Глава двадцать первая. Липовые эксперты

И вот я убрал стабилизаторы и наконец ощутил себя готовым к тому, чтобы стать свидетелем-экспертом на фрилансе с почти полной занятостью. Теперь я не буду выкраивать свободное от основной работы время, чтобы взять дело-другое, – отныне я стану зарабатывать этим на хлеб. С моим опытом – два с половиной года консультантом в специализированной психиатрической клинике и еще два года в тюрьме, помимо более чем 10 лет работы и обучения после окончания медицинской школы, – можно было считать, что зубы я наточил. Вдобавок к своей эпизодической роли в суде под эгидой Национальной службы здравоохранения, я в самом начале 2019 года открыл собственную компанию с ограниченной ответственностью Sigma Delta Psychiatry Expertise. И даже напечатал себе визитных карточек – какие еще нужны доказательства, что у меня теперь было самое настоящее свое дело? Когда я набрался смелости и решил выдолбить себе эту нишу, это стало одним из лучших моих карьерных решений. Благодаря этому ко мне попали самые незаурядные, головоломные, душераздирающие и чудовищные случаи.

Я как свидетель-эксперт консультирую суды по конкретным медико-юридическим вопросам, касающимся отдельных подсудимых в ходе процесса. Я не только обследую обвиняемых и читаю истории их болезни – моя работа часто предполагает подробное рассмотрение всех материалов дела, которые нередко составляют сотни и даже тысячи страниц. Заправившись кофеином, я штудирую показания свидетелей, расшифровки полицейских допросов и записи камер видеонаблюдения. Я ищу подсказки, которые позволят установить, в каком психическом состоянии находился обвиняемый в момент предполагаемого преступления и не коррелирует ли оно с психическим расстройством. Я не только ставлю диагноз, но и рекомендую самую подходящую и безопасную среду для конкретного человека (на воле, в тюрьме, в больнице). Даю советы, как снизить риск насилия и преступлений в будущем. Кроме того, я отделяю настоящих душевнобольных от тех, кто симулирует или преувеличивает симптомы или просто хочет попытать счастья, весело провести время или надуть меня. Иногда кому-то и правда удается меня одолеть, как в случае с Дариной.

Моим первым делом под эгидой компании с ограниченной ответственностью было дело отставного военного по имени мистер Джейк Гоув. У него возникло посттравматическое стрессовое расстройство после того, как на его глазах двое солдат из его подразделения подорвались на мине в Афганистане. Через семь лет его обвинили в нападении на почве расовой ненависти. Джейку отказались продавать алкоголь в местном магазинчике, потому что он шатался и сшибал товары с полок. Он обрушил на хозяина магазина шквал расистских оскорблений, схватил бутылку водки из-под прилавка и разбил ее о голову несчастного. Джейка уже обследовал другой психиатр со стороны защиты. На мой взгляд, так себе попытка (две звезды). Он утверждал, будто ПТСР у Джейка вызвало флешбэк, отчего тот впал в возбуждение и сорвался на жертве. Такое, безусловно, возможно, подумал я, но произошло ли это в действительности? Психическое состояние обвиняемого было почти не исследовано, никаких сколько-нибудь подробных описаний его конкретного опыта в то время не приводилось. Что, собственно, представлял собой этот его якобы флешбэк? Джейк действительно заново пережил тот момент травмы из-за взрыва? Был ли какой-то триггер, который напомнил ему о том случае? Какова была его реальность во время совершения преступления? Например, действительно ли он искренне верил, что хозяин магазина – афганский повстанец, а его, Джейка, жизнь в опасности? Психиатр забыл упомянуть, что ответчик был пьян, несмотря на то, что полицейские, производившие арест, заявили в своих свидетельских показаниях о запахе алкоголя, а сержант в следственном изоляторе решил подождать два дня, прежде чем допрашивать Джейка, чтобы он успел протрезветь. Поэтому к преступлению его подтолкнули расторможенность, импульсивность и неумение оценивать последствия своих действий. С моей точки зрения, это было гораздо более логичное и правдоподобное объяснение нападения, чем агрессия в разгар флешбэка. То, что коллега даже не рассмотрел такую возможность, доказывало, что его мнение не было сбалансированным и объективным. Я указал на это в своем отчете. Судья согласился и не стал рассматривать показания другого эксперта. По моей рекомендации Джейк все-таки избежал предварительного заключения – его приговорили к общественным работам при условии, что он будет лечиться от алкоголизма. Я был доволен, что свершилось правосудие, но все же мне было как-то не по себе. Каким был бы исход, если бы Служба уголовного преследования не почуяла неладное и не обратилась за вторым мнением? Или если бы судья принял на веру выводы первого специалиста и не стал бы вдаваться в клинические тонкости ПТСР? Таково было мое знакомство с понятием «липовый эксперт».

