У этого хозяина я прожил целый месяц. Я долго не мог ходить. Опухли ноги. Особенно сильно опухли ступни, даже невозможно было стоять. Сильные боли. Хозяина, который спас меня, и у которого я жил целый месяц, звали Яковом Герасимовичем Толстопяткой. Жену его звали Ольгой. Я ее звал просто тетя Оля. Якова Герасимовича тоже звал дядей. У них был 14-летний сын Коля. Кроме него у них было еще два сына, которые служили в Красной Армии. Взяты были еще до войны, и судьба их пока была неизвестна. Может воюют, а может уже сложили свои головы, а могут и в плену быть. Все может быть. Еще у них была дочь Галя. Она вышла замуж за полицая в село Чаллино. Родители, конечно, не одобряют ее поступок, но куда денешься, ведь она их дочь. Так и смирились. Я лично ее ни разу не видел, при мне она не приходила, так как Чаллино находится далеко отсюда.

Через месяц я полностью выздоровел. Окреп. Чувствовал себя хорошо. Ведь кормили неплохо. Каждый день что-нибудь да приносили соседи. Кто яйца, кто масло и даже мед. В общем, было все, только знай, кушай. Хоть и оккупированная местность, но некоторые хозяева жили пока еще ничего, не бедно. И мой хозяин жил неплохо. Было хозяйство – корова, поросенок, куры и утки. Пока я находился у него, он частенько гнал самогон из бураков. Когда мне стало полегче и когда я начал ходить, раза два заходил староста и полицай, справлялись у хозяина на счет меня и моего здоровья. Эта местная власть могла сделать все. Они могут пленного отправить обратно в лагерь, а могут и не тронуть, если им дать хорошую взятку. А кто же будет давать хорошую взятку за меня? У меня же своих здесь совершенно никого нет. Куда ни повернись, кругом один. Дядя Яков переодел меня в простейшую гражданскую одежду, снабдил куревом и в один из апрельских дней я покинул хутор Зеленая дубрава. Оставаться здесь дальше было рискованно. Можно снова оказаться в лагере для военнопленных. А я там уже побывал, знаю, что это такое. Боюсь. Из этого хутора я пошел не один, а с напарником, тоже пленным, оставленным в одно время со мной. Звали его Петькой.

Пленных, которые проживали в этом хуторе, я всех знал. Когда мне стало легче, я ходил на конюховку, где обычно собирались пленные и местные мужики. Обсуждали, что нам делать и как дальше жить. Один из пленных был особист (из СМЕРШа) ст. лейтенант Кутузов Гриша. Он прямо заявлял, что идти в сторону фронта немыслимо. Где укрыться в случае опасности? Негде, кругом голая степь. К партизанам идти? Здесь их нет. Он советовал никуда не ходить, а остаться в хуторе, прописаться, а для этого уговорить старосту и полицая. «Будем работать в колхозе. Здесь нас и освободят. Конечно, это мое личное мнение», – говорил он. Больше половины пленных согласились с Гришей Кутузовым. Да и как они не согласятся? Они, так же как и он, устроились – лучше не надо. Ведь их, тогда больных, взяли одинокие женщины, да к тому же молодые. Они уже стали мужьями этих женщин, или как их называли на Украине – примаками. Их конечно пропишут. Женщины помогут уплатить взятку. И годами эти примаки старше нас намного. Самому младшему из них было 25 лет, а самому старшему – 30. А мне вот только 21 год, а Петьке Рогову, тому только 19. Как только начнется очередной набор молодых в Германию, нас сразу же схватят и отправят. Нет, нам надо уходить. Решено, так тому и быть! Немедленно уходить!

