– Еще довольно рано, и я провожу вас до работы, но вы присядьте, Лили, и послушайте, что мы предложим вам, ибо мы верим, что можем вам помочь.
Они рассказывают ей, что вечером тихо вошли к ней в комнату и смотрели, как крепко она спит, и унесли блюдце с пудингом, и к ним пришла одна и та же мысль – мысль о том, что Лили должна поселиться здесь, пожить с ними. Они решили, что увидели признаки нездоровья – нечто, от чего она могла бы умереть, если никто о ней не позаботится. Сэм сказал, что если они не помешают ей погибнуть, то, значит, зря он спас того младенца и зря присматривал за ней все эти годы, и, сказал он Джойс со всею откровенностью, один лишь этот поступок – спасение чьей-то жизни – грел ему душу все эти семнадцать лет и помогал ему работать и преуспевать в выбранной им суровой профессии, и ему не хотелось, чтобы эта жизнь закончилась сейчас. И Джойс согласилась: «Все это, конечно, верно, Сэм. Верно и логично. И у нас есть маленькая комната, где она сейчас спит. Мы все равно ею не пользуемся».
Лили слушала и вглядывалась в их лица. Сердце ее бешено колотилось. Она понимала, что ей предлагают дивный дар, дар в виде крова и ночлега, дар в виде шелковистого пухового одеяла. Сравнивая в мыслях тихую комнатку наверху и свое жалкое обиталище на Ле-Бон-стрит, она не сомневалась, где предпочла бы жить. Но она также понимала кое-что еще: останься она в доме Сэма Тренча, со временем он подберет ключи к той клетке безмолвия, в которой она живет, и она пустится в рассказ о том, что совершила. Она расскажет о своем ужасном злодеянии. Возможно, даже упадет к его ногам – к ногам суперинтенданта Сэма Тренча из сыскного отдела Лондонской полиции, – и все откроется ему, весь ужас совершенного, и он дослушает ее, поможет встать и отведет туда, где ее истинное место, – не в тихую комнатку, которая напоминает ей о той кроватке в доме Нелли, но в каменный мешок.
Когда Сэм с Джойс договорили, Лили сказала им:
– Я и мечтать не могла о подобной щедрости. У Корама нам надлежало благодарить попечителей, наставников и остальных за то, что они для нас делали, но за все годы, что я там провела, у меня ни разу
В гостиной повисла тишина. Лили слышала дрозда, все так же певшего там, за окном, предупреждавшего о чем-то. Глаза Джойс наполнились слезами.
– Объясните,
– Конечно, – подтвердил Сэм. – И я хочу сказать еще кое-что. У нас с Джойс нет детей, и нам довольно часто одиноко. Если бы вы жили с нами, то…
– Я понимаю! – сказала Лили, поднимаясь и снова оглядываясь в поисках пальто. – Но я
Шерстяной шарф
Три дня Лили и Бриджет провели в обители, помогая со стиркой, когда мать-настоятельница наконец призвала их к себе. Им было велено преклонить перед ней колени и поцеловать ее вытянутую руку, и она помолилась за них, попросив Бога, чтобы тот с милосердием отнесся к их «врожденной» греховности, греховности, которая текла в их жилах, которая могла завлечь их в дебри порока и преступности. Девочек посадили в телегу, связав им руки и ноги тряпками, чтобы они не сумели сбежать, и Томас повез их обратно в Лондон. В дороге Томас принялся насвистывать, и Лили предложила им вместе спеть что-нибудь, как пела Нелли, когда Пегги отказывалась идти сквозь заносы на пути в деревню Свэйти, но Бриджет ей ответила, что у нее нет сил на пение, что легкие ее еще полны дыма и пара из прачечной, да и к тому же о чем тут петь, когда впереди их ждут недели и годы безрадостной жизни?
Они думали о том, что попытались сделать – дойти пешком до Болдока, – и о словах матери-настоятельницы о том, что им никуда не деться от своей дурной натуры. Лили смотрела на Бриджет, которая, со связанными тонкими руками и ногами и лицом, ужасно бледным под россыпью веснушек, пуще прежнего напоминала ей птичку в неволе, и думала, что мать-настоятельница, должно быть, ошиблась: в Бриджет О’Доннелл не было греховности, а только боль, печаль и острое желание гладить пальцами мешки с кофейным зерном, томившиеся на полу в лавке Инчбальдов, и беседовать с луной в тихой комнатке на чердаке.
Когда Томас на время прекратил свистеть, Лили спросила:
– Томас, а вы можете в благодарность за тот ужин из баранины, которую мы добыли для вас, отвезти нас в Болдок?
Томас секунду молчал, а телега, покачиваясь, все ехала вперед. Потом он заговорил:
– Простите, девчата, но мой пони знает только эту дорогу. И если бы я вам помог, то потерял бы свою работу у сестер, так ведь?
– Сестры не узнают.
– Ошибаетесь. У этих женщин есть дар провидения. Они, похоже, точно знают, где я и что делаю, как будто Бог дал им особый компас. Понимаете? Я и задницу почесать не могу без их ведома. Если я отвезу вас в Болдок, они об этом прознают с помощью своего компаса и выгонят меня. И что тогда со мною станется? Но послушайте-ка, знаете, что у меня в кармане?
– Нет, – сказала Лили.
– Серебряный шестипенсовик, – сказала Бриджет.