Игра в свидетеля-эксперта может быть довольно прибыльной, и я слышал, как светила, увешанные регалиями, просили за одно-единственное дело чуть ли не 10 000 фунтов, хотя сам я никогда не достигал таких сияющих высот. На такие гонорары всевозможные самозванцы слетаются, словно мухи на навоз. В Великобритании, чтобы получить квалификацию в любой узкой специальности в сфере психиатрии, как, впрочем, и в любой отрасли медицины, нужны годы целеустремленного обучения и множество аккредитаций, и препятствий на этом пути больше, чем у дрессированных собак на выставке Crufts. Однако, когда я начал работать в области медико-юридической судебной экспертизы, я, к вящему своему изумлению, обнаружил, что оно практически не регулируется законами. Да, существуют разные курсы и квалификации, но первые необязательны, а вторые нередко бессмысленны. Вероятно, дело в том, что эта работа, на сторонний взгляд, – не забота о страждущих, а скорее смазывание колес судопроизводства, и поэтому нет никакого правительственного органа вроде королевской коллегии психиатров или генерального медицинского совета в Великобритании, чьи профессиональные стандарты я обязан соблюдать (и чьи грабительские ежегодные членские взносы я имею честь выплачивать). А следовательно, нет никакого обязательного контроля качества. Это приводит к появлению бравых экспертов, которые искажают и подтасовывают материалы дела, чтобы дать ложное заключение. Выводы, к которым приходят эти шарлатаны, всегда служат интересам той стороны, которая их привлекла, – и по воле случая она же подписывает им чеки. Эксперты должны составлять нейтральные объективные отчеты ради блага суда и только суда, а не на пользу кому-то одному – обвинению или защите, если дело уголовное, либо истцу или ответчику, если гражданское.

В процессе перехода в область судебно-психиатрической экспертизы я читал про два-три нашумевших дела, где судьи отчитывали свидетелей-экспертов. Когда-то людей за такое заковывали в колодки и забрасывали гнилыми овощами, а современный эквивалент этого наказания – когда о проштрафившихся экспертах и их ляпсусах трубят на всевозможных веб-сайтах и в профессиональных блогах. Признаться, я читаю их не без злорадного удовольствия. Это своего рода отмщение за дело правосудия. Безусловно, подобные постыдные случаи портят репутацию всей нашей профессии и служат насмешкой над системой, но главное не это: они оскорбляют всех, кто имеет отношение к процессу, и преступников, и жертв. Подобная вопиющая некомпетентность наказывается не только тем, что на тебя орет суровый человек в парике: придется оплатить огромные судебные издержки, которые нередко достигают десятков тысяч фунтов. В более серьезных случаях против эксперта может быть возбуждено дело о профессиональной халатности. Судья даже может обратиться с требованием о служебном расследовании в профессиональную организацию, где состоит виновный. В числе прочих громких скандалов было, в частности, дело доктора Азефа Зафара, чьи профессиональные нарушения зашли даже дальше и привели к тому, что в 2018 году против него было выдвинуто обвинение в неуважении к суду.