В полном смысле стояла украинская весна, когда мы покинули с Петькой Зеленую дубраву. Фруктовые сады были в цвету и везде уже была зелень. Идем с Петькой по своей родной советской земле, а сами все время оглядываемся, ведь на этой земле сейчас немцы. А встреча с ними ничего хорошего не обещает. Шли от хутора к хутору, от села к селу. И везде задерживались. Где пригласят хозяева помочь поработать по хозяйству, там и оставались. А для хозяев это даже выгодно. Платить не надо, пленные работают за одни харчи. Никто нас первое время не беспокоил, ни полицаи, ни старосты. Пока шло все нормально. Осторожность, конечно, мы везде соблюдали. И это не лишнее. Не знаешь ведь, что тебя ожидает в селе, в которое ты идешь. И что мы делали? Прежде всего, когда подходили к селу, входили всегда в самую первую крайнюю хату. Здесь делали как бы разведку. Узнавали на счет старосты и полиции…Что они за субчики? Нужно ли их остерегаться или нет? Есть или нет немцы в селе? В общем, узнавали все, что нас интересовало в селе. Если только по всем этим данным нам ничего не угрожало, мы останавливались в этом селе. А если же угрожала опасность, старались пройти село побыстрее или вообще обходили его стороной. Хлеб мы даром не ели, чем-нибудь да помогали хозяевам. А весной работы у них хватало. Перекапывали сады, очищали деревья от гусениц и сухих ветвей, копали огороды, молотили зерно на ручной мельнице, желобили семечки, а потом перерабатывали их на растительное масло, готовили бурду для самогона. Приходилось пахать и боронить на волах. И даже копали могилы для покойников. В общем, делали все, что только заставляли нас хозяева. Мы ни от какой работы не отказывались. Конечно, нас за это кормили. И кормили неплохо. Украинцы народ бережливый и экономный. У них круглый год есть мясо и сало. Он если держит кабана, то ему его хватит на весь год, даже останется. А у нас, у русских совсем не так. Осенью к октябрьским праздникам зарежешь борова килограммов на 100-120 и к маю его уже нет. До лета не храним. В своем рассказе я заскочил немного далековато…Не по порядку начал рассказывать. Да, оно по порядку-то, пожалуй, не расскажешь, многое забылось. И все же, я вернусь немного назад.

Под вечер подходим с Петькой к большому селу. Как обычно, сначала зашли в крайнюю хату. В этой хате жил один старик. Совершенно один. Через него мы получили необходимые сведения. Распрощались со стариком и вышли. Идем к селу. А все село утопает в зелени. Красота-то, какая! Идем и смотрим по сторонам, в какую бы лучше зайти хату? Хату мы выбирали по наружному виду. Если она выглядит более-менее ничего, и около хаты большая навозная куча, можно заходить смело. В такой хате хозяева живут справно, есть корова. А кто молоко не любит? Ну, если нет у хозяев работы, то хоть передохнем да хорошо перекусим. В этом деле мы редко, когда ошибались. Вот и сейчас сориентировались на нужной хате и смело подходим к ней. Около хаты стоит молодая красивая женщина. Мы поздоровались и попросились переночевать. Она даже не спросила, кто мы и откуда: «Пожалуйста, пожалуйста, хлопцы!». Мы вошли в хату. А спустя некоторое время сидели за столом. Хозяйка нас угостила хорошим борщом, творогом, вареными яйцами. Даже налила по стакану настойки какой-то, самодельной, конечно. После ужина попросила зарезать петуха. Сама она боялась резать. Для меня это было минутное дело. Когда пришло время отдыхать, спросила, где постелить постель? «Неплохо бы на печке», – ответил я. И вот мы лежим с Петькой на печке. Хозяйка еще не спала, занималась своими делами. Сначала теребила петуха, потом возилась с квашней, еще что-то там делала. Мы тоже долго не спали, время от времени перебрасывались словами с хозяйкой. Мы, конечно, не стали утаивать, что мы пленные. Да она и сама догадывалась. Пленных-то в это время ходило по Украине тысячи. И не мы первые остановились ночевать у этой женщины. У меня как-то сам собой вырвался такой вопрос: «Галина Григорьевна, а у вас муж в Красной Армии?». «Был в плену, а сейчас дома живет», – ответила она. А Петька спросил: «А где же он сейчас?». «В район уехал. Его вызвали по делам. Он работает полицаем в этом селе. Вот и поджидаю, что скоро вернуться должен». Вот так новость! Нас на печке прошиб холодный пот, хотя печь была горячая. Вот влипли, так влипли! Что делать? И с печью расставаться не хочется, и оставаться здесь опасно. Мы оба после такого сообщения замолчали. Хозяйка, конечно, все поняла. И она первая нарушила молчание: «Хлопцы! Чего вы сразу замолчали? Уж не напугались ли? Напрасно. У меня муж хороший, он никого еще не обидел. А пленных…ни за что…никогда. Так что спите и ни о чем не думайте». Спали мы крепко, даже не слышали, как вернулся из района страж нового порядка. Я первым проснулся, прислушался. В комнате были слышны мужской и женский голоса. О чем говорили, я мало что разобрал. Потихоньку разбудил Петьку. Лежим…Надо слезать с печки, а смелости не хватает. Я приподнял занавеску и в то же время из комнаты вышел хозяин. Мы притворились спящими. Спустя некоторое время, я снова выглянул. Хозяин на этот раз брился. После того как побрился и умылся хозяин сказал жене: «Галя, буди хлопцев!». Пришлось слезать с печки и здороваться с хозяином. За завтраком разговаривали. Сначала потихоньку, а потом начали выспрашивать у него кое-что. Он был в курсе некоторых событий на фронте. Ни в коем случае не советовал двигаться к фронту в сторону Донбасса (Г.Сталино и Ворошиловград). Там не пройти. Задержат, а потом расстреляют. В лучшем случае, могут отправить в лагерь. Это тоже не выход из положения. Лучше всего советовал переждать некоторое время в глухих селах и хуторах. О том, чтобы перейти фронт, вряд ли что получится. Ведь не так все просто. Ведь прежде, чем где-то перейти линию фронта, надо хорошо изучить местность, где оборона противника. Опыт иметь нужно. «Ничего, хлопцы, из вас не выйдет, только понапрасну загубите себя. Я ведь тоже был военным и побольше вас разбираюсь в таких делах. Если уж хотите все же идти, то идите в сторону Харькова. Там может, что и получится, хотя уверенности тоже мало». О себе он ничего не рассказывал, да и мы не лезли с такими вопросами. Одно понятно, что он нисколько не боялся прихода Красной Армии. Значит, тут что-то не так! Для нас непонятное. У этого полицая мы прожили три дня. За это время привели в порядок сад, хотя он и не был сильно запущен. Весь навоз переделали на кирпичи для топлива. Хотя он и оставлял еще пожить у него несколько дней, но мы решили идти. Хватит. Снабдил нас щедро табаком на дорогу. А его жена Галя положила в мешочек хлеба, сала и яиц. Фамилия этого полицая была Кныш Василий Дмитриевич.

