В первых числах марта 1943 года в лагерь прибыло несколько немецких офицеров, а среди них было несколько человек в русской военной форме при погонах. Это были офицеры из власовской армии, или как ее тогда называли, русской объединительной армии (РОА). Перед строем пленных выступил толстый немецкий офицер, похожий на генерала, а может, генерал и есть. Вот, приблизительно, что он сказал: «Германские доблестные вооруженные силы ведут успешные бои по всему фронту с красными большевиками. Еще несколько ударов, и Красная армия будет разбита полностью. Рядом с немецкими солдатами сражаются против большевиков храбрые воины из русской освободительной армии генерала Власова. Кому из вас дорога Россия, тот должен подумать, с кем ему быть? Мы, немцы, никогда не забудем тех, кто вместе с нами сражался против нашего общего врага – большевизма».
После немецкого офицера выступил представитель из власовской армии. Этому мерзавцу переводчик не требовался. Этот даже пленных братьями назвал. Что он только не клеветал на Советский Союз и его правительство. А обещал пленным золотые горы. И звание, мол, за вами сохранится, такая же зарплата будет, как у немецких офицеров, сигареты и шнапс сколько угодно. А много ли, мол, осталось воевать? А может даже, и воевать-то не придется. А после войны каждого ожидает хорошая жизнь. Ну, а тот, кто не пожелает с нами…Вы думаете церемониться с такими будут? Нет. Нисколько. Передохнете все с голоду. Вот, братцы, я все сказал. Выбирайте одно из двух – жизнь или смерть. «Кто желает вступить в русскую оборонительную армию? Выйти из строя! Четыре шага вперед, марш!». Из многотысячного строя вышло всего несколько десятков человек. Капля в море, из такой колонны – даже незаметно. Кто знает, что они думали, когда делали эти четыре шага? Одно они прекрасно знали, что из лагеря их увезут. Откормят, оденут, а потом дадут в руки автоматы. А способен ли он сражаться против Красной Армии, его сначала проверят на военнопленных или гражданских жителях, а потом уже пошлют на фронт. Эти уже больше не военнопленные. Для нас они уже враги! За такое предательство Родина никогда не простит. Вербовщики из власовской армии в тот же день уехали. Хорошую жизнь они обещали пленным, но мало кто клюнул на их приманку. Не помогли и угрозы. Так ни с чем и уехал.
Спустя два дня после этого случая началась эвакуация лагеря. Формировали тысячные колонны. Больных было очень много. Не только в каждом бараке, даже в каждой камере находились больные, которые не могли идти. Здесь, так же, как и в ростовском лагере, комендант объявил, что всех больных отправят железнодорожным транспортом. Никто ему не верил. А больные понимали, что их судьба уже предрешена. Их уничтожат.
В нашей камере остались трое, которые не могли идти. Они болели какой-то кишечной болезнью, возможно дизентерией. Чувствовали себя плохо. Последние дни их даже не выгоняли на построение. Эти больные просили о том, что если кто из нас вернется на свободу, сообщить о них на родину, что они погибли в плену, в таком-то лагере. Многие из нас запоминали их адреса. К сожалению, я не сумел сохранить в памяти их адреса, но, возможно, другие товарищи сохранили их и сообщили родным о смерти их родственников. Фамилии я знал всех троих: мл. лейтенанты Муратов и Кузьмин, сержант Ковригин Андрей.
Нашу тысячную колонну принял немецкий конвой, вооруженный автоматами. Почти все конвойные – пожилые немцы. Начальником конвоя был сухощавый, высокого роста, пожилой офицер в роговых очках и в фуражке с высокой тулью. На уши надеты какие-то черные кружки, наверно, чтобы не обморозить их. Каждому пленному выдали на дорогу третью часть булки эрзац-хлеба. Еще несколько раз пересчитали и наконец, колонна тронулась. Куда нас решили гнать, на этот раз никто толком не знал. Спрашивали и у переводчика Борисенко, но он только пожимал плечами. Дальше, на Запад, вглубь Украины. Об этом мы и сами знали, что погонят на Запад, а не на Восток.
