А тогда что же пошло не так? К сожалению, сомневаюсь, что когда-нибудь это узнаю. Вполне могло быть, что состояние Гарри за время пребывания в больнице и в самом деле улучшилось. Не исключено, что после выписки он бросил принимать лекарства (мы знаем, что он брал таблетки в аптеке, но нет никакой гарантии, что он их и в самом деле принимал). Возможно, все это время у него сохранялось намерение покончить с собой, и он просто выжидал, когда сумеет спокойно осуществить задуманное вдали от настырных врачей, которые всюду суют свой нос. Я не могу удержаться от мысли, что сам же невольно «научил» Гарри, чего не стоит говорить, чтобы врачи перестали ограничивать его свободу. А еще могло сложиться так, что его выписали из больницы слишком рано. Поверили его обещаниям и не стали копать поглубже. И снова я увидел потенциальные недочеты в системе, отчего у меня осталось больше вопросов, чем ответов. И вопросы были неприятные.
Я снова поймал себя на мысли о «вдохновляющих» звездных историях о выздоровлении и о том, насколько они далеки от трагедии многих больных, чья реальность была гораздо мрачнее, как у Гарри. Ясно, что любое самоубийство – причина основательно задуматься, и так и должно быть. То же самое относится и к другим трагедиям, например, когда наши больные совершают тяжкие насильственные преступления, хотя вроде бы совершенно очистились на нашей реабилитационной мойке – на языке руководства это называется «новейшие события» или «серьезные нежелательные инциденты». Такие случаи – неотъемлемая часть работы с пациентами высокого риска, которые вездесущи в сфере судебной психиатрии. Когда я сталкиваюсь с таким пациентом, я изо всех сил стараюсь избежать возможных недочетов в лечении, предлагаемом и мной самим, и моими коллегами, и прекрасно понимаю, почему некоторые мои собратья-психиатры, вроде Дженни, сторонятся их как могут и выбирают себе не такую сложную категорию клиентов.
Глава двадцать седьмая. На потеху публике
Шли месяцы, родительские обязанности мало-помалу становились не такими изнурительными, и я снова поймал себя на том, что в случайные промежутки свободного времени я просто не в состоянии посидеть спокойно. Мало того что я не мог расслабиться – хуже того, я и не хотел. Я хотел что-то создать, каким-то образом усладить публику рассказами о мире судебной психиатрии. В этом помогал блог на
Я попробовал разные хобби. За полтора года я приложил руку к покеру, любительскому боксу и сочинению рассказов. Как правило, я не подступал к делу с осторожностью, а нырял как в омут с головой. В случае покера я купил несколько книг по стратегиям и вставал в полшестого утра, чтобы позубрить их перед работой. В случае бокса требовал от тренера, чтобы тот разрешил мне спарринг, когда я был еще не готов. В случае рассказов я не только проглотил несколько книг о писательском ремесле, но и несколько месяцев ходил на курсы писательского мастерства при
В своих хобби я достиг кое-каких успехов (в боксе и покере – так себе, в писательском мастерстве – очень неплохих). Каждое хобби давало возможность слегка отвлечься. Но мне нужно было что-то более масштабное. Более напряженное. Что-то такое, что разбудило бы дремлющие во мне силы. Такой кризис середины жизни, который соответствовал бы моему непомерному честолюбию.
Буду откровенным: это был не первый мой заход в стендап. Я уже ступал на эту стезю лет в 25, когда только получил врачебную квалификацию. За три года я выступил раз 40. За это время я перебрался из Ньюкасла сначала в Сидней, потом в Эдинбург, а затем в Эссекс. Мне недоставало самодисциплины, и я не «тренировал» форму подачи материала. Выступал я случайно и бессистемно, то месяц-полтора трудился не покладая рук, то зависал на несколько месяцев. Лет в 27 я окончательно признал себя побежденным как комик-стендапер. Прошло больше 10 лет, и вот в 2019 году я ни с того ни с сего ощутил необычайно сильный импульс попробовать еще раз. Озарение случилось со мной, когда я ехал домой с работы. Я составил реалистичное целевое расписание: две недели на составление пятиминутного скетча и еще две недели на то, чтобы организовать мое первое выступление после возвращения. Остаток пути у меня в голове так и роились идеи шуток. Стоило мне войти в дверь, как я ринулся наверх, схватил ручку и все записал. Через час жена позвала меня ужинать. Я крикнул через плечо, что занят и разогрею еду потом. Через два часа текст был готов. Наутро я организовал себе выступление, которое должно было состояться через несколько дней.
