Книги

Казнить нельзя помиловать

22
18
20
22
24
26
28
30

По истории болезни складывалось впечатление, что Кай никогда не проходил официального теста на уровень интеллекта, который однозначно позволил бы диагностировать расстройство обучения. Такого рода оценки лежат вне моей области профессиональных знаний, обычно их проводит опытный квалифицированный психолог. Я знал, что суд не станет из-за этого откладывать заседание, поскольку при нынешних очередях дожидаться теста пришлось бы год, а то и больше. Некоторые мои коллеги воздержались бы от диагноза без результатов теста. Но суду это не помогло бы. Поэтому я тщательно взвесил все улики, сосредоточившись на функционировании Кая, которое было неоднородным. Я сделал вывод, что по совокупности обстоятельств у Кая, по-видимому, есть легкое расстройство обучения, хотя утверждать с уверенностью я не могу. Я исключил все другие диагнозы – и личностное расстройство, и проблемы с алкоголем и наркотиками. Кроме того, я решил, что Кай может участвовать в судебном процессе, несмотря на свою до смешного неправдоподобную версию событий.

Солиситоры, которые заказали мне обследование, спросили, сформировалась ли у Кая mens rea относительно его преступления. Это латинское выражение, в буквальном переводе «виновный разум», означает волю к преступлению – ситуацию, когда виновный нарушает закон преднамеренно и заведомо. Это относится к большинству преступлений, но не ко всем. Например, чтобы превысить скорость, не обязательно знать, каковы ее ограничения, поэтому незнание здесь не освобождает от ответственности (и я готов это подтвердить, поскольку безуспешно оспаривал множество штрафов, пытаясь сослаться на незнание). Я особо указал в отчете, что как психиатр не имею права высказывать мнение, действительно ли Кай действовал исходя из mens rea (это вопрос юридический, и решение выносит исключительно суд), но могу лишь заключить, влияло ли расстройство обучение на его способность так действовать. На первый взгляд это излишний педантизм, но я наслушался страшилок о коллегах, которых разносили в пух и прах за кафедрой свидетеля за то, что те вышли за рамки профессиональных знаний, даже если юристы неверно формулировали вопрос в своих инструкциях, как и произошло в случае Кая. Чтобы выйти из этого положения, я отдельно проверил, понимает ли Кай, что такое юридический возраст согласия и когда он наступает, и Кай ответил, что в 16 лет. Кроме того, я учел, что у Кая есть сексуальный опыт. У него было несколько разных партнерш, он стал отцом ребенка одной из них и некоторое время прожил с ней. Кроме того, я учел, что, согласно скриншотам переписки в фейсбуке, которую мне прислали, Кай несколько раз прямо говорил, что боится встречаться с Китти, поскольку она слишком молода.

«Нигавари в школе пра нас», – писал он.

«ОК, зай, будешь моим секретиком».

«ИМХО, зря мы. Тебе када 16?»

«15 стукнуло месяц назад».

«Давай чериз год. Пока будим во френдзоне».

«Я хочу прямщаз, зай».

Кошмарная орфография, возможно, могла бы указать на расстройство обучения. Но, возможно, просто старый хрыч вроде меня не в состоянии понять, как переписывается друг с дружкой нынешняя молодежь.

Я взвесил все улики и решил, что когнитивные способности и уровень интеллекта у Кая хоть и снижены, но не настолько, чтобы помешать ему сформировать mens rea. Иначе говоря, расстройство обучения не позволяло ему, вероятно, усваивать сложные понятия (например, мешало распоряжаться финансами), но не было никаких причин предполагать, что он не мог предвидеть и понимать последствия своих действий – он собирался встретиться с несовершеннолетней девушкой с намерениями заняться с ней сексом, а это нарушение закона.

Солиситоры попросили меня высказать мнение по поводу того, насколько Кай беззащитен и внушаем. Мне подумалось, что это несколько неоднозначный вопрос. Конечно, он был и беззащитен, и внушаем. Он не мог разобраться в собственном бюджете, его финансово эксплуатировали ближайшие родственники, так что потребовалось назначить ему доверенное лицо. К тому же на него, по-видимому, надавили, чтобы заставить съехаться с 17-летней подругой, когда он стал отцом ее ребенка: по его словам, он не хотел этого делать. Следовательно, я заключил, что по совокупности обстоятельств его, пожалуй, легче было уговорить вступить в сексуальные отношения, чем среднего человека. Далее, из переписки следовало, что именно Китти спровоцировала флирт и именно она первой предложила секс.

