— С этим согласен: надежных мало. Но убрать их, и станет лучше — я с тобой не могу согласиться.

— Неужели тебе не хочется уничтожить эти неугодные рода?

— Рода нет; они, как бы выразиться лучше, есть необходимое зло, которое держит тебя в тонусе. Если у какого-либо человека будет безграничная власть, в конце концов, он и будет бесконечно расслаблен. Ослабеет, одряхлеет, а вместе с ним империя. Этим воспользуются враги. Как бы мне не хотелось иметь безграничную власть, но я не могу оставить подобное своим потомкам. Поэтому рода — ну нет, — покачал я головой, — отдельные личности — да, но не рода целиком.

— Как-то уж слишком рассудительно для монарха ты говоришь о власти.

— Так давай выпьем за это, — поднял я бокал, — за рассудительность!

Хрусталь издал тонкий звук, и вино впиталось нами.

— Да и к тому же, — этот разговор навел меня на новую мысль, — иногда из даже худших людей бывает толк. Вспомни, кем был отец Волкера.

— Этот пьяница дал бы любому заправскому матросу фору на несколько бутылок.

— Вот, вот, — покивал я. — И теперь посмотри, какого отпрыска он дал. Будем справедливы, Волкер однозначно великий маг. Быть может, иногда чересчур экстравагантный, но, без сомнения, самый сильный маг империи. Признаюсь честно, не хотел бы я оказаться в чистом поле с ним один на один.

— Что есть — то есть. Кстати, где он?

— Право, скоро должен быть здесь. Сказал, что задержится. Опять, наверное, в своей лаборатории застрял. Знаешь же его.

— Да, фанат своего дела.

— Не фанат, а фанатик, — многозначительно двинул я бровью.

— Вот и еще один тост, — поднял он бокал выше, — за фанатиков своего дела…

— …если это дело благое, — отсалютовал я.

— Если это дело благое, — отпил он глоток. Спустя некоторое время заговорил вновь. — Возвращаясь к предыдущей теме: получается, если исходить из логики тобою сказанного, бесполезных, будем называть их так, не стоит вообще трогать и они, к тому же, будут кормиться за счет других? Как-то это несправедливо.

— Мир, к нашей с тобой радости, выстроился так, что, если ты бесполезен обществу, тебя это погубит. Работаешь — ешь, не работаешь — голодаешь. А никто не хочет голодать. И не стоит забывать, что порок — это не преступление, чтобы наказывать.

— Так ли это? — проговорил он с намеком.

— Порок, который не приносит прямого вреда другим — не преступление, — дополнил я собственные слова.

— Предложил бы новый тост, да не хорошо это разводить столь великолепное вино на столь нижайший повод. Давай просто насладимся этим вкусом, — уловил я в этом его жесте одну его дурную привычку, которая преследует наши разговоры всю жизнь, и которая, твердо заявлю, раздражает меня каждый раз, но быстро забывается из-за своей мизерности, затмеваясь другими хорошими качествами: всякий раз, когда разговор заходил в более серьёзное русло, он выводил его снова на поверхность пустыми словами. Не хотел он думать о сложном — вот и все на этом. Наверное, еще и этим фактом я поразился, когда он вдруг так резко выразился намедни.