А сейчас я расскажу о том, как мы работали у одной одинокой старушки, хотя, какая она старуха? Ей даже и 50 лет нет, но мы звали ее бабкой, а не теткой. У этой бабки мы с Петькой несколько дней работали в саду, затем начали копать огород, но так и не докопали. На то была причина. Она почти беспрерывно гнала самогон и им поторговывала. Немного угощала и нас. И вот однажды в середине ночи начался сильный стук в дверь. И не только в дверь, застучали и в окно. Что делать? Убежать, уже не убежишь. И скрыться негде. Будем лежать. Может, вывернемся, будем что-нибудь врать. Когда бабка открыла дверь, в хату вошли трое выпивших верзил с винтовками. Как тут не перепугаешься? Лежим, а нас пот пробирает. Один из верзил спрашивает бабку: «А это кто такие, на полу лежат? Пленных, бабка, укрываешь? Сейчас, мы их, голубчиков, посмотрим!», – подходит и приподнимает полог, под которым мы лежим. Мы лежим, даже не шевелимся. Затем этот же верзила обращается к бабке: «А самогон, бабка, есть? Давай побыстрее! А если тебе некогда, и ты забыла, куда его спрятала, мы сейчас поищем!». На столе появился графин самогону. Затем второй. Потребовали после второго еще графин. Но пить больше не стали, графин взяли с собой. Хозяйке на стол швырнули пачку украинских карбованцев. Когда собрались идти, этот же самый крикнул: «А, ну быстрее, мерзавцы, поднимайтесь! Быстрей, быстрей, кому говорят?». Но когда мы оделись, они, эти трое вооруженных верзил заржали, как кони. Брякнули дверями и их след простыл. Вот, сволочи! Нагнали на нас страху! Какой уж сейчас сон? Так мы больше и не могли уснуть. Как только наступил рассвет, немного закусили и распрощались с хозяйкой. После этой тревожной ночи не хочется оставаться здесь ни на один час.

