Глава семнадцатая. Поймай симулянта

Миссис Дарина Бойко недавно развелась, ей было лет 35, она была родом из Украины и раньше работала моделью. Ей выдвинули множество обвинений в связи с хитроумной аферой на много миллионов долларов. По-видимому, Дарина обманом продавала квоты на выброс углерода в сговоре со своим двоюродным братом и бывшим начальником, с которым у нее больше года был роман. Это была очень сложная мошенническая схема, и Дарина, по мнению следствия, действовала под вымышленным именем, встречалась с многочисленными «целями» и подделывала документы. За три года она получила таким образом более двух с половиной миллионов фунтов, незаконно переведенных на шесть банковских счетов, и затем передала эти деньги сообщникам. Улики против нее были неопровержимыми. Все ее банковские махинации были записаны черным по белому – и в прямом, и в переносном смысле.

Ко мне обратились за независимой оценкой готовности подсудимой отвечать на обвинения как к независимому свидетелю-эксперту от имени Службы уголовного преследования, которая пожелала получить второе мнение после предыдущего обследования. Суд проходил в Олд-Бейли, с которым я к тому времени познакомился поближе и перестал его так сильно бояться.

Такого типа преступления в мире судебной психиатрии – относительная редкость. На диаграмме Венна область пересечения мошенничества и серьезных психических болезней будет совсем крошечная. Откровенно говоря, в число симптомов психических расстройств нередко входят параноидные бредовые идеи, что тебя хочет убить ЦРУ, и голоса, которые говорят тебе, что ты заслуживаешь смерти, и это может подтолкнуть страдальца к импульсивным насильственным действиям, но к тому, чтобы обобрать ближнего, побуждает крайне редко. Сложные аферы, требующие сосредоточенного внимания, а также элементов планирования и исследования, встречаются еще реже. Чтобы облапошить человека, нужна ясность мысли. Каждый раз, когда ко мне на стол ложится такое дело, во мне пробуждается природный скептицизм.

Согласно первому судебному отчету, Дарина получила образование в частных учебных заведениях и была женщина очень культурная. Ее заставляли заниматься фортепиано, балетом и латынью. Другому психиатру она рассказала, что ее родители были властными и требовательными – едва ли это можно назвать тернистым путем абьюза и педагогической запущенности, который прошло большинство душевнобольных преступников. Дарина получила диплом престижного университета по экономике и процветала в мире биржевых торгов с его шестизначными зарплатами и психологическими перегрузками. Что опять же исключительная редкость в когорте моих пациентов. Она вышла замуж за директора крупной корпорации, мультимиллионера на 20 лет ее старше, и родила двоих детей. Жили они в Мэйфере, исключительно престижном районе Лондона, где селятся всякие знаменитости и иногда – олигархи-миллиардеры; насколько это роскошный район, говорит хотя бы его непомерная стоимость при игре в «Монополию». Еще до развода муж отдалился от семьи и неделями напролет жил за границей, в их втором доме на юге Франции.

Двоюродный брат Дарины, скромный, но весьма уважаемый бизнесмен, был арестован первым, а потом уже по финансовому следу из хлебных крошек полиция вышла на нее. Уголовный процесс, начавшийся годом раньше, был прерван, поскольку пятилетний сын Дарины заболел редкой формой рака крови. Суд отложил дело в надежде, что – если избежать не слишком деликатных выражений – ситуация сама собой так или иначе разрешится. Но обоих сообщников Дарины судили, признали виновными и заключили в тюрьму.

Когда процесс Дарины возобновился, она наотрез отказалась в нем участвовать. Игнорировала все письма и повестки, в том числе от собственных солиситоров. В тех единичных случаях, когда юристам все-таки удавалось поговорить с ней, потоки слез отметали любые попытки обсудить ход дела. Дарина утверждала, что у нее депрессия из-за ситуации с сыном, осложненная недавним разрывом с мужем, а также посттравматическим стрессовым расстройством после относительно небольшой автомобильной аварии. Согласно ее истории болезни, врача общей практики ее психическое здоровье не очень беспокоило. Однако один частный психиатр написал на удивление краткое письмо с подтверждением диагнозов, о которых она говорила. Будь я циником (а я циник), я бы заподозрил, что иные люди платят частным психиатрам за лживые письма ради собственной выгоды (а они платят). Некоторые даже пользуются такими письмами как сомнительными уликами во время уголовных процессов. Я не могу с уверенностью утверждать, что Дарина поступила именно так, но мне не показалось, что письмо составлено непрофессионально. Там содержалось очень мало клинической информации и не было никакого описания симптоматологии. Психиатры, как на контрольных по математике, должны показывать весь ход мыслительной работы, которая позволила сделать вывод о том или ином диагнозе. А из-за таких вопиющих пробелов было сложно подтвердить заключения доктора. Более того, в письме содержались эмоционально нагруженные пассажи, например, «Я не испытываю ничего, кроме жалости, к этой несчастной женщине, жизнь которой приобретает повороты один другого ужаснее» и «Очевидно, что ей нужна передышка от превратностей судьбы». Что?! Это должно было быть нейтральное объективное официальное клиническое заключение, а не образчик дурной поэзии.

Предыдущее обследование Дарины по вопросу о способности отвечать на обвинение проводил маститый, очень опытный судебный психиатр со стороны защиты, который счел, что она не способна участвовать в процессе. Его имя стоит на корешках многих учебников, которые я прочел (или приобрел с искренним намерением прочесть когда-нибудь потом). Очевидно, что и Служба уголовного преследования сочла это заключение сомнительным и именно поэтому попросила у меня второе мнение. Первый отчет мне отправили до того, как я обследовал Дарину, и должен сказать, что, по моему мнению – и здесь я вынужден подчеркнуть, что это было всего лишь мое мнение, – она обвела этого доктора вокруг пальца. Ее театральные слезы вызвали у него такую симпатию, что, думаю, лишили его трезвости ума.

