Прождали мы их недолго; в кармане у меня оказался мешочек звонкого. Меньше чем у других, но оно и понятно — присоединился я к ним позже. Стоит отметить, что были среди нас и потери, и по договору вся их доля не распределялась по остальным, а переходила к Рурку. Не самая продуманная система, потому что будь наш башка, назовем это, немного недальновидным, то он мог бы незаметно для других пару человек и убрать, как-либо подставить, чтобы присвоить себе их долю. Благо он был не таким. С другой стороны, если бы доля распределялась по остальным, то тут подставы стоило бы ожидать вообще отовсюду. Сложно; очень сложно. Вообще возможно ли построить систему, не имеющую изъян? Наверное, нет, потому что всегда изъяном любой системы является человек. Сложно; опять все сложно.

— Ну, куда путь держим? — повернулся ко мне всем корпусом Колпак, держа в одной руке свой мешочек, намекая на великий кутеж.

— Есть предложения? — тем временем, подкинул я свой мешочек в руке. Если призадуматься на секундочку, ведь это мои первые собственные заработанные деньги. Сокровенные. И даже, говоря откровенно, не знаю, как на них реагировать. Однозначно могу сказать, что рабочая карьера идет вверх: теперь уже не просто за еду. Самое что интересное, я не имею представления по меркам этого города и мира в целом, какой суммой я располагаю. Как скажем, такой базовый вопрос, сколько мне необходимо еще работать, чтобы накопить на свое жилище — было сложно предположить. Тут само собой возник вопрос — «а на что и нужно ли вообще мне сейчас копить?». Четкого плана будущего у меня нет. Невольно вспомнил слова Колпака и, скажу откровенно, частично сейчас с ним согласился. Пока живу той жизнью, которой живу, и меня все устраивает. А значит что? — можно пойти и покутить, так сказать. Иногда полезно отпустить мыслями жизнь и отдаться течению; но только иногда.

— Давай сходим,… посмотрим арену, — взял предложение я на себя.

Мы шли ручьем по узким улочкам, огибая приставал, клянчащих монету, и, несмотря на светило в небе, уже пьяных местных, пока, наконец, не оказались у входа арены. Внешне она очень напоминала ту, в которой я проводил свое время в качестве потехи публики, и воспоминание об этом зудом прошлось по спине. Прошли внутрь; через коридоры вышли на саму арену и тут меня, выражу самую банальную фразу, но она как ничто другое здесь подходило, будто громом поразило: эта та самая арена… та самая. Я все время приезжал с другой стороны, входил с другого места; с места для бойцов и знал только ее изнутри. Узнал каждую стену, каждую мачту, каждый парус для создания тени, каждый отсек, этот песок. Логические цепи начали выстраиваться в голове с лихорадочной скоростью: та арена, значит тот самый город, найти тот путь и пройти по нему, выйду к нужной мне вилле, найду нужных людей и… совершу возмездие. Первый раз я въезжал в этот город не в том состоянии, чтобы все запомнить; передвигался исключительно одним путем, будучи в закрытой карете; бежал в полной темноте, да и не было там возможности до созерцания местного градостроительства. «Надо идти прямо сейчас… нет, это вызовет подозрение и лишнее внимание… поведение… будто я впервые в этом городе… придерживаться того же поведения… дождаться ночи… провести разведку… быть стремительным — не значит быть опрометчивым… все выверить… попыток может больше и не будет… но сперва избавиться от внимания Колпака… напиться… будто бы» — рой пчел проносился в голове. С этого момента вся реальность вокруг превратилась в запрограммированное, и внимание отвернулось к мыслям, делая все на автомате. Наскоро изобретенный сырой план есть. Дальше по ситуации.

— Эх, жаль рабов больше нет. Эти добровольцы бьются не так ожесточенно, когда на кону только деньги, а не жизнь, — произнес Колпак, после того, как мы покинули арену. — Куда дальше?

— Может, напьемся?

Новые способности открыли мне много возможностей — в том числе пить и не пьянеть.

— Ты вот… друзжище, да, скажжжи мине: ты мине друк? — язык Колпака уже заплетался, а вырубаться он все никак не хотел.

На улице стемнело.

— Друг.

— Апачиму тагда ты не пиан? Ты што… не пил за нашу друшпу? — вырвалась икота и страшный запах.

