Я первый раз угадал на работу в числе восьми человек. Нас на автомашине увезли на железнодорожную станцию. Здесь пленных охраняла не лагерная охрана. Тоже немецкие солдаты, но они к лагерю никакого отношения не имеют. Мне кажется, что пленных в лагере брали как-бы под расписку. Столько-то взяли на работу, столько же и должны вернуть. Точно к ужину пленных возвращали в лагерь. Здесь я немного отошел от основного рассказа. Да…Нас привезли на железнодорожную станцию. Дали нам каждому по железной выгребной лопате и заставили нагружать уголь в машину. Затем на этой машине поехали в город и там разгружали уголь во дворе большого многоэтажного дома. Что находилось в этом доме мы, конечно, не знали. Но, кажется, какое-то учреждение, так как около дома часто останавливались легковые автомашины и из них выходили военные и гражданские лица с портфелями. Кто они эти гражданские, немцы или русские, не разберешь. Но одно ясно, что это немецкие служащие. За день мы сделали четыре рейса. После окончания работы на всех дали булку самого настоящего серого хлеба и пачку сигарет. Ну, что ж, неплохо и это. А могли бы и совсем не дать. Требовать ведь не будешь.

На станции нам удалось перекинуться несколькими словами с рабочими – железнодорожниками. От них узнали, что в городе уже началась эвакуация предприятий. От них же узнали, что Сталинград взят нашими войсками. Армия Паулюса разбита. Вскоре об этом уже знал весь лагерь. От таких хороших вестей настроение пленных улучшилось. Теперь немцы побегут, а тогда возможно вырвемся и мы на свободу. День и ночь только и думали о свободе. А дождемся ли мы этой свободы? Но за свободу надо бороться, а мы пока что сидим, сложа руки, и ждем, чтоб кто-то нас освободил. В общем, дела пока что ни к черту негодные!

Второй раз я на работу угадал в группе пяти человек. Где-то в центре города Ростова, во дворе четырехэтажного дома мы пилили дрова в две пилы, а один из нас колол. Дрова складывали тут же в поленницу. Охранял нас пожилой немец невысокого роста, вооруженный автоматом. Хотя день был особенно холодный, наш охранник был одет по-летнему. В сапогах, в тонкой зеленой шинели и даже в пилотке с подшлемником. Он больше всего стоял ногами в каких-то соломенных огромных ботах, но, видно, и они не особенно грели, так как часто из них вылазил и начинал пританцовывать. Когда уже было совсем невтерпеж, бежал греться в коридор нижнего этажа этого дома. Нас тоже забирал с собой, боялся оставить. Этот охранник оказался не особенно вредным. Быстро работать не заставлял, лишь бы только не стояли на месте. Даже каждому из нас дал по сигарете. Несколько раз пробовал заговорить с нами, но ничего не получалось, так как он не понимал по-русски, а мы не знаем немецкого языка. Хоть и не вредный этот немец, а все же за нами следит в оба глаза. Оружие из рук ни на минуту не отпускает. Уже перед концом работы мы около получаса грелись в коридоре этого дома. По коридору взад и вперед сновали немецкие офицеры с портфелями и папками. Частенько пробегали и накрашенные девушки, хорошо одетые, похоже, что немки, а вообще-то черт их разберет, так как они пробегали молчком. Тут как раз находилась лестница на второй этаж. Иной раз около этой мраморной лестницы останавливались сразу по нескольку офицеров. Они курили и о чем-то разговаривали. Мы попробовали попросить у них сигарет. Офицеры внимательно посмотрели на нас, затем вытащили портсигары, достали по несколько сигарет и бросили их на грязный пол. Вот ведь, сволочи, что делают! Боятся испачкать об наши руки свои холеные ручки. Или считают, что не к лицу немецкому офицеру подавать в руки русскому пленному сигаретку? Бросили на пол и смотрели, будем ли мы с полу поднимать. Пришлось нагнуться и взять, иначе кончилось бы для нас плохо. Они могли бы тут же позвать солдат и нас бы жестоко избили. После этого мы еще часик поработали, затем охранник посмотрел на часы и сказал: «Работ капут». Через несколько минут нам вынесли в эмалированном тазу примерно с полведра отварных макарон. Может это и объедки? Но мы были голодные. Тут же около дров мы моментально опорожнили таз. Первый раз за все дни плена мы наелись досыта. И кроме того, у каждого из нас было про запас по целому десятку сигарет. Когда мы ели, охранник подошел к нам совсем близко, огляделся вокруг и сказал очень тихо: «Сталинград капут». А один из нас, как будто не зная в чем дело, спросил немца так же тихо: «Сталинград Сталин капут?» Немец замотал головой и совсем тихо сказал: «Сталинград Гитлер капут!» и тут же быстро отошел от нас и начал ворчать, показывая на часы, что мы так долго едим. Действительно, не прошло и пять минут после этого, как подошла за нами машина, в которой сидело уже много пленных. Нас повезли в лагерь.

