Эти слова звенят колоколами у нее в голове. Сначала Нелли отмечала тщание, с которым вышивала Мэри Уикхэм, и ее собственное – с каким она вышивала букву «Э» для ее благодетельницы, леди Элизабет Мортимер. Затем были те тысячи часов кропотливого шитья в госпитале Корама. Затем была ее искусная работа с париками и слова Белль Чаровилл о том, что она лучший постижер этой мастерской. И, наконец, – как пик
– Внимание к деталям очень важно, – говорит она.
Джойс Тренч кивает и подбрасывает угли в камин. И продолжает восхищаться мужем.
– А еще он понимает, что полицейская работа может завести человека туда, где он совсем не ожидал оказаться, – говорит она.
– Пожалуй, да.
– Взять, к примеру, ту ночь, когда он спас вас, – семнадцать лет назад. Простой констебль без особых полномочий. Но он прошел пол-Лондона, чтобы спасти вам жизнь. И никогда не забывал о том, что совершил той ночью.
– Я и не чаяла, что когда-нибудь с ним познакомлюсь…
– Волки, – сказала Джойс. – Он говорил мне, что точно видел глаза волков у тех ворот. Волки в Лондоне! Вот лично я бы испугалась, а вы? Но не Сэм! Он превозмог свой страх и, невзирая на ненастье, рискнул своим здоровьем и нашел для вас приют. И знаете, что сам он обо всем этом говорит?
– Нет.
– Он говорит, что это самое важное, что он сделал в своей жизни. А иногда – что это
– Почему он так говорит?
– Ну, в этом есть своя правда. Он говорит, что его работа по большей части состоит в том, чтобы смотреть на мертвецов, – на тех, кого уже не спасти. Но вас он спас.
Лили не совсем понимает, что именно Джойс Тренч ожидает от нее услышать. При упоминании мертвецов ее бросает в жар. Она оглядывает маленькую гостиную, гадая, можно ли открыть окно, за которым сейчас снегопад. Сильно пахнет луком, и Лили чувствует, как снова подступает привычная тошнота: тихо накатывает, отходит и врывается, затапливая все. Ей хотелось бы попрощаться и уйти, но Джойс так пристально за нею наблюдает, словно это она, а не ее супруг – проницательный суперинтендант.
– И знаете, он вас не просто спас, – говорит Джойс. – Он потом не раз приходил в госпиталь Корама. Ему хотелось познакомиться с вами. Посетители платят, чтобы посмотреть, как трудятся дети, вы сами это знаете. Но заговаривать им с ними не дозволяют. Он сообщил попечителям, что это он вас спас, и попытался получить особое разрешение, чтобы встретиться с вами лично, но в госпитале ему отказали. Они не поняли, как дороги вы ему были.
Сэм Тренч кричит из кухни, что лук готов и он сейчас подаст обед. Лили занимает свое место за столом и делает глоток имбирного вина, надеясь, что тошнота утихнет. Но когда перед ней ставят тарелку с дымящимся рубцом, она понимает, что эта битва проиграна. Она молча встает и идет к двери. Она выходит на улицу, и ее рвет прямо в снег.
Она говорит Джойс и Сэму, что пойдет домой. На их лицах вспыхивает тревога. Тарелки с луком и рубцом возвращаются на кухню.
Лили идет за своим пальто, извиняясь за то, что случилось, а себя убеждает, что эта тошнота – кара за ее нескромную надежду на томление во взгляде Сэма Тренча. Но Джойс не позволяет ей уйти.
– Но, дорогая, вам нехорошо, – говорит она. – Вы бледны, как привидение. Отдохните часик наверху, и потом Сэм проводит вас домой.
Лили думает лишь о том, чтобы оказаться у себя на Ле-Бон-стрит, о сне в тишине и одиночестве, но ноги ее, кажется, слабы, слишком слабы и не вынесут холода, и она разрешает Джойс проводить себя наверх по узкой лесенке до спаленки, где стены выкрашены в зеленый.
Джойс откидывает пуховое одеяло с узкой деревянной тахты, и вид этого маленького царства покоя настолько заманчив, что Лили сразу же начинает расшнуровывать ботинки. И когда она ложится и Джойс накрывает ее пуховым одеялом, Лили кажется, что это самое уютное место, в каком ее телу доводилось бывать с тех пор, как много лет назад она попрощалась со своей кроваткой на ферме «Грачевник». Она закрывает глаза. Она слышит, как задергивают оконные шторы. Затем чувствует ладонь Джойс у себя на лбу.