И вот мы опять отшагивали километры. По всем дорогам какое-нибудь движение. Не мало и нашего брата ходит. Но ходят больше всего поодиночке или на пару. Так лучше. Меньше в глаза бросается. В одном селе подолгу тоже не жили. Нельзя. Без прописки запрещается. У одного хозяина подолгу жить тоже рискованно. Сам попадешь, и хозяина подведешь. Может кто-нибудь по злому умыслу сообщить в полицию, что у таких-то проживают пленные…Нам, молодым, каждый день надо быть начеку. Могут в любое время схватить. Не в лагерь, так в Германию отправят. А вот примаков, тех можно сказать, что не трогали.

Опять мы проживаем у одинокой бабки, только уже у другой, и совсем в другой местности. Мы у неё работали в саду, а сад не маленький. Запустила она его здорово, даже невозможно перекапывать. Уже три дня возимся, а работе конца не видать. Вместе с нами работала и сама бабка. Бабке этой едва было пятьдесят лет. Кормила нас она сильно скверно. Все жаловалась, что она одинокая, жить ей очень трудно. Коровы у нее действительно не было. Была телка, но она еще не отелилась. Она держала еще поросенка и десятка три куриц. А вот яиц нам не давала. Говорит, что все сдает немецкому государству, так что себе нисколько не остается. И мяса много надо сдавать. Вот и кормила нас постным борщом и кукурузной кашей. Хлеб был тоже кукурузный. Мы уже решили перейти в другой дом. Приходила одна молодая женщина и звала нас. Она и шепнула нам, что эта старуха самая скверная женщина. Скупая и очень хитрая. Даже старика своего заморила голодом. Как раз в этот день было воскресенье. Старуха ушла куда-то замаливать грехи, а мы по случаю воскресного дня тоже ничего не делали. Как раз в это самое время и приходила молодая женщина, которая звала нас к себе работать. После ее ухода мы решили заглянуть на чердак. И чего там только не было? Одного только сала-шпика было не один пуд. А яиц – полон пестерь. Если их пересчитывать, то уйдет не один час. Может половина уже тухлые? Не за месяц же она столько их накопила! А сколько сухих фруктов! И зерна разного много. Есть и мука. А вещи! Хватит одеть не одну семью. Даже кизяки, и те перетасканы на чердак. Вот тебе, и старушка бедная! Когда бабка вернулась, мы решили ее попугать: «Бабка, тут полиция приезжала и хотела сделать у тебя обыск! Но раз вас не было дома, они заедут под вечер, а может даже и ночью». «Я полиции не боюсь, самогон не гоню. Они самогон вынюхивают», – сказала она. «Да они совсем за другим приезжали. Ведь они не одни были. С ними немец был. Они собирают теплые вещи для немецкой армии и яйца для госпиталей. А кто-то им, видно, сказал, что у вас на чердаке будто бы спрятаны овчины. Так что, если у тебя действительно есть овечьи шкуры, то спрячь их куда-нибудь. Иначе их заберут даром. А мы, бабка, от тебя уйдем, а то надо и нам не попало», – сказал я. Бабка перепугалась до смерти. Побледнела. Потом запричитала. Наплакавшись вдоволь, начала нас уговаривать выкопать яму в саду, чтобы спрятать кое-что. Ссылаясь на мозоли и на то, что мы ослабели на ее харчах, мы отказались. Она снова начала плакать и уговаривать нас, но напрасно. В тот же час мы от нее ушли к той молодой женщине, которая звала нас.

Звали эту молодую женщину Надей. Фамилия Горобец или Коробец. Эта Надя ни в какое сравнение не шла с той бабкой, у которой мы жили. Это была исключительно хорошая женщина. У нее двое маленьких детей. Муж в Красной Армии. Жив ли он, ничего неизвестно. У Нади мы перекопали весь сад. Кое-что помогли в огороде. Весь навоз переделали на кирпич. Многое помогли по хозяйству. Долго мы у нее не стали задерживаться. Народ ведь всякий есть в селе, может кто-нибудь сообщить полиции, что у такой-то солдатки живут пленные. Дорого может поплатиться за нас.