Еще один раз мне пришлось побывать на работе. На этот раз нас было человек тридцать. В самом центре города нас заставили выносить из большого многоэтажного дома койки, столы, гардеробы, стулья, ну, в общем, разную мебель и другую рухлядь, а затем все это грузить на машины. Здесь находился военный госпиталь, но раненых уже успели эвакуировать. Разгрузкой госпиталя руководили четверо пожилых немцев и один совсем молоденький-молоденький солдат. Самое большое, ему было лет 15-16. Он даже за собой не следил, у него почти беспрерывно из носу шли сопли, и он их время от времени вытирал рукавом шинели. С третьего этажа нас человек семь или восемь стаскивали гардероб и как-то нечаянно углом гардероба толкнули этого сопляка и он, конечно, упал и сосчитал несколько лесенок. Что было потом?! Как зверь наскочил на нас с палкой и начал каждого жестоко избивать. Каждый из нас получил по несколько чувствительных ударов. Меня ударил по голове и очень сильно по руке. Хорошо, что на нас надевано было много одежды, а не то бы ребра переломал. После работы нам даже закурить не дали. И только перед самым приходом машины подошло несколько женщин и попросили охранников передать нам кое-что из продуктов. Охранник приказал все вывалить на землю, а затем разделить между всеми пленными. Досталось каждому по куску жмыха и по одной-две вареной картофелины. Нам осталось только поблагодарить этих добрых женщин из города Ростова.

Ни один офицер больше ни разу на работу не пошел. На следующий день после этой работы у меня сильно разболелся зуб, ну просто нет никакого терпения…Так прошел день, а затем и ночь, и я ни на минуту не смог заснуть. Пришлось идти в лагерный медпункт. В небольшой комнатушке находился врач из числа пленных и санитар. Врач готовил раствор марганцовки, а санитар стирал грязные бинты. Я попросил врача удалить мне зуб или чем-нибудь успокоить боль. «Ну что я могу сделать, браток? У меня кроме пинцета и скальпеля совершенно ничего нет. А из медикаментов одна марганцовка. Вот полюбуйся, какими бинтами приходится пользоваться, а больных сотни! Фактически мы больным помощи почти не оказываем, нечем». А потом спросил: «Ты из какого корпуса?». «Из офицерского»,– ответил я. «Ну, у вас все же помещение лучше. А вон в большом корпусе, там нет никаких перегородок и отопления, а пленных там не менее тысячи. Каждое утро оттуда вытаскивают по нескольку мертвецов. Там почти ежедневно совершаются разного рода убийства и самоубийства». Узнав о том, что я тоже медработник, он начал расспрашивать меня, где и как я попал в плен. После такого разговора врач раздобрился. Из маленького карманчика брюк он вытащил пузырек с какой-то жидкостью, смочил этой жидкостью вату и положил мне на зуб. И через несколько минут боль полностью утихла и не возобновилась больше ни разу. Я так и не знаю, что это за средство? Поблагодарив врача, я ушел. Как-то так получилось, что я даже не узнал, как его фамилия, имя, отчество. Рассчитывал, что еще встретимся и поговорим. Но встретиться больше не пришлось.

С несколькими пленными офицерами мне пришлось побывать в самом большом корпусе, где находилось около тысячи пленных. Это был огромный зал, он походил больше на заводской цех. По обеим сторонам этого помещения были пяти – или шести – ярусные нары. Все нижние нары были заняты, на них сидели группами по нескольку человек и играли в карты. Играли не в дурака или какую-нибудь другую безобидную игру, а в самую настоящую азартную игру, в 21 (очко). Сюда играть приходили из всех корпусов. Некоторые играющие были в одном белье, хотя тут никакой жары нет. А оказывается, они уже проиграли все с себя и сейчас старались отыграть одежду, проигрывая вперед на несколько дней хлеб и баланду. Играли тут на все, у кого что только есть. На кон ставили, кроме денег, гимнастерки, брюки, сапоги и ботинки. Самые азартные, которые вперед за несколько дней проигрывали хлеб и баланду, если вздумали не расплачиваться, то их ожидала явная смерть. В общем, в любом случае таких ожидала смерть. Если не убьют, то они помрут от голода. Тот, кто проигрывал обмундирование, мог иногда вернуть его обратно только с таким условием, что будет ежедневно отдавать свой хлеб тому, кому он проиграл вещи. Без сомнения, каждая вещь имела свою цену, установленную самими игроками. Были такие случаи, когда пленный проигрывался до нитки и даже до нескольких дней проигрывал хлеб и баланду. Такие обычно заканчивали жизнь самоубийством. Был случай – в уборной повесился пленный в одном белье. Человеческая жизнь в лагере ни во что не ценилась. На смерть смотрели, как на обычное явление.

В одном месте шла оживленная игра. Вокруг играющих сидели и стояли пленные, ведя наблюдение за игрой, как вроде болельщики. Банковал здоровый на вид парень с черными усами и бакенбардами. Говорил он с акцентом. Не знаю кто он по национальности, или грузин или азербайджанец, в общем, кавказец. Это не так уж важно, кто он и откуда. Он уже многих обыграл. Некоторые пленные сидели в одних кальсонах, даже без рубашек. Играть им больше уже не на что и их из игры попросту вытурили. Рядом с ним лежала куча выигранных вещей из солдатского обмундирования. Тут же рядом с деньгами лежали сигареты, складные ножи, авторучки, пайки хлеба и еще много всякой разной мелочи.