Доктор Зафар был врач-терапевт и работал в Суррее, где у него была процветающая медико-юридическая практика, специализировавшаяся на небольших делах о причинении личного вреда. Он сумел рационализировать процесс обследования пациента и составления отчета до такой степени, что вся процедура занимала не больше 15 минут – с моей точки зрения, это указывает, что либо он научился развивать сверхчеловеческую скорость, либо скакал по верхам. Предположительно он составлял около пяти тысяч отчетов в год, что обеспечивало ему головокружительный доход в 350 000 фунтов. О грехопадении доктора Зафара стало известно, когда он обследовал человека с хлыстовой травмой шеи и в судебном отчете написал, что пациент полностью вылечился. Потерпевший пожаловался своему солиситору и заявил, что симптомы у него сохранились – болит шея, плечо и запястье. По-видимому, солиситор обратился к доктору Зафару с просьбой пересмотреть свои записи и составить исправленный отчет и настоятельно порекомендовал заключить, что полное выздоровление займет от полугода до восьми месяцев, что существенно повысило бы компенсацию, которая причиталась потерпевшему. Доктор Зафар составил пересмотренный отчет со всеми требуемыми поправками, причем даже без повторного осмотра и вообще безо всяких клинических оснований. Дата на документе стояла та же, что и на оригинале, и нигде не было указано, что существовала и другая версия, несмотря на существенные изменения. Помощник юриста случайно подшил в дело первоначальный отчет, и он попал в руки судьи, который в итоге получил два противоречащих друг другу отчета. Похоже, доктор Зафар пытался правдами и неправдами найти выход из этой запутанной ситуации – лгал, что правильным был первый отчет, а пересмотренную версию составили без его согласия. Правда, в дальнейшем он отозвал это заявление. Страховая компания, которая должна была выплатить компенсацию, подала жалобу за неуважение к суду и на доктора Зафара, и на солиситора, который подсказал ему, какое заключение следует дать. Верховный суд постановил, что действия доктора выходят далеко за пределы халатности, что усугубляется его попытками предоставить лживые оправдания. Доктора Зафара приговорили к полугоду тюрьмы с отсрочкой исполнения приговора на два года. Апелляционный суд счел этот приговор недопустимо мягким, однако выносить более суровый приговор не стал. Доктор Зафар, конечно, не Харолд Шипман, однако для человека, который должен быть столпом общества, оплотом здоровья и благополучия масс, выглядит все это как-то не очень.

Другой случай, отголоски которого слышны во всем сообществе свидетелей-экспертов и даже попали в некоторые мои учебники, – это поучительная история профессора сэра Роя Мидоу. Его ошибки, судя по всему, были вызваны скорее избыточной уверенностью в себе, нежели алчностью. В 1999 году в суде Честер-Краун на северо-западе Англии судили Салли Кларк, солиситора, по обвинению в убийстве двух ее маленьких детей. Один скончался в возрасте двух с половиной месяцев, другой – меньше двух. Мнения судмедэкспертов разделились: несколько маститых педиатров показали, что смерть в обоих случаях, вероятно, была естественной, однако эксперты со стороны обвинения диагностировали у детей смерть от удушья или сотрясения. Профессор Мидоу, известный и весьма уважаемый педиатр, был известен тем, что выявил убийства в 81 случае, когда считалось, что речь идет о синдроме внезапной смерти новорожденных. Он заявил под присягой, что вероятность, что в одной семье будет два случая синдрома внезапной смерти новорожденных, 1 на 73 миллиона, и что такое в Англии, Шотландии и Уэльсе может произойти разве что раз в 100 лет. Он вышел далеко за рамки своих профессиональных знаний и проделал весьма приблизительный статистический анализ, сравнив эту ситуацию с тем, чтобы четыре года подряд выигрывать на скачках Гранд Нэшнл, ставя на одного и того же аутсайдера 80:1. Присяжные вынесли вердикт «виновна», и Салли Кларк отправилась в тюрьму.

Вскоре после этого профессиональные статистики раскритиковали профессора Мидоу за его выкладки. Некоторые указывали, что он высказал предположение, что случаи внезапной смерти новорожденных в одной семье статистически независимы, и тем самым пренебрег другими факторами, скажем, возможностью, что у тех или иных семей есть некоторые биологические особенности (например, гипотетический «ген внезапной смерти новорожденных», из-за которого дети попадают в группу риска по генетическим причинам), а также жизненные обстоятельства, которые могут повысить вероятность такого исхода. Нашлись математики, которые даже подсчитали, что, если учесть все эти факторы, шансы, что смерть не была убийством, превышают два к одному, и тем самым показали, что Салли Кларк невиновна. К вящему ужасу многих общественных деятелей, в том числе специалистов по статистике, а также юристов, пересмотр дела в апелляционном суде в 2000 году не позволил снять с Салли Кларк обвинение в убийстве. Однако вскоре после этого юрист, который инициировал кампанию в защиту Салли Кларк, получил новые показания другого свидетеля-эксперта по первоначальному делу, патологоанатома, который тогда не предоставил защите некоторые данные медицинских исследований. Получалось, что второй ребенок умер от бактериальной инфекции, а не от удушения, как утверждала сторона обвинения. Подали вторую апелляцию, и Салли Кларк была оправдана. По трагическому стечению обстоятельств она умерла в марте 2007 года от случайного отравления алкоголем. Наверное, она так и не оправилась после психологической травмы – смерти двоих маленьких детей, после которой ее еще и несправедливо обвинили в убийстве и посадили в тюрьму, что привело к разлуке с третьим младенцем. Последствия этого процесса просочились и в архив предыдущих дел профессора Мидоу, которые пришлось пересмотреть, и, в частности, были оправданы по апелляции многие другие матери, которых ранее осудили за убийство маленьких детей. В итоге профессор Мидоу был практически отстранен от судебной работы, и генеральный медицинский совет (беспристрастное общественное объединение, которое контролирует всех врачей в Великобритании) провел расследование по делу о должностном преступлении. Все еще сильнее осложнилось, когда генеральный медицинский совет первоначально признал профессора Мидоу виновным, но тот подал апелляцию в Верховный суд в 2006 году, и там приняли решение в его пользу. Генеральный медицинский совет обратился в апелляционный суд – но в октябре 2006 года тот подтвердил, что Мидоу невиновен в этих преступлениях. Неудивительно, что все это необратимо погубило репутацию профессора, и он так и не смог смыть с себя вонь чудовищных последствий своей профессиональной самоуверенности. Когда я впервые услышал эту историю, при мысли о настрадавшейся Салли Кларк, которая три года провела в тюрьме, мне стало больно. Через 10 с лишним лет я сделал видеоролик о ней и вывесил на YouTube – в назидание и в предостережение зрителям. На сегодня этот эпизод остается одним из самых популярных на моем канале.