— Кажется, тебе уже пора спать, друг мой! — попытался я его приподнять со стула.

— Нииииееет… снашала атвет мине… ато я фсе никаг забыть ни магу… каг ты смок рукой остановить? КАААГ? Мещь рукой паймать… за остриё! Я фидел…я фффсе фидел.

— Расскажу тебе по дороге, — силой я поднял его и потащил на второй этаж таверны, где мы пили, и заодно сняли номер.

Под пьяный трезвон в самое ухо, ударяясь о выпирающие, неровные углы узких стен, тащил пьяную семидесятикилограммовую тушу; затем кое-как отворив одной рукой дверь, а другой придерживая его, все же с трудом бросил его на кровать, стянул ему сапоги и, наконец, заснувшего оставил видеть грезы. Ненавижу быть трезвым в кругу пьяных. Даже если этот пьяный — один. Наверное, сейчас мне стоило побеспокоиться о том, что он говорил, будучи пьяным: когда-нибудь это вылезет и у трезвого, но меня торопило другое дело; важное дело.

Оставив его, темными дорогами прошел к арене. Там, разбудив свои внутренние потоки, сориентировавшись, и воспроизведя все по памяти, шел к нужному мне дому. Никогда не понимал, когда в фильмах персонажи набрасывают на себя глубокий капюшон, тем самым прячась от ненужных взоров. Будь я стражником, патрулирующим улицы, первым делом бы обратил внимание на подобного человека. Если тебе нечего скрывать, то ты будешь просто идти, как идут все люди, поэтому приняв беззаботный вид, но идя целеустремлённо, насколько вообще обычный прохожий идет к своей нужной точке, шел я, сильно не оборачиваясь по сторонам. Наконец, миновав улицы, вышел на широкую аллею, которая своего рода служила разделением между самим городом людей в черном теле и городом людей зажиточных. Здесь мне пришлось остановиться, потому что далее в таком виде пройти незаметно было нельзя. Нужна была либо карета, либо полная скрытность; пешком они вряд ли ходят вообще; и к тому же одежда не была на мне соответствующая; а про прислугу, идущему в такое время, не поверят. Так я и провел свою первую ночь: взобрался на ближайшую крышу по эту сторону города и наблюдал за патрулями стражи; запоминал их маршруты, периодичность и слепые точки. «Вот бы сделать что-то с этим освещением» — подумалось мне, но ничего кроме, как сломать в голову не пришло. Привлечет внимание, поэтому сразу же отпало. Придется думать. Кажется, этого я еще не делал, поступая вероломно и в лоб, как свирепое животное, надеясь лишь на грубую силу.

Итак, на второй день я снова сидел на крыше и наблюдал. Колпак, впрочем, после своей вчерашней попойки уснул, как только взошло солнце, так что не пришлось ничего придумывать. Весь день я крутил в голове увиденное и выявил для себя три проблемы: первое — патрулей в этом районе было очень много; второе — если даже обойти патрули, то из-за высоких заборов иногда показывалась местная охрана, схему которой я не выявил, они могли выйти в любой момент и накрыть слепую зону, оставленную патрулями; и третье — сам высокий забор не давал никакого обзора за домом, поэтому даже преодолев все, их могло и не оказаться на месте, и, к тому же, все же хотелось наблюдать из далека для полной уверенности; слух, к сожалению, отсюда не доставал. Поэтому, как это не прискорбно, этой ночью я тоже не предпринял никаких попыток. Но, осознавая, что подобным бездействием я просто так профукаю свои пять дней, два их которых уже, остался здесь сторожить и днем, рассудив, что днем же кто-то выходит за забор, авось кого и увижу. Прежде чем идти туда, я должен был убедиться, что они там. Мне необходима убежденность.

Днем, скажем так, быть незаметным труднее; соорудил себе кое-какое прикрытие: сделал низкий шалашик из мусора, под которым лежал, и его же накидал рядом — за этими крышами не очень-то и следили. Еще раз поразился, как всего лишь одна аллея шириной метров, ну, двадцать может делить город на два так не похожих мира. Люди изощренные существа.

Начал клевать. Мог бы и пустить импульс в тело, но там, где я мог обойтись без способностей, я это делал. Мне казалось, что, прибегая к ним, я теряю свою человечность и себя в целом. Становлюсь зверем. А где зверь — там сожаления.