– Что?

– Я бы хотела увидеть волосы.

– Не расслышала вас. Позвольте, я найду свой слуховой рожок.

Френсис Куэйл нагнулась и принялась шарить под прилавком. Марии вздрагивали от ее порывистых движений. Лили взяла одну из них и посмотрела в ее белое лицо. Френсис Куэйл появилась из-под прилавка – с медным рожком в руке – и приложила его узким концом к уху.

– Так-то лучше, – произнесла она. – С возрастом разваливаешься по кусочкам, сначала один, потом другой. Но скажите же, что вам показать.

Сильно пахло ладаном. Плотные шторы защищали это место от августовской жары, но Лили вся вспотела. Ей хотелось вернуться на Ле-Бон-стрит, в свою прохладную кровать, но она приказала себе стоять на месте.

– Волосы святого Петра, – ответила она. – Покажите мне их.

Не отнимая рожка от уха, Френсис Куэйл двинулась в самый темный угол комнаты, где стояла этажерка, полная молитвенников в кожаных переплетах с вставками из слоновой кости. Френсис достала один из них и приложила его к своим тонким губам.

– Клянусь, – прошептала она, – на сей дражайшей книге: то, что я вам покажу, – не подделка.

Свет лампы падал на ряд ящичков, стоявших на столе. Они были из дерева, со стеклянными крышками. И в каждом из них под стеклом лежало по тонкому седому завитку.

– Вот, смотрите, – сказала миссис Куэйл. – С головы благословенного святого Петра. Сохранились спустя все эти века, и знаете почему? Благодаря крови. Святого Петра распяли вверх ногами, поэтому вся его кровь прилила к голове, и напитала волосы, и сделала их сильными навечно.

Лили склонилась над ящичками.

– Как вы их заполучили? – спросила она.

– Вас занимает то же, что и всех. Меня винят в подлоге. Не верят, что кому-то вроде меня достанет отваги или сил, чтобы отправиться в Святую землю на поиски ценнейших реликвий, какие только можно себе позволить. Но Богородица была со мной на всем пути и защитила меня от лгунов и шарлатанов. Вот и все, что вам следует знать.

Лили взяла один из ящичков – на каждом была обозначена цена: пять гиней[7]. Она решила поднести его к свету, чтобы получше рассмотреть прядь. В «Лавке париков» они работали с волосами азиатов и нищих лондонцев, но также с шерстью яка и с мохером. Все это она различала с одного лишь взгляда – этому ее научила Белль. То, что было перед ней, походило на английские волосы, но она не была в этом уверена. Лишь понимала, что здесь явно сплутовали, и удивлялась, как эта персона, которая была – или не была – ее матерью, додумалась до этого подлога и что о ней такой поступок говорит.

Она вернула ящичек на стол и сказала Френсис Куэйл, что купит ту дешевую Марию.

Вернувшись к себе на Ле-Бон-стрит, она с Марией в руках подошла к подвальному окну, откуда внутрь проникало немного света, и принялась рассматривать фигурку. Из-за того, что одеяние Марии было выписано очень тщательно, казалось странным, что лицо ее оставили пустым, но, присмотревшись, Лили начала понимать, что за хитрость провернула миссис Куэйл. Ведь кем являлась Богородица, как не заступницей для всех католиков, и потому представляемой каждой трепещущей душой по-своему? И когда такая статуэтка оказывалась у этих душ в руках, она становилась той самой версией Марии, которую они хотели видеть. И они самостоятельно придавали ей желаемые краски и черты. Рисовали остроконечной кистью темные брови – густые или тонкие, затем губы – уверенно-пунцовые, а иногда и нежно-розовые. А цвет ее лица? Его могли оставить белым, словно мрамор усыпальниц, или придать ему здоровый румянец, а может, и загар, ниспосланный Марии солнцем Иудеи. И вот она являлась перед ними, с лицом, которое они сами даровали ей, с лицом Марии, что жила у них в сердцах.

Эти мысли – или, скорее, догадки – привели Лили к убеждению, что Френсис Куэйл, хоть и наполовину оглохшая, вполне могла быть человеком, который старался просчитывать все наперед и думать о последствиях. Разве не так она повела себя, когда бросила собственное дитя? Она, должно быть, понимала, что не сумеет ежедневно сносить присутствие рядом комочка плоти, который требует так много внимания и заботы и который служит постоянным, неумолчным напоминаем об ее грехе. И потому она запретила себе думать о муках, которые ждут едва рожденное дитя, оставленное на морозе на погибель. Ей просто нужно было от него избавиться, не терзаясь сомнениями о том, сумеет оно выжить или нет…

Но все это были лишь проделки разума Лили, который метался от одной безумной мысли к другой. У нее не было доказательств того, что Френсис Куэйл – ее мать. Она знала лишь историю о падшей женщине, некогда работавшей на Белль Чаровилл, и всей душой надеялась, что ничто в этом мире не связывает ее с лживой и уродливой хозяйкой Дома спасения. В темноте, которая, казалось, навечно поселилась в том месте, Лили так и не сумела хорошенько разглядеть ее лицо, найти в нем что-то похожее на ее собственные черты. Она решила, что нужно прийти туда еще раз и каким-то образом выманить миссис Куэйл на свет.

Днем Лили работала у Белль, поэтому следующий визит Френсис Куэйл она нанесла ранним вечером, когда августовская жара только начала спадать. Мавритания-роуд была запружена сильнее, чем в прошлый раз: люди возвращались домой с работы, и дети в обносках играли кто на солнце, а кто в тени домов. Дверь была закрыта. Лили негромко постучала молотком-распятием и подождала, но никто не вышел. Она подождала и постучала снова, но дверь так и не открылась. Стоило ей вообразить себе миссис Куэйл, которая отправилась в очередное паломничество в Святые земли, чтобы обшарить все базары и пустыню в поисках новых христианских сувениров на продажу, как вдруг окно над магазином распахнулось, и Френсис Куэйл с безумным взором высунулась из него и хрипло гаркнула: «Закрыто».