Как я тебя люблю? Даю ответ. До глубины души, её высот, Когда она, вознёсшись, познаёт Край Бытия и Благости расцвет. Люблю тебя, как ежедневный свет Свечи и солнца для простых забот, Открыто – мы сторонники свобод, И чисто – в Похвале мы видим вред. Люблю тебя со страстью, что горит В молитвах детства и в былых скорбях. Люблю любовью, чей растает вид С последними святыми; вся в слезах, Люблю с улыбкой; коль Господь решит, Влюблюсь в тебя сильней, лишь стану – прах.
Из сборника «Стихотворения» (1850)
Любовь
Мы жить не можем, просто исключая Все колебанья (осознав иль нет) Среди привычных жизненных сует: Когда, себя достоинством венчая, Полны мольбы, иль часто подчиняя Себя судьбе, мы жизни пышный цвет Вкушаем, глубже дышим, где рассвет И море, наши годы пополняя. Но коль душа осознанно спешит К другой душе, лишь видя в том главенство, Их чувств созвучье, совестливый вид Любовь рождают: жизни совершенство С достигнутою целью – как магнит, Что полюса включает в круг блаженства.
Альфред, лорд Теннисон[87]
(1809–1892)
Из сборника «Стихотворения» (1842)
Прощание[88]
Беги, ручей, стремись волной В мир моря бесконечный: Тебе, родной, не быть со мной, Навечно, так навечно. Беги в лугах, в тиши лесной Рекою быстротечной; Но там, родной, ты не со мной, Навечно, так навечно. Вздохнёт ольха здесь в час ночной, Осина вздрогнет встречно; С тобой, родной, припчела весной, Навечно, так навечно. Сто солнц тебя осветят в зной, Сто лун – дорогой млечной; Но ты, родной, уж не со мной, Навечно, так навечно.
Леди из Шалота[89]
Часть I По обе стороны реки Ячмень и рожь растут, крепки, Поднявши к небу колоски; Дороги там бегут, узки, До башен Камелота[90]; И ходят люди, там и тут, Смотря, как лилии цветут Средь зеленеющих запруд Вкруг острова Шалота. Бледнеют ивы средь осин, Печальный ветерок с вершин Дрожит на волнах у быстрин, Река, где остров лишь один, Течёт до Камелота. Четыре, с башнями, стены На мир цветов глядят, мрачны, Нашла приют средь тишины Здесь Леди из Шалота. Торговли ради, в ивняке, Тянули баржи по реке Коняги; лодка вдалеке С атласным гротом, налегке, Плыла до Камелота. Кто взмах руки её узрел? В окне стоящей рассмотрел? Иль знает вся страна удел Той Леди из Шалота? Жнецы с окрестных деревень, Срезая остистый ячмень, Внимают песне целый день, Что эхом будоражит сень Всех башен Камелота. И жнец усталый, при луне Снопы взметнувший на стерне, Услышав, шепчет в тишине: «То фея из Шалота». Часть II И день, и ночь она весь год Узор магический плетёт. Ей нашептали тьму невзгод, Коль бросив ткать, смотреть начнёт На башни Камелота; Неведом смысл проклятья ей, Она в трудах уж много дней, Нет у неё забот важней, У Леди из Шалота. Пред нею зеркало давно Висит[91] – его прозрачно дно, Где тени зреть ей суждено: Большой дороги полотно До башен Камелота, Речные омуты вдали, Крестьян угрюмых у земли, Накидки красные, в чём шли Торговки из Шалота. Порой девиц весёлый ряд, На муле пухленький аббат, Пастух – кудрявый парень-хват, Иль паж – малиновый наряд — Идут у Камелота: Бывает, в зеркала просвет Подъедет рыцарей квартет — Идальго преданного нет У Леди из Шалота. И всё ж плести увлечена Те виды в зеркале она, Когда ночная тишина Звучаньем похорон полна, Огнями Камелота; Или когда сидят весной Молодожёны под луной; «Я стала от теней больной, Я, Леди из Шалота». Часть III На выстрел лука, в свете дня, Среди вязанок ячменя Скакал он, подхлестнув коня; Искрилась медная броня На икрах Ланселота[92]. Как рыцарь Красного Креста[93] Он выбрал Даму неспроста, Чьё имя – часть его щита — Сияло у Шалота. Сверкала геммами узда[94], Как звёзд блестящих череда, Что красят Млечный Путь всегда; Звенели бубенцы, когда Он мчал до Камелота. С гербами перевязь, у ног Висел серебряный рожок, Броня, когда скакал седок, Звенела