Еще пару слов о той самой скупой старухе. После нашего ухода она начала копать в саду яму. Затем в эту яму почти все перетаскала с чердака. Всю ночь работала бабка. Кто-то за ней, видать, вел наблюдение, когда она все прятала. Яму она, конечно, заровняла. А полицаи так и не приехали. А бабка их уже и не боялась, даже ждала. Пусть убедятся, что она действительно бедная. На вторую ночь бабкину яму кто-то опорожнил. Как сумасшедшая по хутору бегала, а куда пойдешь жаловаться? Сама же от полиции спрятала! Хрен с ней, с этой бабкой! Хорошо сделали, что тяпнули. А то, как собака на сене. Столько добра имеет, а сама не пользуется. Так же и продукты. Ведь не жрет же их она! Копит, копит, а потом все испортит. Ни себе, ни людям! Но на этот раз хоть кто-то попользовался!

Село это назвалось, кажется, Васильевка. Но не точно. Разве их запомнишь? Ведь я же начал все записывать после войны. Так что в названиях населенных пунктов может быть много неточностей. Да, оно не так уж важно. Так вот, в этой Васильевке мы с Петькой работали у разных хозяев. Село было большое, в нем жило несколько десятков пленных. Местная власть их не беспокоила. Некоторые жили в примаках, а некоторые, как мы с Петькой, работали только чтобы прокормиться. У Петьки хозяин работал полицаем в этом селе. В воскресенье работать не заставляли. И вот в одно из таких воскресений мы с Петькой сидели на берегу речки. Вскоре к нам подошли еще двое пленных, которые проживали в этом селе. Я их уже знал. Одного звали Семеном, это был здоровый парень лет 25-26. Родом из г.Тюмени. Второго звали Жорка. Этот был лет 30. Они в одном селе постоянно тоже не жили, а ходили с места на место, как и мы. Мы лежали на берегу после купания и вели разные разговоры о своей жизни. К нам подошли трое подвыпивших полицаев. Все они были вооружены пистолетами. Один из полицаев был Петькин хозяин, а те двое, наверное, его гости. Один из полицаев начал приставать к нам, требуя документы. А какие у пленных могут быть документы? Особенно он приставал к Семену и к Жорке. Петькин хозяин начал его успокаивать, но он ни в какую. Даже вытащил пистолет и начал им помахивать. Утихомирить его не могли. Семена и Жорку под оружием он повел в сторону села, которое находилось почти рядом. Не доходя до села, раздался выстрел. Мы все кинулись туда. На земле лежал мертвый полицай, а Семен и Жорка исчезли. За ними учинили погоню, но найти их не могли. Возможно, они укрылись у кого-то в селе. Молодцы, ребята! Сумели за себя постоять, а главное, обзавелись оружием. Петькин хозяин посоветовал нам убираться из села, так как могут нагрянуть с облавой.

Мы с Петькой перебрались в небольшой хутор, который находился не особенно далеко от этого села. Ночью во время облавы мы были схвачены. Кроме нас в этом хуторе схватили еще с десяток пленных. Под конвоем нас пригнали на станцию Гайгур. А там уже нашего брата скопилось не менее сотни. Много оказалось и знакомых. Нас загнали в какое-то помещение и к дверям выставили охрану. В этом помещении нас продержали остаток ночи и весь следующий день. И только вечером нас выгнали на платформу. Скоро должен подойти поезд. И нас погрузят в вагоны. А когда начал подходить поезд, случилось непредвиденное. Кто-то из пленных закричал: «Воздух!». И все шарахнулись. Этого было достаточно, чтобы пленные разбежались. Даже и стрелять было нельзя, так как на перроне вокзала находилось много народу. Среди этого народа не менее половины были военные. С Петькой бежали вместе. И только когда позади осталась станция, мы сбавили шаг.

Шли всю ночь. Совершенно никуда не заходили. Днем отдыхали в посадке, хорошо, что совсем тепло. А если бы зима? Тогда где бы прятаться? Сейчас, что…Пока облавы идут, можно отсидеться в посадке или в хлебе. Рожь уже большая. В посадке, сколько не лежи, а есть то хочется. В сумерках подошли к хутору. Зашли в самую первую хату. Здесь жила женщина с тремя взрослыми дочерьми. Покормили нас ужином, не отказали и в ночлеге. Под утро Петька почувствовал себя плохо. Похоже, что у него высокая температура. Весь день ничего не ел. Хозяйка его помыла и положила на лежанку около печки. Ночью ему совсем стало плохо. На третий день моего дружка Петьки Логова не стало. Похоронили его жители хутора. Дорогой мой, дружочек! Я даже не знаю твой адрес как следует. Так никто из родных и не узнает о твоей смерти, о твоей могилке. После похорон друга, я прожил в этом хуторе два дня, а затем ушел из него и навсегда оставил здесь своего друга.