Примерно тогда же мой младшенький окончил детский сад и присоединился к моему старшенькому в школе, что резко сократило объем ежедневных разъездов. Поскольку вот уже несколько месяцев моя жизнь постепенно становилась все легче и легче, я рассудил, что сумею найти время на свое хорошо забытое старое хобби. Как же я был наивен. Лондонская сцена была перенасыщена сотнями свежеиспеченных полных надежд комиков. Большинству было едва за 20, и жизнь еще не одарила их бременем родительства. Они выступали по четыре-пять вечеров в неделю на представлениях со свободным микрофоном, а кое-кто и вообще каждый вечер. Обычно выступления начинались часов в восемь вечера, а те, кто хотел воспользоваться свободным микрофоном, должны были явиться по меньшей мере за час заранее. Этикет требовал остаться до выступления гвоздя программы. Обычно я выходил из дома в полседьмого и возвращался за полночь. Вскоре я понял, что такой досуг мне не выдержать. Я сделал ставку на ничтожный шаг, что я этакий стендапер-вундеркинд, мгновенно взлечу на верхние ступени иерархии и сделаю себе имя за считанные месяцы, а не годы.
Как всякий стендапер, кроме клинических психопатов, я перед выступлением приходил в полнейший ужас – по крайней мере, перед первыми 10–15. Однако месяца через два я подсознательно выработал у себя способность сдерживать страх при помощи сосредоточенности, достойной дзен-буддиста. Такой сценарий напоминает «погружение», психотерапевтическую технику погружения, которая применяется и форму экспозиционной терапии, которую применяют для лечения фобий и тревожных расстройств, в том числе посттравматического стрессового расстройства. Больного многократно помещают в ту самую ситуацию, которая вызвала изначальную травму. (Я не настолько легкомыслен, чтобы считать, будто целая комната, полная незнакомых людей, которые ждут, чтобы я заставил их расхохотаться, это настоящая травма, но все же это, безусловно, стрессогенный фактор). Пациентов просят применять техники релаксации, чтобы снизить панику. Теория состоит в том, что у адреналина и у реакции страха есть срок действия, поэтому рано или поздно пациент успокоится и поймет, что его фобия ничем не обоснована. Это психологический эквивалент обучения плаванию методом бросания в озеро (в надежде, что клиент не утонет). Я быстро пришел к выводу, что мое чувство страха поверхностно. Два-три выступления я «слил», еще на двух-трех «отжег», а большинство оказались где-то посередине. При первом сценарии зрители стыдливо отводят глаза остаток представления, при втором меня во время перекура могут похлопать по плечу или подбодрить добрым словом (от нервов я снова закурил и теперь предавался этому пороку как раньше, каждый день). Но я понимал, что все это неважно. То есть
А потом я заметил одну странную вещь. Я стал гораздо лучше давать показания как свидетель-эксперт. Я уже довольно уверенно чувствовал себя за кафедрой свидетеля. Однако случалось, что я терялся, особенно если меня просили выразить мнение по какому-то психиатрическому вопросу с того угла, под которым я его раньше не рассматривал. Для комика-стендапера жизненно важно уметь соображать на лету и адаптироваться к обстановке, сохраняя хладнокровие. Это необходимо, и когда перебрасываешься репликами с публикой, и когда забываешь домашние заготовки, и когда отвечаешь на нахальные выкрики с места. А что такое перекрестный допрос в суде, если не вежливые выкрики с места, приправленные юридическим жаргоном, которые позволяет себе некто в парике и мантии? Безусловно, экспромт за кафедрой свидетеля дается легче, чем со сцены, поскольку ответ не должен быть остроумным – достаточно просто точного. Оказалось, что теперь, когда в суде мне задают вопрос с подвохом, я уже не выпаливаю какие-то слипшиеся обрывки фактов, а формулирую четкие последовательные доводы, сохраняя полное спокойствие под взглядами судьи и присяжных. Опыт стендапа позволил мне укрепить и остальные навыки устных показаний. Я записывал на видео на своем телефоне все свои выступления, а потом, когда просматривал их, замечал, что иногда начинаю тараторить и не выговариваю слова, особенно когда мне тревожно (например, когда повисает могильная тишина после ударной реплики, которую я считал уморительно смешной). Когда мне удалось победить тревогу (или по крайней мере слегка смягчить), я стал по ходу дела замечать, когда возникает эта проблема, и у меня хватает присутствия духа замедлиться. Очевидными стали и другие «нервные тики», о которых я не подозревал, – например, я, как выяснилось, сутулился и слишком много моргал. И опять же тренировка позволила мне победить их на сцене – после чего, к своему удивлению, я обнаружил, что могу перенести их и в зал суда. Кроме того, стендаперы-новички часто совершают еще одну ошибку – не выделяют голосом ударные реплики. Это я тоже исправил. И оказалось, что и во время дачи показаний говорю медленнее и с нажимом, когда нужно сформулировать выводы – сначала мне нужно было делать осознанное усилие, но вскоре это вошло в привычку. Это очень помогло мне в работе. Я прямо чувствовал, как ретируются барристеры, обнаружив, как ловко я обхожу их многочисленные ловушки. Прямо слышал, как в их голосах во время перекрестного допроса проступают нотки уважения и капитуляции.