Когда я обследовал Дарину, мне бросилось в глаза, как она шикарно одета. Безупречный костюм и дизайнерская сумочка совершенно не вязались с несколько неопрятным кабинетом, который я арендовал в недрах одной библиотеки на севере Лондона. Дарина даже отпустила вполголоса на пороге какое-то надменное замечание – что-то в том духе, что «ожидала, что такое важное обследование будет проводиться в более профессиональной обстановке». Белокурые волосы были зачесаны наверх. Мешки под глазами несколько портили точеное лицо. Всю нашу беседу она прорыдала. Плакала она отчаянно, иногда по несколько минут подряд. Кроме того, у нее была невероятная склонность к пассивной агрессии. Представившись, я задал ей стандартный вопрос, понимает ли она, почему суд попросил меня обследовать ее.

– Эти сволочи хотят разлучить меня с детьми. А вы, значит, по доброй воле подрядились им помогать, – ответила она, промокая глаза платочком.

Во время беседы я чувствовал, что Дарина намеренно мешает мне. О предъявленных ей обвинениях и судебном процессе она говорила крайне раздраженно, осторожно и расплывчато.

– Сколько раз вам говорить, я не записываю все свои доходы и расходы. Это были для меня карманные деньги.

Однако она была способна обсуждать другие темы – например, свое детство, прежнюю работу – во всех подробностях и без фонтанов слез.

Противоречия были и в другом. Дарина утверждала, что у нее тяжелейшее психическое расстройство, однако врач общей практики не счел нужным направить ее к психиатру из Национальной службы здравоохранения, чтобы получить второе мнение. Она не прилагала никаких усилий, чтобы выполнить врачебные рекомендации, отказалась и от антидепрессантов, которые предлагал врач общей практики, и от психотерапии, которую посоветовал предыдущий судебный психиатр. Кроме того, это противоречило уровню функционирования Дарины. Она была способна ежедневно гулять с детьми в парке, ездить на автомобиле на приемы к врачам, иногда заниматься на велотренажерах, ходить на пробежки и готовить почти каждый день. Мы с ней оба были обременены маленькими детьми, но у меня не было няни, в отличие от нее, и по описанию получалось, что ее жизнь гораздо интереснее и насыщеннее моей! Слезы Дарины продлили нашу беседу почти до двух с половиной часов. Еще в начале, после некоторых словесных шпилек и увиливания, она сообразила, что я не позволю ей уклониться от обсуждения обвинений в мошенничестве. Стали проявляться и другие трещины, вызывавшие мои сомнения. Дарина была якобы неспособна вспомнить даже самые основные элементы дела. Она забыла имя сообщника, с которым у нее больше года были интимные отношения, а более трех – рабочие. Она сказала, что не помнит, есть ли у нее другие соответчики (то есть ее двоюродный брат), даже когда я настоятельно попросил ее вспомнить. Чтобы установить, что она понимает ход судебного процесса (один из критериев Причарда, юридического теста, определяющего способность участвовать в процессе), я задал конкретные вопросы о ролях всех тех, кто присутствует в зале суда (судьи, барристера, солиситора, присяжных). Однако эта прекрасно образованная, эрудированная женщина, в прошлом преуспевающий биржевой маклер, не могла дать мне даже самых приблизительных ответов.

Мое заключение гласило, что обильные слезы Дарины, ее желание уклониться от ответов на вопросы, игнорирование юридической переписки и встреч с солиситорами, отказ от психиатрического лечения и, по-видимому, избирательная потеря памяти – это преднамеренные попытки избежать суда. На основании всего вышеизложенного, по моему мнению и с учетом всех факторов Дарина удовлетворяет всем элементам критериев Причарда, хотя предпочитает это скрывать. Следовательно, заключил я, она способна участвовать в процессе. Именно это я заявил в своем судебном отчете и повторил вслух за кафедрой свидетеля в Олд-Бейли, стараясь не замечать испепеляющих взглядов Дарины, которая сидела на скамье подсудимых в еще более шикарном костюме (но, что любопытно, гораздо реже всхлипывала). В ходе перекрестного допроса главным аргументом барристера защиты было то, что мое обследование неполно, поскольку я не выявил все элементы критериев Причарда должным образом. С этим я согласился, но возразил, что я сделал все, что мог, поскольку Дарина не пожелала идти мне навстречу.

На это возражение он тоже возразил:

– Согласитесь, доктор Дас, все, что вы могли сделать, безусловно, не удовлетворяет стандартам показаний, требуемых для такого крупного дела, когда речь идет о том, что женщине грозит тюремный срок и разлука с детьми.

С этим я спорить не мог, и барристер, возможно, почувствовав уязвимое место в моей броне, постоянно возвращался к этому вопросу. Я ждал, что судья вмешается и попросит агрессора перейти к следующему пункту – примерно как боксер, которого постоянно бьют ниже пояса, ждет, когда вмешается рефери. По какой-то причине я почувствовал себя обязанным каждый раз подбирать для ответа другие слова, хотя, в сущности, спрашивали меня об одном и том же, и от этого несколько устал. Наверное, мне стоило твердо стоять на своем и повторять ответ буквально, чтобы наконец-то до всех дошло, как тупо и бессмысленно выглядит этот бег по кругу.