Капитан, пришедший с нами, сделал этому грузину замечание: «Нехорошо так делать, обыгрывать своих же братьев! Это подло! Сейчас же прекратить такую игру! Мы не уголовники какие-нибудь, а пленные. Надо и в плену оставаться человеком. Посмотрите на себя, на кого вы стали похожи? Дойти до такой низости, проиграть все с себя…». Грузин кладет карты, встает на ноги и подходит вплотную к капитану. Сначала немного помолчал, а затем говорит: «Капитан! Ты, кажется, находишься в чужом монастыре? Так ведь? Прошу свои порядки здесь не устанавливать, понял? Или…» и помахал пальцем около носа капитана. «Здесь ты капитан не командир, а мы не твои подчиненные. Здесь все равные». Капитан отмахнулся от него и не стал с ним связываться. Мог быть скандал, а то и драка. Так уже многие пленные соскочили со своих мест и ждали, чем все это может кончиться. Без сомнения, драка не ограничилась бы грузином и капитаном, в нее ввязались бы многие пленные.

Грузин снова сел на свое место, и игра продолжилась. Казна банка росла, а игра становилась все азартнее. Грузин ударил на весь банк, показал карты – ровно 21. Опять все досталось ему. Но тут кто-то из пленных заметил, что грузин сжульничал, незаметно подменил карту. Грузин как ужаленный вскочил с места и ударил в лицо пленного, который сказал эти слова. Пленный упал, обливаясь кровью. И этого было достаточно. На грузина набросились сразу несколько пленных и сумели его повалить. У него вывернули карманы и обнаружили колоду карт, точь-в-точь такую же, как та, в которую играли. Теперь всем было понятно, почему грузин всех и всегда обыгрывал. С нар его сбросили на пол, и началось сильное избиение. Топтали его до тех пор, пока он не перестал дышать. Особенно его били те, кого он до нитки обыграл. Изуродованное до неузнаваемости тело выбросили на улицу, где уже лежали несколько мертвых тел. Расправившись с шулером, пленные снова начали играть в карты, как будто ничего не случилось. Все выигранное грузином было роздано тем, у кого он выиграл, а все остальное было положено в банк для розыгрыша. Игра в очко не утихала до самой ночи. И так каждый день.

В нашем корпусе такой игры не было. Конечно, в карты тоже играли, но только не в очко. У нас больше всего играли в самодельное домино. За таким занятием легче переносится голод, да и время быстрее идет.

Как ни тяжело было в лагере большинству пленных, но все же не так, как евреям. Для них создали просто невыносимые условия и обращались с ними, как с самой последней скотиной. Да куда там со скотиной сравнивать! Хуже еще. На протяжении нескольких дней на территории лагеря можно было наблюдать такую картину. Несколько евреев в специальной упряжке с колокольчиками на шее везут сани. На санях установлена бочка с водой, а на ней сидят два немца. Один немец правит вожжами, а второй играет на губной гармошке мелодию «Катюша». Пленные евреи через силу везут сани и поют песню: «Расцветали яблони и груши…». По обеим сторонам возле саней идут с плетьми лагерные полицаи из числа пленных. Чтобы быстрее шли евреи и громче пели, их стегают плетьми. И все это происходит обычно тогда, когда все пленные находятся на построении. Немцы и полицейские называют это спектаклем для развлечения пленных. Жили эти евреи в холодных помещениях и спали прямо на земле. Использовали их на самых грязных работах, а кормили еще хуже, чем нас. На следующий день их уже заставляли петь другую песню «Броня крепка и танки наши быстры…». Каждый раз, как только начинался такой «спектакль», немецкий офицер снимал фотоаппаратом.

Однажды немцы устроили такое представление: на территории лагеря в небольшой клетке, окруженной колючей проволокой, поместили двух евреев, раздетых догола. Только на ногах у них были надеты ботинки. А ведь сейчас зима, а не лето. Их заставили драться на кулаки. Дрались они до тех пор, пока один из них не падал в снег. На смену побежденному, в клетку вталкивали другого еврея. И так продолжалось до тех пор, пока в клетке не побывают все евреи. Во время игры на кулаки их заставляли кричать «Бей евреев!». И попробуй только ослушаться. После этого «представления» мы евреев больше не видели. В живых, конечно, их немцы никого не оставили. Или их всех расстреляли или они умерли от тяжелых нечеловеческих условий.

Кроме евреев немцы еще искали цыган, но ни одного найти не смогли. А возможно их даже совсем среди пленных не было.

В офицерском корпусе было несколько евреев, но немцы их не опознали, а более тщательную проверку не устраивали. Никого не раздевали. А офицеры не будут выдавать своих товарищей. Да и вообще в наш корпус немцы редко заглядывали, а полицейские даже боялись заходить. Одного полицая однажды проучили, причем здорово. Он жаловаться никуда не пошел. Хоть и в плену, а офицерский состав держался сплоченно. Все невзгоды переносили сообща вместе, а не по отдельности.