Дорога была неважная, так как наступила затайка. И так ослабли пленные от лагерной пищи, а тут еще грязная дорога. Самый первый день уже дал о себе знать. Многим пленным большого перехода не выдержать, не хватит сил. Правда, в первый день до ночлега добрались все, но шли, можно сказать, из последних сил. Особенно последний километр. Когда колонна пленных проходила через населенные пункты, то многие жители старались кое-что передать пленным из продуктов, но конвойные не разрешали подходить близко. Тогда продукты бросали прямо в колонну пленных. Как и раньше в таких случаях, создавалась потасовка, в результате которой продукты втаптывались в дорожную грязь. В общем, толку от такой помощи мало.
На ночевку пленных загнали, как обычно, в скотный двор. Скотный двор оказался не особенно просторным. Ночью создалась духота, так как все окна были забиты плотно досками. Свежий воздух не поступал. На двор никого не выпускали, пленные справляли нужду прямо тут же в этом помещении. Вот так и прошла ночь в темноте, духоте и сырости. Дверь скотного двора распахнулась, когда уже полностью рассвело. Человек семь или восемь вытащили из скотного двора мертвыми. С них тут же сами пленные сняли обувь, ведь многие шли чуть ли не босиком, так что их сама обстановка заставляла раздевать своих покойных товарищей.
Снова в пути. Идем по дорогам Донбасса. В середине дня был сделан небольшой привал, чтобы справить нужду и напиться водички из образовавшихся луж. С сегодняшнего дня начальник конвоя запретил жителям бросать продукты в колонну пленных, а приказал складывать их в подводу, идущую позади колонны. Эти продукты, говорил он, будут розданы пленным на ночлеге. Не особенно верили жители словам начальника конвоя, однако продукты все равно складывали в подводу.
Второй день пути показался более тяжелым. На исходе дня многие начали отставать. Сначала нам показалось, что эти пожилые конвойные немцы не такие уж жестокие. Но мы ошиблись. Эти тихие на вид солдаты оказались настоящими палачами. На второй день нашего пути, на дороге осталось лежать более десятка расстрелянных пленных. Никого не щадили: ни молодых, ни старых. Только еще два дня находимся в пути, а сколько еще впереди таких дней? Многие ли дойдут до места назначения? Все говорит о том, что дойдут немногие.
Вот опять закончился день. Колонну пленных подогнали к скотному двору. Подъехала повозка. Колонну разбили на небольшие группы примерно по 30 человек. И вот конвойные для каждой группы в порядке очередности начали бросать продукты. Как обычно в таких случаях, началась потасовка. Большая часть продуктов доставалась тем, кто посильнее, а часть продуктов втаптывалась в грязь. При таком дележе многим пленным вообще ничего не досталось. А ведь можно было разделить по-честному, так как продуктов было вполне достаточно. Каждый пленный что-нибудь бы получил. А немцам что? Им только поржать над тем, как пленные устраивали потасовки. Мне и моему другу бате удалось достать несколько картофелин и небольших кусочков жмыха. Хорошо, что хоть это досталось. Картофелины мы испекли в костре, на котором казахи и узбеки жарили конину. От запаха этой конины уже дышать невозможно было. Падаль ведь, тем более, сейчас она оттаяла. Однако эту падаль они продолжали есть. И ели прямо без соли. Уже очень многие умерли от этой конины, но остальные продолжали есть.
Отстающих расстреливали. Об этом я уже не раз рассказывал. Таких случаев было так много, что обо всех не расскажешь. Я рассказываю только об отдельных случаях. Мне сильно запомнился такой: пожилой пленный солдат начал отставать. Сначала его подгоняли конвойные, да и товарищи помогали на первых порах идти. Но так ведь долго не пройдешь? А во время пятиминутного привала он совсем решил уже не вставать. Но когда немец направил на него автомат, он поднялся на колени и начал молить его о пощаде. Стал показывать на пальцах, что у него дома осталось девять малолетних детей. Даже заплакал. Смотреть стало жутко на эту сцену. Кто-то из пленных крикнул: «Папаша, зачем унижаешься? Умри, как положено русскому солдату!». Кажется, этот выкрик поддержал обреченного. Пленный разорвал ворот гимнастерки и успел крикнуть: «Будь ты проклят, убийца!». В то же время раздалась автоматная очередь.