Первые дни после смерти товарища из хутора в хутор я ходил один. Как-то случайно я вышел на шоссейную дорогу. У обочины дороги сидел старик с тачкой. Я поздоровался и подсел к нему. Разговорились. Кто ты и куда путь держишь? Я старику врать не стал, сказал, что пленный. Старик оказался из Ворошиловграда. Ездит с тачкой по селам и меняет кое-какие вещи на продукты. Говорит, что в городе очень плохо с продовольствием. У меня не было определенного маршрута, и я шел вместе со стариком. Но не долго. На перекрестке дорог стояла немецкая машина, и нас остановил немец-шофер. На старика махнул рукой, чтобы следовал своей дорогой, а меня задержал. Заставил меня качать колесо. По-русски ни черта не понимает. Я ему объясняю, что иду к тете в Харьковскую область из г.Сталино. Вряд ли он что понял, но закивал головой: «Форштейн! Форштейн! Зер гут!». Колесо накачал. Теперь я мог идти дальше. У меня как раз кончился табак. Я попросил у немца сигарет, показывая на колесо и на насос, что я, мол, работал и мне надо заплатить. На этот раз он, видимо, меня понял. Снова начал говорить: «Форштейн! Форштейн!», а потом заржал, как жеребец. Пачку сигарет все же мне дал.

Поздним вечером я зашел в большое село Зареченское. В самой крайней хате попросился переночевать. Хозяин не пустил. Попросился еще в одну хату – тоже самое. В середине села еще просился в нескольких хатах. Нет, нигде не пускают! Тут чуть ли не в каждой хате мужики. Больше я нигде проситься не стал, а решил идти в какой-нибудь хутор. Там народ лучше. Но на выходе из села меня остановила молодая женщина. Она спросила, кто я и куда иду. Затем пригласила в хату. Она жила вдвоем с маленькой дочуркой. Я ей рассказал о том, что я обошел десяток хат, и меня никто не пустил на ночлег. Она ответила: «Тут не скоро пустят! Тут чуть ли не все мужики дома. Когда Красная Армия отступала, они, эти мужики, побросали оружие и подались домой. Самые настоящие дезертиры. А мой вот погиб в самые первые дни на границе. Злой здесь народ в селе. Кулаков много вернулось. Так ты лучше здесь не задерживайся долго, надо не выдали полицаи. Староста и полицай здесь тоже из бывших кулаков». За разговором мы не заметили, как в хату вошли два немца. Оба здоровенные, но уже не молодые. Коверкая русские слова, объяснили, что им нужно отдохнуть и закусить. В хату они внесли большой ранец и из него стали выкладывать на стол хлеб, консервы и сыр. Тут же на стол поставили несколько бутылок вина. Хозяйку заставили из консервов варить суп. Меня, видимо, посчитали за мужа этой женщины. Когда они сидели за столом, жрали и выпивали, меня заставили напоить лошадей. Пришлось напоить. Когда они захмелели, то расщедрились и нас пригласили за стол. По правде сказать, есть я здорово хотел. Более суток во рту ничего не было. Хозяйка и я сели за стол. В общем, тут я подзакусил как надо, не стеснялся. А когда они клевали носом, я даже сумел опорожнить полный стакан вина. Вино было вкусное. Спали немцы на полу. Я лег на печь. Когда я проснулся, немцев в хате уже не было. Хозяйка говорит, что они даже не завтракали. Видимо, куда-то спешили. Хоть кое-что хозяйке перепало. Часть продуктов так и остались на столе. Забыли, наверняка, второпях. На окне остались две пачки сигарет. А это я уже взял себе. У этой женщины я пробыл более суток. Она мне выстирала белье, подарила старенькую сатиновую рубашку и кепку. Звали эту замечательную женщину Ольга Прокопчук.

