Маннергейм считал, что подобные высказывания провоцировались направленной против него пропагандой левых. Скорее всего, так оно и было – вряд ли генерал позволял себе появляться на публике «настолько растроганным крепкими напитками». Ведь по свидетельству многих очевидцев, он умел пить, не пьянея.
«Изба четырех ветров» дожила до наших дней, но «Вилла Маннергейм» сгорела дотла в 1941-м, во время штурма полуострова, где в это время располагалась советская военная база. Зато его хельсинкский особняк прекрасно сохранился, и с ноября 1951 года стал музеем Маннергейма. Этот двухэтажный дом на скалистом берегу над заливом, арендованный генералом в 1924 году у хорошего знакомого, фабриканта Карла Фацера, был ранее разделен на несколько квартир и населен рабочими кондитерской фабрики Фацера. В народе эту фабрику называли «Русской академией» – большинство работников составляли русские эмигранты. Генерал распорядился перепланировать дом таким образом, чтобы в нем было удобно не только жить и работать, но и принимать гостей. В столовой, под люстрами розового венецианского стекла, сделанными в Мурано по специальному заказу, за тремя большими столами помещалось до 40 человек. Длинный темноватый кабинет полон воспоминаний об экспедиции хозяина на Дальний Восток: тибетские храмовые ткани на стенах, китайские статуэтки и множество разных мелочей. Мебель, перевезенная из Варшавы или купленная позднее по случаю, – разностильная, но подобрана с отменным вкусом. На стеллажах книги на нескольких европейских языках; художественной литературе Маннергейм предпочитал мемуары, книги по истории и географии.
Обстановка спальни напоминает военную палатку: раскладная походная кровать, с которой он не расставался даже в путешествиях, столик с телефоном и лампой у кровати, пара стульев. Гурман и сибарит Маннергейм, оказывается, был в то же время аскетом. Комнаты для гостей, где жили, приезжая к нему, дочери, обставлены вполне комфортабельно. Нынешнему посетителю особняка может почудиться, что хозяин только что вышел: дом выглядит таким же теплым и жилым, как был при нем. Некоторые комнаты напоминают зоологический музей: на стенах – черепа и рога редких животных, снабженные датами и названиями местности. Страстный охотник и меткий стрелок, Маннергей воспринимал природу все же не как следопыт-исследователь, а скорее, как солдат, даже не всегда выясняя, как называются подстреленные им звери или птицы. Охотиться предпочитал за границей: в 1920-е и 1930-е годы арендовал охотничьи угодья и домик в австрийском Тироле, почти ежегодно проводя там осенний сезон вплоть до 1938-го. Разумеется, он ходил на охоту и в Финляндии – на лосей и мелкую дичь. По крайней мере дважды он охотился в обществе Геринга, с которым был коротко знаком. Тот, помимо руководства авиацией, по совместительству ведал охотничьими угодьями вермахта. В 1935-м Маннергейм побывал с «охотничьим» визитом в поместье Геринга в Восточной Пруссии, на Куршской косе, а в 1937 году, по его же приглашению, – где-то близ Берлина.
Первое охотничье путешествие Маннергейма в Индию и Бирму пришлось на конец 1927 – начало 1928 года. На корабле «Равалпинди» он, как обычно, не теряя времени даром, читал книги об Индии. В поездке Густав получил известие о смерти сестры Софии, скончавшейся от рака 9 января, но планов своих не изменил. София давно уже тяжело болела, и ее смерть не была неожиданностью.
Принято считать, что генерал решил уехать как можно дальше от юбилейных торжеств в честь 10-й годовщины «освободительной» войны. Во-первых – чтобы не иметь дела с раздражавшим его правительством, а во-вторых – чтобы не провоцировать левые круги напоминанием о событиях, вызывавших у многих по-прежнему горечь и ненависть. Были, по-видимому, и другие, более серьезные причины: к ним мы вернемся позднее.
В тот раз ему не довелось подстрелить тигра, зато другой крупной дичи было во множестве. Через девять дет, во время поездки в Индию и Непал в 1937 году, ему удалось убить двух тигров; особенно гордился он почти четырехметровым «людоедом», шкура этого чудовищного зверя с тех пор украшает пол в гостиной его особняка. По странному совпадению, в самом начале второго индийского вояжа он вновь получил известие о смерти, на сей раз – бывшей своей жены Анастасии, Наты. Кажется, он искренне переживал потерю вновь обретенного недавно в лице Наты друга и подопечной. Он предчувствовал скорый исход, беспокоился, справится ли его дочь Софи с похоронами, и делился своими сомнениями с бароном А. Фредериксом, который не раз улаживал его дела и выполнял его поручения во Франции. Маннергейм, в свою очередь, не забывает ответить на вопросы Фредерикса о возможности получения финского гражданства.