Во время очередного привала несколько пленных офицеров обратились к начальнику конвоя по поводу очень частых расстрелов пленных. Вот что ответил фашистский офицер: «Оставлять на дороге и в населенных пунктах пленных нельзя. Если вы хотите, чтобы их не расстреливали, тащите на себе. Везти отстающих и больных у нас нет транспорта. Отпускать на свободу не имеем права, завтра же он будет партизаном. Война есть война. Тысячи немецких военнопленных гибнут в суровой холодной Сибири. Им там много хуже, чем вам». Вот и весь разговор. И что толку? Все осталось по-старому. С каждым пройденным днем колонна пленных становится все меньше и меньше. Куда нас гонят? Где наш конечный пункт? Из пленных, конечно, никто не знает.
Все дальше и дальше шли вглубь Украины. Снегу почти уже нет нигде, грязь. Хотя и плохая дорога, но движение по ней сильное. Машины больше всего идут в одну сторону – на Запад. Каких только не было машин. Попадались и наши, советские. Их без труда можно было узнать не только по внешнему виду, но и по другим признакам. На бортах наших машин так и остались не закрашенными призывы к победе над врагом, написанные крупными белыми буквами. Машины шли колоннами и в одиночку. И вот однажды одинокая машина на полном ходу сбила двух конвоиров и даже не остановилась, хотя по ней открыли огонь из автоматов. Один конвоир ударом машины был убит насмерть, а другой получил тяжелую травму. Шофер этой машины наехал на них не по ошибке, а умышленно свернул в сторону, чтобы столкнуть их. Кто он, этот шофер, русский или немец, не имеет особого значения. Но факт остается фактом, что шофер этот сочувствует пленным. А для пленных это даже очень много значит.
Чуть было и мне не улыбнулось счастье вырваться на свободу. Но чуть-то вот и помешало. А дело было так. На ночевку нас загнали в какой-то огромный деревянный сарай на самом краю деревни. Рядом с сараем находилось озеро. Посередине сарая в сторону озера были большие двухстворчатые двери. Окон в сарае не было, а крыт он был камышами или соломой. В сарае за ночь создалась невыносимая духота. Ну, просто дышать стало нечем. На двор никого не выпускали. В сарае начали кричать и нажимать на двери. Двери не выдержали такого напора и раскрылись. Вместе с раскрытой дверью наружу вывалилось несколько десятков пленных. Конвойные, стоявшие на посту, открыли предупредительный огонь. На выстрелы сбежались остальные конвойные вместе с начальником конвоя. Пленных начали загонять в сарай. Некоторые попытались бежать, но ничего не вышло, только напрасно погибли. Около самих дверей тяжело ранило пленного старшего лейтенанта, и совсем случайно попал под пулю переводчик Борисенко. Немцы ранили его, конечно, нечаянно. Немцы потребовали оказать помощь, выйти из сарая тем, кто имел перевязочный материал. У меня еще было несколько бинтов, и я вышел. Обоих раненых начальник конвоя приказал быстро перевезти в дом, который находился недалеко от сарая. В доме раненых положили на пол, и я начал делать перевязки. Шинель я скинул сразу же. Перевязки я делал с помощью хозяев. Я даже не заметил, как ушли конвойные и увели пленных, которые помогали нести раненых. Один из раненых, ст. лейтенант был уже не жилец. Пуля пробила ему живот и требовалась срочная операция. После перевязки его перенесли в комнату и положили на кровать. Жить ему уже осталось немного. Переводчик Борисенко был ранен не особенно тяжело. У него пуля пробила бедро, даже нисколько не задета кость. Этот легко отделался. Я попросил хозяев меня спрятать, но они сказали, что раз немцы ушли, то теперь опасаться нечего. Они сюда больше не вернутся. Ну, а в случае опасности что-нибудь придумаем. Никогда не знаешь, что тебя ожидает впереди. Лучше бы мне было залезть не чердак и переждать там до тех пор, пока угонят колонну. Да и вообще, есть где было спрятаться. Поверил хозяевам и успокоился. Остаток ночи действительно прошел спокойно. Из окна дома мне было видно, как утром пленных выгнали на построение. Я чувствовал себя уже вне опасности. Еще несколько минут, и колонна уйдет. Я спасен… Но в эти самые минуты в дом входят два раненых румынских солдата. Откуда они взялись? Как с неба упали! У хозяев начали требовать курка-яйка и самогон. Но ничего не добившись у хозяев, взялись за меня. «Русь сольдат? Русь сольдат!». Хозяева начали защищать меня, но где там… А раненых начали избивать прикладами винтовок, а потом их вытащили на улицу. Меня же, подталкивая прикладами винтовок, загнали в уже тронувшуюся колонну. Будь же они прокляты! Ведь они даже никакого отношения не имели к колонне пленных. Какой был удачный случай! Все проворонил! Вторую такую удачу вряд ли можно уже ожидать. Вот и кончилась моя короткая свобода.
