Царская армия отступала в панике. Солдаты втискивались в пассажирские вагоны, офицеров бросали в товарные вагоны. На вокзалах пьяные рядовые осыпали бранью командиров, срывали с них погоны, стреляли в них, когда те протестовали. Машинисты, которым угрожали смертью в случае ослушания, выезжали с вокзалов при закрытых семафорах, катастрофы случались все чаще, железнодорожные пути были завалены обломками поездов. В городах стихийно возникали солдатские и рабочие революционные комитеты. Поезд останавливался на каждой маленькой станции, а там комиссары долго совещались, решали, можно ли ему ехать дальше. Через много лет Корчак, вероятно, признался Игорю Неверли, что даже тогда, хоть он и мечтал вернуться и был сыт по горло опасной анархией, он выступал на рабочих собраниях, рассказывал о значении детства в жизни человека и предостерегал: нельзя устраивать революцию, не подумав о ребенке.
В октябре 1905 года по всей империи прокатилась волна забастовок. Люди предъявляли царским властям политические и экономические требования. К забастовке присоединились железнодорожники. Сообщение с миром прервалось. К концу октября уже бастовали и промышленные предприятия, магазины, конторы, банки, вузы. Везде проходили собрания и демонстрации. Еще почти полгода Корчак провел в революционной кутерьме. Только 30 марта 1906 года «Израэлита» сообщила: «С Дальнего Востока в Варшаву вернулся доктор Генрик Гольдшмит».
13
Участковый врач берсоновской больницы
…Семь лет я был именно таким скромным участковым врачом…
После нескольких страшных месяцев, украденных у него русско-японской войной, Корчак наконец вернулся к матери и к больнице на Слиской. Вокруг произошло много перемен. Он не присутствовал при бурных событиях в Царстве, где – как и в России – весь 1905 год продолжалась борьба с российским самодержавием. С одной стороны, постоянные забастовки и рабочие демонстрации, с другой – кровавые столкновения царской армии с толпой, массовые репрессии и аресты. В последние дни октября 1905 года была объявлена всеобщая забастовка. Прекратили работу железные дороги, фабрики, мастерские, трамваи, закрылись магазины, замолчала пресса.
Когда царь в своем манифесте провозгласил конституционные свободы, люди надеялись, что будут уступки и в отношении Польши. Может, Царство даже получит автономию. Революционный настрой охватил все общество. На городских площадях и в публичных залах проходили пламенные собрания. Пресса выходила без цензуры, из тюрем выпускали арестованных. Эйфория длилась недолго. Уже 1 ноября 1905 года произошло побоище на Театральной площади в Варшаве, где русская кавалерия атаковала толпу, протестовавшую против того, чтобы из ратуши[20] вместо политических заключенных выпускали обычных преступников. Это не помешало людям продолжать марши и демонстрации.
Пятого ноября на демонстрацию вышло уже сто тысяч человек.
Толпа текла по улицам, неся флаги национальных цветов с польскими орлами и надписями: «Да здравствует свободная и независимая Польша!» При этом пели «Боже, что Польшу…» и «С дымом пожаров». Окна и балконы были украшены коврами и цветами{112}.
На следующий день запретили все публичные собрания, а 11 ноября ввели военное положение. Снова вернулся характерный для Польши сплав настроений: страх и отчаяние, бунт и жажда мести. Снова забастовки и террористические акты Боевой организации ППС; ее члены бросали бомбы в царских чиновников, совершали так называемые экспроприации, то есть нападения на почтовые кассы, учреждения и на поезда, перевозившие деньги. Но общество начинало уставать.
Заострились идеологические расхождения. Польская социалистическая партия распадалась на два лагеря: сторонники Пилсудского, так называемые «старики», считавшие борьбу за независимость Польши главной целью партии, подвергались все более яростным нападкам со стороны «молодых» – фанатичных апологетов пролетарской революции, которая должна была, свергнув царскую власть, принести всем народам свободу. Национально-демократическая партия во главе с Романом Дмовским обвинила социалистов в бандитизме и еврейском влиянии, узурпировала право представлять весь народ и определять, что является спасением, а что – пагубой для будущего страны. «В борьбе с противниками не выбирают средств; на дельные аргументы чаще всего отвечают потоком обвинений, порочащих доброе имя»{113}.
1906 год не улучшил общий настрой. Революция догорала. Полякам она принесла несомненные положительные изменения: смягчилась цензура, у рабочих улучшились условия труда, повысились зарплаты, они получили право объединяться в профсоюзы. Указ об общественных организациях значительно облегчил создание различных учреждений и обществ, в которых люди учились гражданскому сотрудничеству. В то же время царское правительство восстанавливало силы. Новый губернатор Царства Польского, генерал Скалон, пришел к выводу, что революционный террор можно победить лишь еще более мощным террором. Аресты, в том числе и невинных людей, вытягивание признаний под пытками, смертные приговоры, которые выносили даже подросткам, – все эти репрессии должны были отбить у мятежников охоту бунтовать.
Был ли Корчак в Варшаве, когда столицу потрясло небывалое событие? Юная участница ППС, деятель Боевой организации Ванда Крахельская при участии двух других девушек из партии 18 августа 1906 года совершила покушение на Скалона. Из снятой для этих целей квартиры на втором этаже дома на улице Натолинской она сбросила на проезжающий под домом экипаж две бомбы в нарядных коробочках. Одна не взорвалась, другую отшвырнул ехавший в эскорте казак, а третья, брошенная соучастницей покушения панной Овчарко, тоже не попала в цель. Скалон остался жив, только оглох на одно ухо. Девушки скрылись. Их так и не поймали. Отчаянно смелая «Алина» – такова была конспиративная кличка Крахельской – еще появится в этой повести.
Варшава встретила Доктора гнетущей атмосферой. Ему было двадцать восемь лет. Согласно собственному магическому отсчету времени, он прожил уже четыре семилетия. В гетто, в «Дневнике», он охарактеризовал этот этап своего развития так:
4 × 7. – Потребность в плодотворной деятельности в ограниченном, собственном рабочем пространстве. Хочу уметь, знать, не ошибаться, не заблуждаться. Я должен быть хорошим врачом. Вырабатываю собственный образец{114}.
В этих нескольких коротких фразах он обошел стороной целую область личных тем: чувств, желаний, надежд. В его жизни начинался следующий отрезок – очень важный период, когда человек, переступив порог тридцатилетия, вступает в истинную зрелость. В стандартной биографии – время вить гнездо, создавать семью. Однако Корчак вовсе не спешил с этим.
Холостяцкая жизнь предоставляла ему полную свободу, не отвлекала его на приземленные дела, позволяла заниматься только тем, что его больше всего интересовало. Работа в больнице давала скромный заработок, которого бы не хватило, чтобы содержать семейство.
Как участковый врач я имел квартиру с пособием и 200 рублей в год, в рассрочку по четыре выплаты в год. Хозяйство за 15 рублей вела добродушная Матуля.
За практику сто рублей в месяц, за статьи тоже что-то платили.
Я много тратил на дрожки.