Кроме ребер и ключицы, была сломана нога; перелом зажил, но нога стала на целых два сантиметра короче другой. С тех пор Маннергейму приходилось, скрывая хромоту, подкладывать в обувь специальную стельку, а при верховой езде употреблять стремена разной длины. И он, кажется, никогда больше не рисковал садиться за руль автомобиля.
Глава седьмая
Свой среди чужих – чужой среди своих
Эмиграция – не бегство и, конечно, не преступление. Эмиграция – несчастье.
Еще молодой и полный сил генерал жаждал деятельности. Поэтому, когда в 1920 году его пригласили на должность председателя правления финляндского Союзного банка, он принял и это предложение. Исполнял он свои обязанности в банке, как и все, чем занимался, ответственно и тщательно до педантизма. Так же ответственно относился он и к работе в «Союзе защиты детей» и Красном Кресте. И все же… Жизнь частного лица была не по его масштабам. Он задыхался в атмосфере Финляндии, где политические интриги и борьба партий приводили к троекратному роспуску парламента, а правительство сменялось с 1919 по 1932 год восемнадцать раз. Чтобы занять себя и использовать свой военный опыт, он даже хотел вступить во французский Иностранный легион, о чем вел вполне серьезные переговоры. К счастью, подходящей его положению и званию должности для него там не нашлось, и он постепенно охладел к этой идее.
Очередные президентские выборы в 1925 году снова доставили Маннергейму треволнения: шведская партия намеревалась выдвинуть его своим кандидатом. Поразмыслив, он отказался, понимая, что засилье социал-демократов и «левых» в парламенте делает его участие в выборах заведомо безнадежным предприятием. Вновь избранный президент, представитель Аграрного союза Лаури Реландер[270], хотел было назначить его главнокомандующим, но это сразу же вызвало настоящий вихрь недовольства и интриг. Одним из аргументов против Маннергейма было его шведское происхождение; к президенту посылали целые делегации с требованием назначить на этот пост чистокровного финна. Тогда Реландер вознамерился предложить Маннергейму другой почетный пост – председателя Оборонного совета. Но опять не решился, ибо у генерала нашелся еще один противник, с которым нельзя было не считаться: 10 апреля 1925 года в московской «Правде» появилась статья, полная открытых нападок на Маннергейма и Реландера. Заканчивалась она угрожающе: «Генерал Маннергейм не должен забывать, что дорога из Хельсинки в Ленинград может оказаться гораздо длиннее, чем дорога из Ленинграда в Хельсинки»[271].
Реландер отступился – и Маннергейм по-прежнему остался не у дел. Казалось, он навсегда сошел с политической сцены. Через три года, в 1928-м, в связи десятой годовщиной окончания гражданской войны президент собирался присвоить ему звание маршала, но и тут отступил, боясь вызвать раздражение недоброжелателей генерала. Впрочем, еще в 1925 году Маннергейм писал брату по поводу избрания Реландера:
Маршальский жезл ему все же преподнесли – неофициально – представители офицерства и шюцкора: есть еще в стране люди, для которых он – вождь и герой. Белому генералу по-прежнему посвящают поэмы, кантаты и марши.
Он в это десятилетие без конца путешествует и придумывает себе разнообразные занятия. С 1921 года арендует, а в 1926-м и покупает у муниципалитета Ханко остров с постройками в двух километрах от города, ремонтирует и обставляет там дом. На соседнем островке было кафе «Африка», куда наезжали посетители с контрабандным алкоголем в карманах (с 1919 по 1932 год в стране царил «сухой закон»). В конце концов Маннергейму наскучила беспокойная разношерстная публика: он арендовал и этот островок вместе с кафе, переименовал заведение в «Избу четырех ветров» и с блеском исполнял роль хозяина, принимая там своих гостей, иногда весьма знатных, – например, голландского принца Хенрика. Увлеченный игрой во владельца поместья, Маннергейм пытался даже разводить цветы, но без особого успеха – на скальном грунте цветы не приживались, и к тому же острова действительно насквозь продувались всеми ветрами. Кстати сказать, закон о запрещении алкогольных напитков Маннергейм и сам не раз нарушал. Он даже получил по этому поводу занятное письмо. Просматривая корреспонденцию, генерал часто оставлял пометки – стало быть, читал внимательно. Он и на сей раз подчеркнул красным карандашом фразы, содержавшие основной пафос этого анонимного послания, и отметил кульминацию восклицательным знаком.