– Не забирайте ее, мастер Томас. Она – наш питомец. Пожалуйста, не забирайте ее.

Томас взглянул на мать-настоятельницу, и та подняла свою тонкую белую ладонь – жест, требующий тишины.

– У нас не принято, – произнесла она, – обхаживать овец. Делай как сказано, Томас, уведи животное отсюда.

Томас схватил Берти за задние ноги и поволок ее, блеющую, по каменному полу. Когда Берти и Томас скрылись из виду, монахиня, названная сестрой Аннунциатой, повела Лили и Бриджет прочь от огня, потом по длинному коридору, и они оказались в трапезной, где только что отужинали монахини. Промокшие туфли девочек громко хлюпали на ходу и оставляли мокрые следы на каменном полу, и Бриджет, может быть, и посмеялась бы над этим, не будь она грустна из-за потери Берти и не будь такой цепкой хватка сестры Аннунциаты.

Их усадили на жесткую скамью возле стола, который тянулся вглубь трапезной, куда не доставало сияние свечи, и было непонятно, сидит ли там еще кто-нибудь. Девочка ненамного старше Лили с Бриджет все еще убирала остатки ужина, и сестра Аннунциата приказала ей принести «горячего молока да каких-нибудь краюх». Девочка ушла, и Лили с Бриджет остались наедине с огромным блестящим трактом обеденного стола и монахиней, которой, похоже, нравилось рукоприкладство. Она уселась напротив них и принялась рассматривать их лица в тусклом свете.

– Беглянки, – вздохнула она и покачала головой, словно печалясь о каких-то собственных невзгодах. – Вы же знаете, что Господь не любит беглянок и накажет вас?

– Мы к этому привыкли, – сказала Бриджет. – Нас все время наказывают. Лили как-то раз выпороли ивовым прутом.

– О-о, – откликнулась сестра Аннунциата. – Но ведь порку без причины не устраивают. За что тебя пороли?

Лили не смотрела на сестру Аннунциату. Она отправила свой взор блуждать по затемненной части трапезной, где ей хотелось быть самой, чтобы ничьи глаза не сверлили ее в ожидании ответа, где ей бы не пришлось что-то говорить.

– Я жду, – сказала сестра Аннунциата. – За что тебя пороли?

– Она не может рассказать, – сказала Бриджет. – Все из-за письма к ее приемной матери, но она не может о ней говорить. Ей слишком горько вспоминать.

– Я просто хочу узнать, за что выпороли эту девчонку.

– Я вам сказала: за написание письма, но вы не заставляйте ее об этом рассказывать. Вы же вроде сестры милосердия.

Эти слова уняли сестру Аннунциату. Она уставилась на девочек с внезапным страхом, как будто кто-то сообщил ей, что в комнате вспыхнул пожар.

Лили с Бриджет досталась узкая и жесткая кровать в келье, где из щели в стене выскочила мышь и принялась метаться по деревянному полу, преследуемая собственною тенью, большой и расплывающейся в сиянии свечи. Девочки укрылись тонким одеялом. Они лежали там, все еще одетые в форму госпиталя Корама, льнули друг к другу, чтобы чувствовать тепло и утешение, и наблюдали за мышью, и посмеивались над ней. Они гадали, что же стало с Берти.

Вместе с зимней луной поднялся сильный ветер, и теперь он с пением пронизывал огромное каменное здание, точно недовольный Бог наслал его, чтобы им не спалось, и они осмыслили свой проступок, и ощутили страх.

Прижимаясь друг к другу, они проспали несколько часов, а когда в шесть часов их разбудил колокольный звон, им показалось, что они вообще не спали, но лишь моментами впадали в хрупкое тревожное забытье, а мышь все копошилась в своем уголке, и песня ветра все кружила в коридорах.

Сестра Аннунциата со свечой в руке сдернула с них одеяло и велела им слезть с кровати, и опуститься на колени на твердый пол, и произнести молитву, и бок о бок они пытались помолиться, но были так изнурены, что позабыли половину слов. Затем их опять привели в трапезную, где уже сидели все остальные сестры, недвижимые, словно частокол вокруг огромного двора, каким был стол, а настоятельница нараспев благодарила Бога. Перед каждой монахиней стояли плошка с кашей и кружка воды, и, когда молитва завершилась, они перекрестились, взяли ложки и принялись молча есть и пить, а Лили с Бриджет, которым не хватило места на скамьях, сестра Аннунциата отвела в темный угол трапезной и велела им сесть на пол.

Они сидели там, разглядывая свои порванные туфли и гадая, принесет ли им кто-нибудь еды. Бриджет шепнула: «Если б мы добрались до Болдока, миссис Инчбальд поджарила бы нам с тобою по колбаске», и Лили уже почти было вообразила себе ту колбаску, с корочкой и острую, только со сковороды, сочащуюся раскаленным жиром, но тут им принесли по мелкой плошке с серой кашей, которую ели монахини, так что они принялись закладывать ее себе за щеки. Прямоугольники плоского серого неба, видневшиеся из высоких окон, навели Лили на мысль, что у Бога закончились краски, когда он создавал этот уголок мира.

Вскоре их вывели из трапезной и повели по изогнутому коридору, затем вниз по лестнице, и Лили поняла, что впереди обещанная отработка, поскольку из подвала поднимался резкий запах мокрой шерсти, гашеной извести и мыла. Она почувствовала, как холод проникает сквозь ее рваные туфли, но обрадовалась, осознав, что день стирки означает, что в подвале будет тепло от огня, который развели под медными котлами, и горячего пара.