Поскольку у Кая не было никаких сопутствующих психических болезней (ни депрессии, ни психоза) и поскольку он отдавал себе отчет, что такое возраст согласия, не было, по-видимому, никаких оснований направить его в психиатрическую больницу. Лечить было нечего, по крайней мере с точки зрения психиатра. Я порекомендовал в случае, если Кай попадет в тюрьму, подобрать там для него реабилитационные курсы, чтобы скорректировать поведение в дальнейшем и снизить риск сексуальных нападений. Предыдущая Программа лечения для сексуальных преступников, которую разработала Королевская служба тюрем и пробации для заключенных в Великобритании, обернулась позорным провалом: исследования, проведенные в 2012 году, показали, что она не снижает и даже, возможно, слегка повышает риск рецидивов, однако закрыли ее лишь в 2017 году. Но для Кая были и другие варианты, более новые. Разумеется, для этого требовалась какая-то вовлеченность и мотивация с его стороны, чего он в момент обследования не показал, поскольку пытался отрицать, что совершал правонарушение, прибегая к отговоркам про зарядку для телефона – по меньшей мере жалким.

Хотя я в своем отчете старался как можно более полно отвечать на вопросы, которые задали мне солиситоры, я понимал, что сам себе противоречу: утверждаю, что Кай подлежит уголовной ответственности, но оговариваюсь, что при этом он беззащитен и внушаем. Вместо того чтобы вычитать окончательный текст отчета на предмет опечаток и грамматических ошибок, как обычно, я дня два не мог выбросить его из головы. Нет, я прав, решил я наконец. Кай действительно и то, и другое, и третье, даже если это несовместимые вещи, по крайней мере на первый взгляд.

В итоге Кай получил краткий тюремный срок. Я не знаю, участвовал ли Кай в программах терапии для сексуальных преступников, но сомневаюсь в этом, поскольку за решеткой он пробыл совсем недолго. Вся эта ситуация вызывала у меня противоречивые чувства. Можно было утверждать, что у Кая тенденции к педофилии, которые прорвались наружу, и теперь его следовало посадить в тюрьму ради безопасности потенциальных жертв. Но ведь вообще-то и в самом деле складывалось впечатление, что его просто «поймали на живца», а из-за неспособности к обучению он не мог сопротивляться и предвидеть последствия своих действий. Представлял ли он опасность для общества? Сомневаюсь, что кто-то мог бы ответить на этот вопрос хоть с какой-то степенью определенности. Насколько было известно, до обвинения Кай никогда не инициировал сексуальные контакты с несовершеннолетними девочками – да и вообще ни с кем, если уж на то пошло. Очень может быть, что, не попадись он в ловушку, он никогда не нарушил бы закон. Уж точно он был не так опасен, как Чарли Уэджер, который разгуливал по улицам и лапал незнакомых женщин. Пожалуй, на это можно возразить, что если бы Кай оказался в рискованной ситуации, например, на вечеринке, где была бы юная девушка, он принял бы неразумное решение с большей вероятностью, чем обычный человек. Мне пришлось сказать себе, что хватит мудрить, надо верить в систему правосудия. Кроме того, мне совсем не нравилось, что группа Unknown TV, по словам солиситоров Кая, сделала своими мишенями мужчин из группы риска (в том числе мужчину за 30 с хронической шизофренией, которого заманили в капкан месяца за два до Кая). Что это – дискриминация? Или просто это были люди особенно восприимчивые, которые отвечали на провокации, потому что у них не хватало ума сообразить, что их ловят на живца? Примерно тогда же я увлекся американским документальным телесериалом «Поймать хищника», в котором говорилось примерно о том же. Полиция проводила операции под прикрытием, чтобы заманить потенциальных секс-преступников провокационными непристойными сообщениями от несовершеннолетних в интернет-чатах. Затем их зазывали на сексуальные рандеву в дом, набитый скрытыми камерами, где сидели в засаде полицейские. Вроде «Скрытой камеры», просто для педофилов. Однако эти правонарушители были не такие, как Кай. Это были хищники со злодейскими намерениями, которые первыми начинали непристойную переписку. Телешоу было очень правдоподобное, но гнусное и к тому же вуайеристское. Ведущий, Крис Хансен, показался мне скользким и самодовольным типом. Было совершенно очевидно, что его стиль допроса был предназначен исключительно для того, чтобы подозреваемые сбивались, ерзали, пытались на ходу оправдаться – и все на потребу зрителям. Все это только с виду было похоже на психологическое исследование. И в глубине души я подозревал, что, похоже, внес свой вклад в разновидность этого шоу для извращенцев.

