Монахиня, державшая Бриджет за шкирку, смиренно поклонилась и сказала:

– Мать-настоятельница, я виновата. Это я их впустила…

– Две маленькие грешницы из Госпиталя для найденышей и овца! Удачное приобретение в зимний вечер, надо сказать. Сестра Маргарет, ступайте и велите Томасу забрать овцу и запереть ее в загон, а вы, дети, сейчас же подойдите и преклоните передо мной колена, и я решу, как с вами быть.

Лили увидела, как Бриджет заставляют склониться перед матерью-настоятельницей, и почувствовала, что ее накрывает невыносимая усталость. Ей вспомнился мшистый склон, где они высасывали росу из травы и где им явилась Берти, и она пожалела, что они не остались там и не забылись сном без снов, прижавшись к свалявшемуся боку своего питомца.

Теперь и она опустилась на колени.

– Если вы не против, мать-настоятельница, – раздался голос сестры Мэри-Джейн, – я думаю, нам нужно велеть Томасу сейчас же подготовить телегу и отвезти детей обратно в Лондон.

– Я против, сестра, – сказала мать-настоятельница. – Мы проявим милосердие. Ибо таков наш путь. Вы голодны, дети?

– Да, – сказала Бриджет.

– И, вероятно, утомились?

– Мы хотели поспать в моей комнате в доме у мистера и миссис Инчбальд. В той комнате, где я говорила с луной…

– О, ты говорила с луной. Еще и язычница, значит – впрочем, сейчас это не важно. Вот что вас ждет. Вас накормят ужином. Мы найдем пустую келью, где вы сможете поспать. Но завтра вы это отработаете.

Услышав это заявление, сестры тихо зашептались, после чего одна из них закашлялась. Когда кашель прекратился, Бриджет спросила:

– Что нам нужно будет делать?

– Заняться стиркой. У нас есть две юные послушницы, которые заболели, и накопилось ужасно много грязного белья. Вы малы, но вам помогут правильно рассортировать вещи и разжечь под котлами огонь. Сейчас сестра Аннунциата даст вам хлеба и молока, а завтра вы заплатите нам за эту еду своим трудом. Надеюсь, вы умеете стирать? Или нет?

Лили могла бы рассказать, что на ферме «Грачевник» Перкин Бак выстругал для нее маленькую стиральную доску и что каждый понедельник по утрам они с Нелли бок о бок оттирали уличную грязь от рубашек и нижних юбок, косынок и исподнего. Она могла бы даже рассказать, как мыло все выскальзывало из ее ладошек и прыгало по глиняной плитке, и как она гналась за ним, как гонишься за кем-нибудь живым, и как они с Нелли все смеялись, и смеялись, и смеялись. Но она молчала.

В холл вошел молодой человек. Вид у него был открытый и приветливый, ухмылялся он по-ребячьи, но руки у него были крупные – руки настоящего трудяги.

– Томас, – сказала мать-настоятельница, – как видишь, у нас посетители. Завтра мы дадим девочкам работу. Но с овцой церемониться не будем, поэтому будь добр, уведи ее отсюда.

Томас перевел взгляд на Берти, которая стояла и смотрела на горящие поленца, – зад ее постыдным образом свалялся в колтуны из грязной шерсти, – и, не сумев сдержаться, захихикал.

– Жалкое зрелище! – сказал он, подмигнув Лили с Бриджет.

Лили и Бриджет вцепились в Берти, словно та была старой собакой, к которой они привязались всей душой, и Бриджет попросила Томаса: