Я напомнил себе, что сознательно он не подвергнет меня опасности — что, несмотря ни на что, он решил разжать кулак — и я слегка расслабился в этом темном коридоре. Мой отец был тем самым человеком, на которого можно положиться среди толпы, если случится что-нибудь чрезвычайное. Когда я был младше, он осматривал каждую карусель на окружной ярмарке, прежде чем мне позволялось сесть на какую-нибудь из них. Пока я несся на кружащейся карусели, мои ноги болтались в воздухе, летний воздух щекотал под коленками, я видел его серьезное лицо, неподвижную точку в вертящемся мире, и глаза, прикованные к болту над моей головой. Казалось, он всегда стоял позади, присматривая за мной. Колледж заставил меня оторваться от него, от того, чему учили он и церковь, и я был сурово наказан. Болт расшатался, и я рухнул туда, где Дэвид легко смог пригвоздить меня.

— Прошу прощения, — сказал полицейский с сигарой, двигаясь мимо меня. Он сплюнул табачные крошки в пенопластовую чашку, которую держал в руке. Катапультировавшись с его губ, они казались крошечными темными конфетти. В другой руке он держал большое медное кольцо, на котором висели ключи — казалось, их были сотни. Его пальцы быстро прошлись по нескольким ключам, пока он не нашел правильный, тогда он воткнул ключ в дверь на краю коридора, рывком открывая замок.

— Подожди здесь, — сказал отец, двинувшись мимо меня, направляясь вместе с полицейским в ту часть помещения, где большая группа заключенных ждала в одной большой камере. Офицер с отцом обогнали Дикаря и меня, чтобы убедиться, что все готово к службе. Каждый раз, когда отец посещал заключенных, ему приходилось сначала по меньшей мере десять минут успокаивать их, просить, чтобы они выключили телевизор в углу камеры и прекратили перебранку.

Сквозь открытую дверь я мог разглядеть и женскую камеру на другом конце большого зала, фигуры нескольких из старших женщин, которые отодвигались от решетки, пока проходил отец, смущенные гримасы овладевали их лицами, пряди длинных волос вяло падали на плечи.

— Твой старик когда-то проповедовал и этим женщинам, — сказал Дикарь, опираясь о стену.

Дверь со стоном захлопнулась перед нами, звякнула щеколда.

— Что случилось? — спросил я. — Почему он перестал?

— Они стали слишком наглыми, — сказал он. — Они предлагали ему услуги, если ты понимаешь, о чем я.

«Ты не знаешь, каково это — быть с женщиной».

— И что он сделал? — спросил я.

— Знаешь, каким твой отец бывает, — сказал Дикарь, оглядывая камеру напротив нас. Человек внутри, казалось, не слушал: он лежал на спине, черты его лица были прикрыты локтем. Как я позже узнал, здесь содержались самые тяжелые случаи.

— После этого он старался еще больше, — продолжал Дикарь. — Проповедовал так, как я еще не слышал.

— Он изменил их?

Дикарь покачал головой.

— То, что эти женщины ему потом говорили, — сказал он, — я не могу повторить с чистой совестью.

Я задался вопросом, когда мой отец рассказал об этом Дикарю. Обменялись ли они на мгновение блаженными взглядами, историями о женщинах, с которыми они были, мелкими проступками, которые чуть не привели к падению? В тот единственный раз, когда отец взял меня в ресторан «Hooters»[13] — примерно тогда началось мое половое созревание — я так скашивал глаза, глядя на официанток, все время упираясь взглядом в их туфли, что он, должно быть, принял это за фут-фетиш. «В женщине есть много деталей, которыми можно восхищаться», — сказал он, как будто мы говорили о его «хот-родах». Больше мы никогда туда не ходили.

— В конце концов он отошел от этого, — сказал Дикарь. — Иногда люди бывают просто неисправимыми.

Несколько месяцев спустя — этот жест шокирует наш приход — мой отец получит от тюрьмы разрешение поженить двоих заключенных, которые знали друг друга до заключения, доказывая, что мужчина еще может в каком-то качестве достигнуть женщины, что его священная церемония может вывести некоторых из них на прямой путь. Он будет стоять спиной к большому клену, цитировать Первое послание к коринфянам — любовь долготерпит, любовь милосердствует — позволит другим заключенным провести краткий прием в этой большой камере и устроить этой ночью супружеский визит. Брак не знает границ — казалось, говорил он этим жестом — пока он священен в глазах Бога. После этой церемонии он заслужил еще больше уважения, чем уже имел, вдохновляя многих женщин-заключенных преклонять колени на бетонном полу и молить о том, чтобы Иисус вошел в их сердце.

Дикарь запустил руку в задний карман джинсов. Когда он вынул ее, то держал несколько разноцветных брошюр. Он протянул стопку мне.

— Сейчас мы просто вручим это женщинам и будем надеяться, что они выучат что-нибудь из послания Христова.