказанный вопрос. — Утром сам видел. Моя должность пока позволяет мне проверять все грузы.
— Расколотив это бедное устройство, ты никому не поможешь, — примирительно заметил Максим.
— Знаешь, как это будет? Я примерно представляю, в книжках читал и тебе сейчас расскажу, — неподдельная злоба разгоралась в глазах Фёдора. — Они вскроют драгами донья рек, угробят водопады. Вместо чистых потоков растекутся мутные хвостохранилища[1], и вся округа будет отравлена ртутью. Здешние люди начнут все чаще болеть и умирать, а по берегам будут лежать трупы отравившихся оленей. Дурной сон? Дурная явь! А кто-то (кто, нам знать не положено) загребет бабло и отправит своих выпердышей в Европу. Белые люди, ети их мать! Туземцы для них вроде как расходный материал… Что ты так смотришь? Я еще хуже. Я, Фёдор Неряхин, для них обслуга. Формально я государственный служащий и имею права, но, фактически, поставлен сюда блюсти их интересы. Я понял это со стыдом. Кстати, и ты не лучше. Все, может, и сошло бы как-нибудь, если бы не твоя блядская машинка. Твои люди принесли сюда беду. Это что же получается? Раньше мы были сырьевой колонией Москвы, скрипели, роптали… Молодые, кто мог, уезжали из Сибири. И едва сами очухались, как к другим стали относиться по системе Г-3. Я думал, после деколонизации Сибири этого больше не будет никогда.
— Это что еще за система?
— Грабить, гнобить, гробить. Раньше мы думали: вот прогоним прежнюю власть, начнем жить по-другому, и страна наша станет другой — чистой, обустроенной…
— Но все оказалось сложнее, чем мы ожидали. Так, брат?
Последнее слово Максима тренькнуло, как лопнувшая тетива. Окончательно рассвирепев, Фёдор бросился на него как бык. Он вложил в удар всю свою силу, но противник успел уклониться, и кулак шерифа оставил вмятину на легкой гипсокартонной перегородке. Немного опомнившись, Максим перехватил оппонента поперек корпуса.