Очень скоро мои новообретенные навыки свидетеля-комика прошли проверку реальностью в ходе одного из самых невероятных случаев, с которыми мне приходилось сталкиваться.
Глава двадцать восьмая. Как унять актера
Дело было летом 2019 года. Однажды утром, не выспавшись из-за прилива адреналина после триумфального стендапа, я накачался кофе и явился в Королевский суд, чтобы провести, как потом оказалось, совершенно мозголомное обследование на способность участвовать в судебном процессе. Моим пациентом был мистер Дензел Чу – за 60, китайского происхождения, – которому предъявили обвинение в угрозе оружием и злоупотреблении средствами связи общего пользования.
Согласно материалам дела, Дензел взял у себя в гараже молоток и на глазах у жены занес его у себя над головой. После чего позвонил в службу спасения, угрожая неопрятным самоубийством. Не уверен, что покончить с собой при помощи молотка технически возможно, но риск чудовищной головной боли, безусловно, присутствовал. Солиситоры утверждали, что им оказалось сложно получить от него внятные указания, поскольку он проявлял крайнюю тревожность и при этом ужасно актерствовал. Они заявили, что Дензел с женой сообщили, что у него диагностировано посттравматическое тревожное расстройство. Кроме того, они подчеркивали, что он человек образованный – у него докторская степень по математике, и он много лет успешно преподавал в университете.
Кроме того, из материалов дела следовало, что Дензел всех измучил. По данным полиции, он был алкоголик, который постоянно устраивал такие же спектакли с угрозой причинить себе вред. Примерно раз в два месяца он названивал с подобными заявлениями в полицию по несколько часов подряд, обычно рано утром. Несмотря на вопиющее истощение ресурсов и непростительные расходы времени, службы экстренной помощи были обязаны относиться серьезно к каждому звонку. Все мы знаем басню про мальчика, который кричал «Волки!» В тот июньский вечер спасатели, прибыв, обнаружили, что Дензел лежит в постели и стонет, а молоток зловеще покоится рядом на подушке. Спасатели немного поговорили с ним и, убедившись, что он просто пьян и не нуждается во вмешательстве служб охраны психического здоровья, ушли. Через 20 минут Дензел снова вызвал скорую. Врачи приехали, провели весьма поверхностный физический осмотр и, что неудивительно, тоже не стали задерживаться. Это взбесило Дензела, который, как рассказывают, погнался за ними с молотком, выскочил на улицу и разбил вдребезги лобовое стекло машины. Во время допроса в полиции и в дальнейшем, в беседах с солиситорами, он утверждал, что просто держал молоток у себя над головой с целью причинить вред самому себе. Он категорически отрицал, что кому-то угрожал и что-то разбил.
В истории болезни говорилось о беглых психиатрических обследованиях во многих случаях, когда Дензел попадал в отделения скорой помощи; в целом господствовало мнение, что его вызывающее поведение и угрозы самоубийством связаны с алкогольным опьянением. У него не было никаких фоновых психических заболеваний, и в трезвом виде он был полностью дееспособен.
