Федоровка... 4 ноября 1943 года... Петр Трайнин запомнит и это небольшое село, и эту дату на всю жизнь. Ведь именно здесь в этот день коммунисты бригады единогласно приняли его кандидатом в члены ВКП(б).

Решение вступить в партию созрело у него давно, еще в довоенные годы. Однако Петр был убежден, что в чем-то он еще не дорос, наконец, делом не заслужил права стать в один строй с коммунистами — людьми кристально честными, несгибаемыми.

Приглядываясь к ним на войне, еще больше утвердился во мнении: нет, не дорос, не заслужил. Ведь видел: под градом пуль и осколков, когда всем твоим существом владеет одно-единственное желание — стать маленьким, поскорее врыться в спасительную землю, вдруг поднимался один, неважно, командир или красноармеец, но обязательно с партбилетом у сердца и, крикнув лишь два слова — «Коммунисты, вперед!», не колеблясь, бросался вперед. И те, к кому были обращены эти слова, преодолев минутный страх, тоже вставали, готовые теперь либо умереть, либо победить. Третьего то два призывных слова не давали...

И часто Петр спрашивал самого себя: «Ну а ты-то вот так смог бы? Хватит у тебя духу загнать в потайной угол естественное чувство самосохранения во имя только одного — первым подставить грудь под свинец?» Спрашивал и... не находил ответа. Видимо, не готов был еще к нему.

И вдруг... Дело было еще в Страхолесье, где их бригада, получив наконец-то двухнедельную передышку, занималась только одним — возвращала в строй те машины, которые еще можно было вернуть. Тогда-то к ним в экипаж и пришел замполит батальона капитан Лыков. Подсел к Петру, который, закончив подтяжку гусеничных лент, отдыхал на пустом снарядном ящике, порасспросил о солдатском житье-бытье, о том, что пишут из дома. И вдруг задал вопрос, которого Трайнин, честно говоря, не ожидал:

— А почему ты не в партии, Петр Афанасьевич? Прости, спрашиваю не ради любопытства. Давно прикидываюсь к тебе. Воюешь ты хорошо, ордена имеешь, Героем стал. Товарищи тебя уважают, больше того, пример с тебя берут. И вдруг — беспартийный. Что, небось считаешь, не созрел для такого дела?

— Да что-то вроде этого, Иван Сергеевич, — смутился Петр (ведь замполит словно бы прочитал его мысли). — Ведь коммунист — это... Словом, человек без страха и сомнения. Ну, а я...

— «Без страха и сомнения», — повторил Лыков. — Красиво сказано, Петр Афанасьевич. Но... не совсем верно. Совершенно бесстрашных людей в природе нет, дорогой. А есть те, кто во имя высшего партийного долга находят в себе силы перебороть свой страх, заставить его отступить. — Положил руку на плечо Трайнина, заглянул ему в глаза, поинтересовался: — А скажи-ка мне, Петр Афанасьевич, ты страха не испытывал, когда к тому вон, — кивнул головой в сторону околицы, — мосту под прицелом фашистских орудий шел? Да и потом, в сантиметре от смерти гусеницу пуская?..

— Ну какое там не испытывал! — махнул рукой Петр. — Мокрый от холодного пота был. Но в особенности — уже после боя, в селе... Верите, остановил машину, и вылезти из люка не могу. Руки-ноги не повинуются, и тело в такую дрожь бросило, что и не унять...

— Вот видишь. Но все-таки шел же!

— Надо было, вот и шел. Обидно ж, пять танков они нам, гады, перед этим сожгли! Да и третья атака, коль снова в лоб пошли бы, еще не одну смерть приписала бы. Вот я и решил... Думаю, уж лучше меня, чем их... А тут и экипаж мой план поддержал...

— Так, говоришь, лучше уж тебя, чем их? — потеплел еще больше глазами капитан Лыков. — И после этого еще считаешь, что до звания коммуниста не дозрел?! Дозрел, Петр Афанасьевич, полностью дозрел! У тебя и дела, и мысли полностью партийные! — Рывком поднялся со снарядного ящика, посоветовал: — Ты вот что, Петр Афанасьевич, пиши заявление в парторганизацию роты. И я, и комбат за тебя поручимся, дадим рекомендации. Да и остальные коммунисты... Словом, пиши! А мы, глядишь, уже завтра соберем собрание и решим. В твою пользу решим, верь! Такие люди, как ты, нашей партии ой как нужны!

Заявление Петр написал в тот же день. Отдал его парторгу роты. Но вот насчет собрания... Тот памятный разговор с замполитом произошел 21 октября. А в ночь на 22-е бригада получила приказ выступить и двигаться на городок Ровно. И потянулись чередой огненные дни

А затем гитлеровцы начали повсеместно отходить, даже не принимая боя. Танкисты недоумевали: с чего бы это? Но потом все прояснилось. Оказалось, что советские войска, действуя с плацдармов севернее Киева, добились в те дни значительного успеха. Тогда командование фронта решило изменить направление главного удара. И это не укрылось от противника: он тоже начал срочно отводить свои войска с второстепенных направлений, сосредоточивая их к северу от Киева...

Правда, 3 ноября 150-й отдельной танковой бригаде все же пришлось выдержать довольно тяжелый бой в районе Федоровки. Здесь батальоны перехватили колонну врага (до полка пехоты с танками и артиллерией) и громили ее до темноты. Но и сами понесли потери. Получив разрешение, на сутки задержались в Федоровке, приводили себя в порядок.

Здесь-то и состоялось, наконец, партийное собрание, на котором Петра Трайнина приняли в ряды ВКП(б).

А с утра — снова в бой, в который Петр пошел уже коммунистом.

Разведка доложила, что через Федоровку пытается прорваться еще одна вражеская колонна. Не вышло! Семнадцать броневых машин оставил противник на подступах к Федоровке. Три «тигра» сжег в этом бою экипаж старшего лейтенанта Назаренко.