На территории Харьковской области в селе Ново-Тарасовка я встретил Семена. Я его сначала даже не узнал. Он первый подошел ко мне и заговорил. Это тот самый Семен, который обезоружил и ухлопал полицая, когда мы были на речке. До этой встречи я мало что знал о нем. Знал только, что он из Тюмени, почти земляк. Про Жорку ничего не знает, они с ним давно уже расстались. Мы решили держаться друг друга. В этом селе мы пробыли не долго. Пока не примелькались жителям, надо уходить в другое место. Семен отпустил бороду и усы. Одет был в грубые широкие брюки, ситцевую рубашку-косоворотку и парусиновый пиджак весь замасленный. На ногах старые галоши, а на голове соломенная шляпа. За плечами мешок с разным сапожным инструментом. Кое-какой груз он дал мне. Пистолет тоже был при нем. И вот мы в таком виде потихоньку шли от хутора к хутору, от села к селу. Себя выдавали за родственников – дядя и племянник. А если спросят, откуда и почему документов нет, и на это придумали ответы. Договорились обо всем. Все шло нормально некоторое время. Даже на больших дорогах нас никто не останавливал. В паре с ним я смахивал на мальчишку, а он на пожилого дядю. И все же, нас забрали. Мы шли дорогой, по которой двигались машины, но не особенно часто. И вот одна машина остановилась около нас. Спросили, кто мы такие, приказали лезть в кузов. В кузове уже сидели человек десять ребят. Похоже, что тоже бывшие пленные. Рядом сидели три вооруженных полицая. В кабине тоже сидел полицай. Нас привезли в какое-то село и приказали выходить из машины. Здесь, на маленькой площади, собралась уже не одна сотня мужиков, молодых ребят и девчат. Здесь мы узнали, что немцы мобилизуют население на какие-то работы где-то около плавней на Днепре. Оказывается, была разнарядка для каждого села и хутора, кто и сколько должен выставлять рабочих рук. Значит, нас забрали просто случайно, как резерв. Вдруг, да не хватит рабочих рук! Охраны здесь почти никакой не было и можно было легко уйти. Мы так и поступили. Когда мы пошли, к нам присоединился один паренек. Сейчас нас стало трое. Заночевали в хуторе и одиноких стариков. Утром двинулись дальше. На велосипеде нас догнал вооруженный полицай в немецкой форме без погон и потребовал документы. Мы ответили, что их у нас нет. Тогда он приказал следовать за ним. Пригрозил оружием. Пришлось идти. Когда поравнялись с лесопосадкой, Семен изловчился и сбил его с ног. Прикладом его же винтовки размозжил ему голову. Тело полицая быстро оттащили в посадку, туда же увели велосипед. Наскоро забросали ветками тело полицая и велосипед. Теперь нужно как можно дальше уйти отсюда. Посадкой прошли мы более километра и только тогда вышли на какую-то грунтовую дорогу. Шли, чуть ли не всю ночь. Может, никто и не будет искать этого полицая, как знать? Лучше отойти от этого места подальше.

Не запомнил названия села. Но знаю, что это районный центр на Харьковщине. На площадь села были согнаны все жители. Мы тоже были там. Немцы совершали казнь над молодой девушкой. Много приходилось видеть смертей, но такой не видели. Тяжело было смотреть. Душили слезы. Когда на девушку надели петлю, и она повисла в воздухе, раздался душераздирающий крик. Какой она совершила героический подвиг во имя Родины, мы не знали. Но пройдет время, и ее подвиг узнают миллионы людей. Народ не забудет ее имя.

Через два дня мы с Семеном пошли дальше, а наш новый товарищ остался здесь. Успел снюхаться с молодой хозяйкой, и она превратила его в свою собственность. Ну, что ж, пускай остается. Снова остались вдвоем. Опять мы с Семеном чуть не засыпались. Заходим вечером в село, и как всегда, в самый первый дом. Ничего не подозревая, открываем дверь в кухню, а потом и в комнату. И тут же успели заметить, что полная комната гуляющих. Мы уже было хотели обратно шмыгнуть, но куда там. Нас втащили прямо на середину комнаты, и мы оказались в кольце. И посыпались вопрос за вопросом: кто вы такие, куда идете, почему молодой, а с бородой? А один даже сказал: «Да это же красные шпионы, парашютисты. Немедленно обыскать! А ну, покажите мешки?». Обыскивать не стали, просто решили нагнать страху. А если бы стали обыскивать, плохо было бы. Ведь у Семена был пистолет убитого полицая. В общем, над нами смеялись, как над шутами. Один мужик поднес Семену полную литровую кружку самогона и заставлял выпить до дна. Если не выпьешь, пеняй на себя. Семен выпил ее, даже не отрывая от губ. Пей и ты, пацан. Я выпил полный стакан. А потом дали команду побыстрее сматываться. Один из гостей так и сказал: «Врете вы просто замечательно! Но сегодня мы вас не тронем. А завтра вы нам на глаза не попадайтесь! Сейчас же улепетывайте! Чтоб духу вашего не было!». Мы повернули обратно, откуда шли. Пройдя немного, свернули влево и вышли к небольшому хутору. Хозяйка, у которой мы остановились, оказалась доброй женщиной. У нее сын в Красной Армии, муж умер. Живет теперь одна. Мы рассказали ей, как попали в пьяную компанию в селе в самой крайней хате. Она хорошо знает хозяина этого дома, он работает старостой. А другие – его дружки, больше всего полицейские. Бывают у него и немцы. Она даже удивилась, что мы так легко от них отделались.