Как только я увидел Дензела в помещении для содержания под стражей при Айслуортском суде на западе Лондона, мне сразу стало понятно, что выполнить свою работу у меня не получится. Дензел говорил, не слушая меня, у него явно была своя повестка дня, и он упрямо возвращался к определенным темам. Его поведение было по большей части бессмысленным. Например, после моих кратких расспросов о его семье он все пытался рассказать мне про своих преуспевающих братьев и сестер, особенно про младшего брата, который был барристер и написал несколько известных учебников. Дензел принес на обследование семь-восемь толстых книг, среди которых не было ни одной авторства его брата. Он все твердил, что хочет показать мне отрывки, где говорится о юридических вопросах, хотя все они не имели отношения к его обвинениям. Дензел признался, что у него в жизни было много травм, которые «будут преследовать его до гробовой доски». О них он размышлял постоянно, особенно когда был пьян. Травмы эти были, мягко говоря, необычными. Лет 20 с лишним назад его жена сделала аборт. Это было в период, когда они жили раздельно – жена время от времени уходила от него из-за его несносного поведения. Дензел видел это так, что он сам «убил бедного, несчастного эмбриончика, мою плоть и кровь, которые росли в ее утробе». Он живо представлял себе ребенка, воображал, какую жизнь прожил бы этот мальчик или девочка. Кроме того, у Дензела был отец, страдавший деменцией, за которым он ухаживал; пять лет назад отец скончался. По словам Дензела, у них вышла небольшая ссора, они поругались из-за чашки чая, которую отец не хотел брать и в конце концов бросил ее в сына. Дензел бросил чашку в него в ответ и оставил у отца на лбу синяк. Братья и сестры Дензела это видели, обвинили его в физическом насилии над отцом и вызвали полицию. Однако ни к каким последствиям это не привело, Дензела даже не задержали. Хотя это был относительно неважный эпизод, который все прочие участники просто забыли, Дензел был им совершенно одержим и то и дело пускался в подробные рассуждения о том, как он виноват, что сделал больно отцу и огорчил братьев и сестер.
Поведение Дензела было аберрантным. Он постоянно тревожился и непрерывно мучился угрызениями совести из-за этих эпизодов. Примерно раз в два месяца у него случались запои, хотя в промежутках он и капли спиртного в рот не брал. Во время запоя он становился крайне возбужденным и расторможенным. И тогда делал все, чтобы привлечь к себе внимание, – например, названивал в службы спасения или размахивал молотком. Кроме того, раньше он иногда нарочно выбегал на проезжую часть или вывешивался из окна спальни и грозился выброситься.
Во время обследования Дензел вел себя необычайно мелодраматично и явно очень беспокоился. Не меньше шести раз в разгар беседы он падал ниц к моим ногам и умолял написать такой судебный отчет, чтобы он не попал в тюрьму. Каждый раз у нас потом уходило несколько минут на то, чтобы я его успокоил, поднял на ноги, утешил и повторил вопросы. Первые раза два мне было жаль его, но с каждым следующим разом я раздражался все сильнее, и мое терпение готово было лопнуть. Я прекрасно понимал, как этот человек может довести до того, что захочется запустить в него чашкой чая. Вдобавок каждые несколько минут он впадал в видимое нездоровое возбуждение и принимался трястись и всхлипывать (впрочем, без слез). Несмотря на растущую досаду, я напоминал себе, что Дензел – человек глубоко неблагополучный. В этой его ипостаси было какое-то прочно укоренившееся уныние, и она была бесконечно далека от его прежнего воплощения в виде уравновешенного, энергичного университетского преподавателя-интеллектуала с докторской степенью.
Когда дело дошло до оценки его готовности участвовать в процессе, Дензел мог в общих чертах перечислить все улики по своему делу, в том числе снабдить меня необходимой информацией о показаниях свидетелей – тех самых несчастных сотрудников скорой помощи. Хотя заставить его сосредоточиться на релевантных сторонах дела было совсем непросто, когда мне наконец это удалось, Дензел сумел ответить на все вопросы подобающим образом и вполне логично. Чтобы убедиться, что он понимает, что такое судебный процесс, я спросил у него, какие роли отведены разным участникам суда – судье, присяжным и барристеру. Он дал подробные ответы и показал, что подкован в юридической терминологии.