В колонне я разыскал батю и рассказал ему о том, что произошло со мной. А он в свою очередь рассказал, что на рассвете около полусотне пленных через проделанное отверстие в крыше сумели вылезти и убежать. Стрельбы не было слышно, наверно все спаслись. За ночь в сарае умерли 18 пленных, в основном это те, кто ел павшую конину. Много за эту ночь случилось происшествий. Для одних они закончились трагически, а для других свободой.
Лошадь, которая везла телегу с продуктами и вещами конвойных, пала. Пленным было дано разрешение, и они тут же всю ее изрезали на куски и поскладывали в мешки. Лошадь была чуть-чуть жива, когда ее дорезали, так что мясо это пропастиной назвать нельзя. Но в основном это делали казахи и узбеки. Правда, на этот раз и из русских кое-кто попользовался этим мясом.
Телегу с грузом немцы заставили везти пленных. Сразу впряглось человек пятнадцать и везли целый километр. Затем впряглась другая партия. В общем, через каждый километр партия пленных менялась. Пленные и так шли через силу, а тут еще приходилось везти телегу с грузом по грязной дороге.
Из всех пленных только капитан Черноусов отказался везти телегу. Конвойные начали угрожать оружием, но он не побоялся и этого. Колонна остановилась. Подошел начальник конвоя. Коверкая русские слова, спросил капитана, почему он отказывается везти телегу. «Я не животное, господин офицер, и в телегу впрягаться не буду. Такого удовольствия вы от меня не получите. Русский офицер и в плену сумеет постоять за себя. Так что пугать меня нечего», – сказал он. Немецкий офицер начал ругаться, выхватил пистолет и начал тыкать в лицо капитану, но тот спокойно отводил его руку. Однако офицер стрелять не стал, а приказал конвойному перед строем пленных расстрелять капитана. Смерть капитан принял как настоящий солдат. Заранее знал, что за неподчинение последует расстрел, но унижаться не стал. Много я смертей видел в плену, но так как умирал капитан Черноусов, встречалось не часто. Такой смертью умирают только мужественные люди.
Вообще, смерть пленных на дорогах стала обычным явлением. С ней уже как-то смирились. Жизнь человеческая ни во что не ставилась. Для конвойных расстрел пленных был, своего рода, развлечением.
Я долго держался, но сейчас тоже начал сдавать. Хотя и не отставал от колонны, но плелся уже в самом конце. Батя мой чувствовал себя еще ничего. Это он просто бодрился, не показывал виду. На самом же деле он тоже шел через силу. У многих пленных обувь развалилась до основания, так что подошвы приходилось привязывать проволокой. Многие пленные отрастили бороды и сейчас выглядели как старики, хотя на самом деле это были совсем молодые ребята. Проходя через крупные населенные пункты, нашу колонну частенько фотографировали немцы. Особенно в то время, когда жители бросали пленным продукты.