Значит, мне предстоит попасть в Товастгустский лагерь, так как сейчас я нахожусь без всяких денежных средств к самостоятельному существованию. Я рассчитывала на капитал, мной переведенный в Стокгольм еще в 1918 году под условием немедленного размена думских тысяч на шведские кроны. А между тем, по наведенной мной в настоящее время справке, деньги мои оказались не размененными! Теперь, значит, потерявшими всякую ценность! У Шереметевых оставаться дольше мне неудобно. Я их стесняю и, может быть, они скоро уедут. Вуоксениска, ведь это так далеко от военной зоны. Я вас прошу в полном смысле слова спасти меня с моею девушкой Марией Друговой, уход которой необходим для меня при моем расстроенном здоровье. Да ей здесь одной и вовсе некуда будет деться. Она по специальности портниха и жила у меня 16 лет.
Я надеюсь, что вы помните дом Мятлевых на углу Исаакиевской площ<ади> и Почтамской ул. № 2 – теперь от нас отнятый. Мать моя умерла чуть не с голода в Петербурге, где я осталась совсем одна. Братья мои во Франции.
Не откажите мне в вашем покровительстве. Мы с вами встречались в обществе очень, очень давно: у Араповых и кое-где еще.
Надеясь на вашу помощь, остаюсь вам известная
Татиана Петровна Мятлева[292].
Реакция на это отчаянное письмо последовала незамедлительно: 27 октября 1920 года выборгский губернатор (будущий президент республики Лаури Кристиан Реландер) писал Маннергейму.
Л.-К. Реландер – Г. МаннергеймуД<орогой> Б<рат>!
Твое письмо от 26-го получил сегодня. Упомянутой в твоем письме г-же Татиане Мятлевой я уже вчера выдал вид на жительство – то есть прежде, чем Твое письмо дошло сюда. Что касается прислуги Друговой, мы не нашли в здешних книгах просителя под такой фамилией. Когда мне сообщат правильное имя – Ты ведь тоже в письме поставил после имени вопросительный знак, – постараюсь по мере сил принять во внимание Твои пожелания.
С наилучшими пожеланиями
Твой Л. Кр. Реландер[293].
Татьяна Мятлева окончила свои дни в Праге в 1936 году – для нее, как и для большинства беженцев, Финляндия оказалась лишь промежуточным этапом.
К 1930 году в стране оставалось всего около 10 000 русских. По сравнению с Францией, где в это время проживало 400 000 русских эмигрантов, или Китаем, где их было около 100 000 – совсем не много[294]. Но некоторым и это казалось излишним.
В 1919 году парламентский представитель аграрной партии С. Алкио сделал официальный запрос: «Знает ли правительство, что в последнее время в нашу страну незаконно проникло большое количество подозрительных русских, присутствие которых в Финляндии представляет опасность для нашего спокойствия и независимости, а также чувствительно увеличивает продовольственные проблемы нашего собственного народа. …Если правительство осведомлено об этом, то какие меры принимаются к предотвращению переезда сюда русских, а также для выдворения уже находящихся здесь?»[295]
К чести правительства, оно не пошло на уступки националистам. Премьер-министр Д. Ингман ответил на запрос примерно следующее: несмотря на трудности, испытываемые страной в связи с притоком беженцев, невозможно запретить людям искать убежища в Финляндии. Возвращение в Россию означает для большинства из них смертный приговор, и поэтому выдворить их не позволяют соображения гуманности. Кроме того, такие меры вызовут негативную реакцию в Европе, где отнюдь не все страны признали независимость Финляндии. Многие бывшие офицеры русской армии действительно все еще носят русскую военную форму, хотя это официально запрещено, но расследование показало, что мундир – единственная одежда этих несчастных людей, едва уцелевших и бежавших через границу без всякого имущества. Никак нельзя присоединиться к мнению господина Алкио, что «в настоящее время любой русский в Финляндии, будь он буржуа или большевик, является опасным врагом свободы»[296].
Тем не менее тысячи беженцев были в те годы депортированы в Россию. В поисках спасения люди искали влиятельных знакомых, и к Маннергейму не раз обращались с просьбами о ходатайстве.
К. Нагорнова – Г. МаннергеймуS.-Michel (Миккели)
12 января 1922 г.
Многоуважаемый барон Густав Карлович!
Мой отец, Николай Васильевич Подлесский, сообщил мне, что обратился к Вам с просьбой оказать мне и моему мужу, Борису Нагорнову, Ваше содействие.
С своей стороны, бесконечно извиняясь за причиняемое Вам беспокойство, покорнейше прошу Вас помочь нам Вашим поручительством в нашей политической благонадежности. Дело в том, что Советским Правительством был послан запрос Финляндскому Правительству о высылке нас обратно в Россию, что грозит нам неизбежной гибелью, и Ваше поручительство может спасти нас от этого.