«Финский» Маннергейм тщательно оберегал свой интимный, личный мир: его репутация должна была оставаться безупречной. Дети, семья, любовь – все то, что для большинства составляет канву существования, – находились далеко на заднем плане эпического полотна, в которое он превратил свою жизнь. В этом смысле Густав Маннергейм – наследник эпохи символизма и Серебряного века: он последовательно выстраивает свою легенду и стремится ей соответствовать. Он умеет сохранять дистанцию даже с самыми близкими людьми – что, впрочем, естественно для человека его воспитания и положения. В эти годы у Маннергейма были, разумеется, и сердечные привязанности, но он по-прежнему никогда не позволял себе «сбрасывать броню». Он был в дружеских и, может быть, близких отношениях еще с несколькими женщинами, но ни с одной из них не захотел связать свою судьбу.
Во время неудачного вояжа в Северную Африку его сопровождала, по крайней мере в начале пути, французская графиня Жанна де Сальвер. В Ханко, во время международной парусной регаты 1926 года, Маннергейм познакомился с тридцатишестилетней яхтсменкой Виржини Эрио. Дружба с этой красивой, умной и обаятельной француженкой продолжалась до ее смерти в 1932 году. Это снова был «роман в письмах» – встречаться им удавалось редко, но переписка, особенно в первые годы их отношений, была оживленной. Маннергейм встречался и общался с интересовавшими его женщинами в основном во время своих заграничных поездок – в Карлсбаде (Карловых Варах), куда он ежегодно ездил на воды, в Швейцарии, во Франции…
В Финляндии он не желал давать повода к пересудам и, хотя часто находился в обществе женщин – и в комитете Красного Креста, и в Союзе защиты детей были дамы его круга, – отношения ограничивались совместным посещением концертов, театральных спектаклей, устройством благотворительных вечеров в пользу Красного Креста и приемов в доме Маннергейма, где его приятельницам приходилось выполнять роль хозяек-распорядительниц. Это не всегда совпадало с их собственными планами, но обаяние и авторитет Маннергейма делали отказ немыслимым.
Какое-то время он был увлечен финской певицей Ханной Гранфельт, посещал все спектакли с ее участием, посылал ей нежные письма (они встречались и проводили время вдвоем за границей, в Германии), но отношения вскоре прервались, причем Маннергейм, вопреки обыкновению, прокомментировал это так: «Когда мадмуазель Гранфельт путешествует, ее голос едет первым классом, а ее поведение – третьим».
Была еще одна сторона жизни генерала, тщательно скрываемая от посторонних глаз: его контакты с русской белой эмиграцией.
Через Финляндию прошло после революции огромное количество беженцев из России, но только незначительная их часть осела в стране. Больше всего русских вначале проживало в дачных местах на Карельском перешейке – многие просто остались в своих домах и, никуда не уезжая, очутились на территории Финляндии, как художник И. Репин или писатель Л. Андреев. Поскольку отношение к России и русским в стране уже с конца 90-х годов XIX века становилось все менее доброжелательным, а в начале века XX стало и вовсе враждебным, многие политически влиятельные круги старались по возможности препятствовать притоку русских беженцев. Удавалось это плохо: граница в то время охранялась слабо, и люди всеми правдами и неправдами проникали в приграничные районы. После Кронштадтского мятежа в 1921 году около шести с половиной тысяч участников восстания и их близких бежали от расправы в Финляндию, а после восстания в Беломорской Карелии в 1921–1922 годах число русских возросло до 17–18 тысяч. Беженцев старались расселить по разным областям страны, но они стремились перебраться в Выборг или Хельсинки, где была хоть какая-то возможность найти работу и прокормиться. Правительство всячески препятствовало миграции русских беженцев внутри страны. В январе 1920 года вступило в силу постановление Министерства внутренних дел Финляндии, ограничивавшее свободное передвижение иностранцев. Для поездки даже на один день отныне требовалось получить письменное разрешение местной полиции. Это чрезвычайно затрудняло поиски работы, а для кого-то и нормальную семейную жизнь, поскольку некоторые семьи вынуждены были разделиться и жить в разных губерниях. Беженцам не только не помогали адаптироваться, но, напротив, старались сделать их пребывание как можно менее комфортным.
Представители высшей знати имперской России не пользовались в молодом демократическом государстве никакими привилегиями и отнюдь не вызывали сочувствия у властей. В трудных ситуациях им приходилось искать защиты и помощи у бывших светских знакомых. Генерал Маннергейм казался им всемогущим. Осенью 1920 года к нему обратилась бывшая фрейлина императрицы Татьяна Мятлева[291].