Не успеешь опомниться от одной опасности, как тебя подстерегает другая. И так все время. Почти ежедневно на дорогах, хуторах и селах встречаешься с такими же, как и мы. Много нашего брата тогда ходило по Украине. Как обстоят дела на фронте – нигде ничего толком не узнаешь. На счет партизан здесь тоже ничего не слышно. А надо что-то делать. Если мы за лето не сумеем попасть к своим, то на зиму рассчитывать нечего. Ведь мы разуты, раздеты. В посадках во время холодов не отсидишься. Холод поневоле погонит в населенные пункты, даже и тогда, когда там ожидает опасность. Что мы только с Семеном не передумали? Какие только планы не строили? Но так ни к чему путному не пришли. Ни Семен, ни я не имели опыта по переходу линии фронта. Ведь это не так просто – взял, да и перешел!

Много мы исходили дорог по Украине. Но ходили, как говорится, вокруг да около. Действительно, так оно и есть. Больше всего мы ходили по Запорожской области. Были и в других областях – Днепропетровской и Харьковской. Сколько мы не ходили, но опять, как по заколдованному кругу, очутились в Ново-Николаевксом районе Запорожской области. А оттуда рукой подать до Зеленой дубравы, где меня выручили из плена. Вместе с Семеном пришли в этот хутор. И сразу же к Якову Герасимовичу, к своему спасителю. На этот раз Яков Герасимович сумел как-то договориться со старостой хутора и нас прописали. Даже устроил нас, кому где жить. Меня взяла к себе многодетная женщина Горбатенко Авдотья. Так и сказала: «Будешь у меня за сына. Но имя мне твое не понравилось, я его все время забываю». «Ну не нравится мое имя, зовите по-другому», – сказал я. Так всей семьей и решили меня звать Саньком. Перекрестили быстро, без вмешательства попа. Санько, так Санько, какое это имеет сейчас значение? А я звал ее тетей Дуней. У нее две старшие дочери отправлены в Германию по набору на трудовые работы. Похлопотать за них некому было, и откупиться нечем. Сын, мой одногодок, находится в Красной Армии. Муж тоже в армии. С ней живут еще трое детей. Сынишке Мише 16 лет, остальным двоим немного меньше. Вот так и стал я у них жить. С Мишей ходили на работу в колхоз. Пахали и боронили на волах. Немцы, хотя и сам колхоз не разогнали, но в нем, кроме рабочего скота, ничего не оставили. Все фермы стояли пустые. Но сами колхозники скот держали и огороды имели. Натуральные налоги немецкой власти платили очень большие. А продукцию в колхозе, я имею в виду зерновые, забирали полностью. Даже нисколько себе не оставляли. Но все равно колхозники, не все, конечно, припрятывали для себя. Хоть и хитер немец, а русского человека ему не перехитрить. Многие мужики в Зеленой дубраве находятся дома. А ведь они все были демобилизованы в самом начале войны?! И не только в Зеленой дубраве, а почти везде так, где мы только были. Сплошь и рядом, куда ни сунься, везде мужики дома! Некоторые, возможно, попали в плен, как мы, а потом убежали. Но большинство, как рассказывают про них, дезертировали, когда Красная Армия отступала. Да они сейчас некоторые не отрицают, что были в окружении, вырваться не могли, переодевались и шли домой. Немало в селе и солдаток, а возможно, уже солдатских вдов. Но они все равно ждут своих мужей домой. И ждут только с победой, а не так, как эти заявились!