Я даже придумал и записал 20-минутный выпуск о деле Кая для своего YouTube-канала. При моем патологическом неумении обращаться с высокими технологиями это настоящий подвиг. В какой-то момент я случайно стер все готовые записи, чтобы освободить место на жестком диске. На работу у меня ушло часов пять. Однако, когда дошло до того, чтобы вывесить готовый выпуск, я в последний момент передумал и решил этого не делать. Конечно, я позаботился об анонимности обвиняемого и включил кое-какие познавательные сведения (диагностические особенности расстройств обучения, понятие mens rea), но все же у меня было сильное ощущение, что в разделе комментариев на Кая обрушится всесокрушающее цунами злобных обвинений. Некоторые зрители не придадут значения его диагнозу и беззащитности и заклеймят его как хищника-педофила – судя по тому, сколько желчи вылилось на Андреа Йейтс и на героев некоторых других моих выпусков. Безусловно, главными ингредиентами моего канала были просвещение масс, открытый диалог о психической болезни и борьба со стигматизацией, но я был вынужден признать, что щедро приправил их собственным нарциссизмом. Поэтому даже если Кай никогда ни о чем не узнает, я считал, что ставить его в такое положение неуместно и неэтично, поскольку вся слава – или хотя бы ее часть – достанется при этом мне.

По странному стечению обстоятельств, организованному богами ловли на живца, не прошло и месяца после того, как я обследовал Кая, как ко мне в электронную почту прилетело другое похожее дело от той же солиситорской фирмы в Ковентри. Мистер Брэдли Страйкер был выпущен на поруки, ему было предъявлено обвинение в двух случаях попыток вовлечь ребенка в сексуальную коммуникацию и во множестве других правонарушений, связанных с владением непристойными изображениями. По материалам дела, Брэдли попался, когда полицейский под прикрытием вошел в интернет-чат под видом 14-летнего мальчика. Брэдли вступил с ним в личную переписку и сначала сказал, что ему 16, а потом повысил возраст до 19. На самом деле ему было 29, столько же, сколько Каю. После обмена банальными сообщениями о компьютерных играх Брэдли попросил потенциальную жертву (впрочем, нет, живца) прислать ему свои фото в обнаженном виде и предложил заняться друг с другом оральным сексом. Полиция получила ордер и, обыскав дом Брэдли, обнаружила на его жестком диске девять непристойных изображений.

Команда защиты в своем письме с указаниями утверждала, что у Брэдли диагностирован аутизм, хотя, покопавшись, я обнаружил, что это не совсем так: аутизм только подозревали, но не подтвердили. Своим солиситорам Брэдли говорил, что считал, что чат – это просто ролевые игры и что по прошлому опыту пользования подобными чатами он знал, что их участники часто притворяются, будто они моложе, чем на самом деле, вот он и решил, что «мальчик» на самом деле старше и должен понимать, что и сам Брэдли на самом деле старше. Меня спросили, может ли аутизм считаться основанием для защиты на основании психической болезни, а кроме того, не из-за аутизма ли Брэдли стал более склонен к ролевым играм онлайн. По утверждению защиты, Брэдли категорически отрицал, что сам создал непристойные изображения на своем компьютере, и заявил, что жесткий диск у него взят из подержанного ноутбука, который он приобрел много лет назад.

В истории болезни почти ничего не говорилось, она состояла из считанных страниц, однако было указано, что Брэдли стоит в очереди на обследование как на аутизм, так и на СДВГ. Мне показалось подозрительным, что он обратился к своему семейному врачу с просьбой записать его на обследования только через неделю после ареста, поскольку и то и другое – болезни, которыми страдают всю жизнь, а особенно сильно они должны были сказаться на Брэдли в школьные годы. Я пришел на обследование в шляпе частного сыщика и с включенным на полную мощность детектором лапши на ушах.

Я осматривал Брэдли в том же конференц-зале в той же солиситорской конторе, где разговаривал с Каем, и, как ни жутко, он даже сел на тот же стул, что и его предшественник. Брэдли был дружелюбный толстяк, весьма щегольски одетый. Он старался идти мне навстречу во время обследования, однако явно нервничал, часто терял нить и просил меня повторить вопрос. Я отметил, что он хорошо налаживает зрительный контакт, что нехарактерно для страдающих аутизмом. Кроме того, он мог очень четко и ясно формулировать свои идеи и мнения и нормально общаться. Хорошо следил за ходом беседы, в том числе не перебивал меня – не то поведение, которого ждешь при СДВГ.

Брэдли рассказал личную историю, в том числе сообщил, что плохо успевал в школе и что там его ужасно травили вследствие тяжелой дислексии и шепелявости соответственно.