Хотя большинство медико-юридических отчетов, которые попадают ко мне в руки, составлены добросовестно или по крайней мере приемлемо, иногда я все же вижу такие, которые прямо-таки позорят нашу профессию – их явно составляют липовые эксперты. И пусть такое случается редко, но, как показывает случай профессора Мидоу, последствия могут быть катастрофическими – невиновный попадет в тюрьму, а это, пожалуй, то же самое, что преступник, который избежит наказания за убийство (с точностью до наоборот).

Другая моя любимая мозоль, на которую наступают с пугающей частотой, – это психиатры, которые, вместо того чтобы собрать и суммировать информацию, которая поможет суду принять верное решение, буквально копипастят огромные куски чужих отчетов в свои. Получившиеся документы читаются скорее как очень скучные бессвязные биографии, нежели как заключения психиатра, которыми можно пользоваться. Другая распространенная ошибка – перегружать текст психиатрическим жаргоном без пояснений для непосвященных. Эти отчеты непонятны сотрудникам суда, не имеющим медицинского образования, – а тогда зачем было вообще нанимать эксперта? Как-то раз я даже видел, как пригласили второго эксперта, чтобы он растолковал выводы первого. Это колоссальная трата времени и денег. Мне кажется, это так же нелепо, как платить второму переводчику, чтобы он перевел первого.

Глава двадцать вторая. Психоболтология

У меня есть одна черта, которая позволяет мне добиться больших успехов в своей области: я умею отделять преступника от преступления. Неважно, что человек совершил – убил родственника, изувечил незнакомца или даже изнасиловал ребенка. Каким бы ужасным ни было его преступление, я считаю, что оно никак не связано с тем, в какой психиатрической помощи человек нуждается. Мало того что я не понимаю, откуда у меня взялся такой талант (если эмоциональную отстраненность можно считать талантом), я даже не знал, что он у меня есть, пока другие не сказали. Моя жена была просто огорошена тем, что я мог совершенно хладнокровно уплетать кукурузные хлопья, когда мы с ней смотрели, как Гора выдавливает большими пальцами глаза Красному Змею (это я про «Игру Престолов», кстати). Моих друзей тревожит, что я могу вести себя словно доктор Спок и здраво и бесстрастно рассуждать о пациентке, которую только что обследовал, хотя это мать, утопившая своего ребенка. Мне потребовалось увидеть несколько перекошенных от изумления лиц окружающих, чтобы заподозрить, что я… скажем, внутренне несколько отличаюсь от них. Я сам понимаю, какой за этим стоит парадокс, поскольку иногда такие черты становятся основой для диагнозов, которые я ставлю своим подсудимым. Черствость и безразличие – признаки антисоциального расстройства личности. Неумение чувствовать чужую боль – один из симптомов психопатии. Некоторая недостаточность эмпатии характерна при расстройствах аутистического спектра. Я не утверждаю, что я – антисоциальный психопат с РАС, но, скажем так, кое-какие характерные черты у меня, пожалуй, есть.