Дойдя до ворот, она наклонилась и положила свой кулек подле железной ограды. Может, на миг она замерла на месте, натягивая шаль на голову, смотря на существо, что бросала на произвол судьбы, а может, даже не взглянула на него, но поспешила прочь, довольная, что облегчила свою ношу, ни на секунду не терзаясь от любви, нежности или печали, но лишь твердя себе: теперь она свободна.

Лили хотела бы уснуть, но образ матери, которая уходит от нее во тьму, не обернувшись и не усомнившись в своем поступке, был столь живым в ее сознании и так взволновал, что, позабыв про сон, она разглядывала тени в дортуаре. Не просыпаясь, Бриджет повернулась, и ее мягкая рука упала Лили на лицо. Та убрала ее как можно осторожней.

Потом наступило раннее утро, когда звезды еще не ушли с небосклона, но по Лондону уже начал красться туман…

Лили и Бриджет, семи лет от роду, в пальто и рукавичках, но все еще обутые в изношенные тряпичные туфли, залезли в подводу торговца чаем, забрались под смоленую парусину и спрятались среди мешков, съежившись, как мышата. У Бриджет в кармане пальто лежал серебряный шестипенсовик.

Подвода скрипнула, когда возница взгромоздился на свое сиденье, и дернулась, когда тяжеловоз шагнул и встал, шагнул и встал, но наконец-то согласился развернуться и медленно пошел вперед. У ворот подвода остановилась, и Лили представила себе, как один из сторожей целит свой мушкет в пахнущую чаем тьму. Она шепотом велела Бриджет закрыть глаза. Она боялась, что их глаза могут блеснуть, поймав какой-то лучик света, как глаза крыс в сарае у Перкина Бака, и что тогда мушкет стрельнет, и головы их отлетят от тел и приземлятся в мешки с чаем.

Но мушкет так и не появился, и подвода поехала дальше, и Лили поняла, что они за пределами госпиталя, и странная смесь восторга и ужаса начала пробирать ее при мысли о том, что ее везут по огромному городу, где в каждом дымоходе сидело по мальчику с щеткой на длинной палке, которыми они отскребали сажу, и где дети спали в грязи на берегу реки. Она пыталась представить, что едет сквозь тьму, которой полнился Лондон, в Болдок, где миссис Инчбальд жарит в котелке бекон. Бриджет говорила, что, когда подвода где-нибудь встанет, им нужно вылезти из нее и поискать на улице омнибус, который отвезет их в Болдок за шесть пенни, но Лили занимали мысли, как им быть, если все омнибусы едут не туда или берут побольше, чем шесть пенни, или не знают, как доехать в Болдок, ведь им тогда предстоит идти пешком по замерзшим дорогам и их тряпичные туфли порвутся на клочки.

Покачиваясь, подвода ехала своим путем. Густо и терпко пахло чайными листьями. Чтобы согреться, девочки вжимались в мешки, как будто те были живыми и могли умерить их печали. Они шептались, гадая, в какую сторону их везет подвода и миновали ли они место, где останавливаются омнибусы. Они услышали, как церковный колокол пробил пять, и поняли, что снаружи все еще клубится зимний сумрак, смешанный с утренним туманом. Богоугодный колокольный звон напомнил им о злонамеренности их поступка и о том, что, если они снова окажутся в госпитале Корама, то их выпорют ивовым прутом.

– Мистер Инчбальд тебя когда-нибудь бил? – прошептала Лили Бриджет.

– Нет. Бывало, он злился, если покупатели не платили, и бил кулаком по прилавку, но меня никогда не трогал.

– Почему покупатели не платили?

– Не знаю. Они говорили: «Запишите на мой счет, мистер Инчбальд. Запишите на мой счет».

– А что такое «счет»?

– Это листок бумаги, где ты записываешь числа, которые потом складываешь и отдаешь лист покупателю, и просишь заплатить, но он часто говорит: «Все верно, и вопросов нет, мистер Инчбальд, но мне нужно немного времени, чтоб подкопить грошей».

– А что значит «гроши»?

– Это то, чего у него нет, например серебряный шестипенсовик или полкроны. И вот тогда мой приемный отец бил кулаком по прилавку. Он говорил, что от некоторых людей ему хочется выть.

– Но у нас ведь есть твой серебряный шестипенсовик.

– Им мы заплатим за омнибус. Но если мы проголодаемся, то нам придется воровать.

– Или мы можем стащить булочку с сахаром и сказать: «Запишите на наш счет, мистер Инчбальд!»

От этих слов Бриджет хихикнула. Ее писклявый смех прозвучал в темноте так громко, что возница тотчас окликнул лошадь и подвода загремела, затряслась и встала. Бриджет и Лили еще сильнее вжались в мешки с чаем, но через секунду парусину подняли, и желтое сияние фонаря осветило их, и они услышали, как выругался извозчик.

– Отродья Корама, да? – сказал он. – Не вы первые, не вы последние. Теперь мне придется впустую потратить столько ценного времени, чтобы отвезти вас обратно.