Френсис Куэйл не сдвинулась с места, только поднесла к уху рожок. Рот ее приоткрылся. Она в упор смотрела на Лили и молчала.
– Моя подруга попросила рассказать вам, – продолжала Лили, – что она наделала, чтобы вы сжалились над нею и продали реликвию за ту сумму, которая ей по карману. Сейчас я вам расскажу. Холодной зимой она родила девочку. У нее не было денег, чтобы содержать ребенка, и не было человека, который мог бы помочь. Поэтому она запеленала девочку в какое-то тряпье – по-моему, в остатки мешковины – и отнесла ее к воротам лондонского парка. Она оставила ее там умирать.
Лили замолчала и снова взглянула на Френсис Куэйл. Лицо у той не выражало ничего. В руке подрагивал слуховой рожок.
– Зная об этом, – Лили заговорила снова, – зная, какой ужасный грех был совершен моей подругой и как она печалится и сожалеет днями и ночами, что покинула ребенка, сжалитесь ли вы и позволите ли мне купить волосы святого Петра дешевле обычного?
Френсис Куэйл покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Я не продаю святого Петра дешевле обычного. Так что идите-ка восвояси.
Лили вышла на улицу, где уже мирно вечерело, и, зашагав прочь по Мавритании-роуд, первым делом подумала, что не хочет больше сюда возвращаться. Хотя в душе и понимала, что рано или поздно снова окажется здесь.
Желтые яблоки
Хозяин телеги с чаем, проклиная Лили и Бриджет, снова натянул над ними парусину, а затем телега двинулась дальше, к следующему заказчику.
Возле лавки бакалейщика на Барли-стрит вознице пришлось снова отвязать парусину, чтобы достать мешок, который нужно было занести внутрь, но стоило ему откинуть материю и потянуться за товаром, как девочки подползли к краю подводы, выскочили из нее и помчались в клубящуюся утреннюю дымку.
Воздух был мутный, и они едва разбирали, куда бегут. Они лишь знали, что должны убежать подальше от телеги с чаем. Они сцепились руками и поддерживали друг за друга, поскальзываясь на замерзшей мостовой. Вскоре в груди у них начало жечь. Когда перед ними возник железнодорожный мост, они заскочили под его едва различимую арку и замерли, прижавшись к прокопченной стене, и закашлялись, пытаясь отдышаться, и смотрели, как к ним, вихрясь, ползет туман, как будто это он, а не возница, следовал за ними по пятам.
Дыхание их постепенно выровнялось, но, отдышавшись, они осознали, что потерялись. Бриджет сказала, что, когда станет светло, нужно будет либо найти омнибус, либо пойти в сторону Болдока пешком. Им нужно просто двигаться на север, следя, чтобы солнце оставалось справа, и ориентироваться на почтовые столбы. Но от осознания, что они потерялись, им стало дурно, и, когда сверху скрежеща проехал поезд, от чего задрожал весь мост, они поняли, что оказались в мире, где их могло погубить нечто неведомое. В этот момент на дальнем конце моста туман засеребрился и начал светлеть, девочки догадались, что это слабое зимнее солнце пытается пробить себе дорогу.
Воздух, которым они дышали, пах чем-то, сгоревшим дотла. И воздух этот не стоял на месте. Он двигался в каком-то странном ритме, словно тонкий черный шарф, который реял у них под носом, а затем внезапно пропадал, открывая им путь дальше. Солнце поднялось, и теперь они видели, что идут на север по широкой дороге, по которой навстречу им промчалось несколько колясок, кативших в Лондон за деньгами мужчин в цилиндрах, и по которой лоточники, простоволосые, но сильные, торопливо везли свои тяжелые ручные тележки.
Лили и Бриджет вскоре захотели пить. Вдоль некоторых участков дороги вода привольно струилась по широким сточным желобам, и девочки обсудили, можно ли остановиться и попить ее, но Лили сказала, что не стоит, ибо вода отравлена отходами и им от нее станет плохо, зато потом, на выходе из города, они наверняка найдут родник или чистую реку.
Теперь они, кажется, понимали, что никакой омнибус не приедет, что времени на путь до Болдока у них совсем немного и что за днем наступит ночь, а вместе с ней придет мороз, и их, возможно, ждет конец. Они высматривали какого-нибудь лоточника, который шагал бы в другую сторону, надеясь умолить его подвезти их в своей ручной тележке, но ни один не шел туда, куда шли они. Все стекались в Лондон. Девочкам ничего не оставалось, кроме как идти вперед, и когда туман рассеялся, они увидели, что дорога впереди сужается и проходит между живыми изгородями и деревьями, и Бриджет сказала, что это хороший знак – значит, город уже позади, а впереди Болдок, отыскать который несложно: сначала некоторое время шагаешь по полям, а потом начинаешь высматривать шпиль церкви и горстку черепичных крыш: если ты их видишь, значит, ты уже почти на месте.
Ноги у них заныли, они присели на влажную обочину у дороги и нарвали травы, чтобы высосать из нее росу, и пока они облизывали травинки, невдалеке от них остановилась овечка и посмотрела на них. Шерсть у нее свалялась, она нуждалась в стрижке, и морда у нее была чумазая и глупая. Она не шелохнулась, когда Лили поднялась на ноги и направилась к ней. Она протянула руку и ласково заговорила с ней, как Перкин Бак, тихонько присвистывая, говорил со своими только объягнившимися овцами. Животное не отпрянуло, когда она подошла и взяла его за уши – как делал Перкин, – а затем повела его к Бриджет.
– Бедняжечка. Отпусти ее. Видишь, как она обросла шерстью? – сказала та.
– Нет, – сказала Лили, – мы возьмем ее с собой. И если ночь наступит прежде, чем мы доберемся до мистера и миссис Инчбальд, то мы найдем сарай, ляжем рядом с овечкой, и нам будет тепло.
Бриджет поначалу насмешила мысль о путешествии с овцой, но, увидев, с какой нежностью Лили гладит ту по голове, она спросила:
– Хочешь, чтобы она была нашим питомцем?