близ Шалота. В безоблачной лазури днём Седло блестело янтарём, Пылали шлем, перо на нём Одним сверкающим огнём До башен Камелота. Так часто сквозь ночной простор, Покинув звёзд ярчайший хор, Летел хвостатый метеор Над зеленью Шалота. Сверкал и рыцарь, как литой, И конь – подковами, гнедой; Под шлемом – локон завитой; Наш витязь вьющейся тропой Скакал до Камелота. Когда же отмели достиг, То вспышкой в зеркале возник, Звенели над рекой в тот миг Напевы Ланселота. Она плести уж не могла, Она по комнате прошла, Глядит на лилии, смела, На шлем и блеск его седла, На башни Камелота. И со станка упала ткань, И зеркала разбилась грань, Вскричала: «То проклятья длань!» — Затворница Шалота. Часть IV Нависла с запада гроза, Опали жёлтые леса, Ручей был ясен, как слеза, Дождём пролились небеса На башни Камелота. Она спустилась вниз, к реке, Нашла там лодку в ивняке, Вкруг носа пишет на доске: «Я – Леди из Шалота». И, наклонившись над рекой, Как бы уловкой ведовской Свой путь узрела роковой, Смотря с безжизненной тоской На стены Камелота. А стало лишь кругом темно, Сняв цепь, она легла на дно, Поток широкий нёс вольно Затворницу Шалота. И развевался у бортов Её белеющий покров — Летели листья с ивняков; Она плыла на ночи зов, К воротам Камелота. А после нос её челна К полям направила волна, Где песнь последняя слышна Затворницы Шалота. То тихо петь она могла, То громко, скорбно весела, Пока в ней кровь не замерла, И не покрыла очи мгла, Скрыв башни Камелота. И прежде чем ей на волнах Явился первый дом впотьмах, Скончалась с песней на устах Затворница Шалота. Под башней, около аллей, У стен садов и галерей, Плыл мимо зданий и церквей Холодный труп среди огней, В тиши у Камелота. Придя к причалу: шевалье, Сеньоры с дамами в шитье, Купцы – прочли все на ладье: «Я – Леди из Шалота». Но кто ж она? Из мест каких? И в освещенном замке стих Весёлый королевский стих; Крестились все от бед лихих, Все воины Камелота. Решился Ланселот сказать: «Её была прекрасна стать, Господь, даруй же благодать Ей, Леди из Шалота».
Из сборника «Стихотворения Альфреда Теннисона» (1851)
Орёл
Он сжал утёс в стальных когтях, Застыв в лазурных небесах Под солнцем на глухих камнях. Внизу морщинит грозный вал; Но бросив гордый взор со скал, Он вниз, как молния, упал.
Мэтью Арнольд[95]
(1822–1888)
Из сборника «Стихотворения Мэтью Арнольда: новое издание» (1853)
Requiescat[96]
Бросал на могилу розы, Но веточку тиса – нет! Её не разбудят грозы, Ах, мне бы не видеть свет! Весельем она питала, Дарила улыбки, смех, Но сердце её устало, Она лежит без помех. Как долго она крутилась В сумятице звуков, тепла. К покою она стремилась, И ныне покой обрела. Дух её в тесной могиле, Дрожащий, уже не дышал. Наследство ему вручили — Смерти обширнейший зал.
Сильное желание
Приди ко мне во снах, потом Я буду рад и весел днём! Ночь значит больше для меня, Чем безысходность жажды дня. Приди, как делал раз пятьсот, Посланник блещущих высот, Свой новый мир с улыбкой встреть, Дабы с добром на всех смотреть. Пусть не являлся ты как есть, Приди, оправь мне в грёзах весть, Лобзай мне лоб, чеши мне прядь, Спроси, зачем мне так страдать? Приди ко мне во снах, потом Я буду рад и весел днём! Ночь значит больше для меня, Чем безысходность жажды дня.
Из сборника «Стихотворения Мэтью Арнольда: третье издание» (1857)
Одиночество: к Маргарите
Мы были порознь; день за днём Тебе вручал я верность сердца: Тебе я строил этот дом, Но в мир была закрыта дверца. И ты любила, но сильней Чем я, мучительней, верней. Ошибся я! А может, знал, Что всё случится очень скоро! Душа – себе же трибунал, И веры рушится опора. Взлёт и паденье наших нег Отвергла ты; – Прощай навек! Прощай и ты! – теперь одно — О сердце, что без сожаленья Не отходило, влюблено, От избранного направленья К местам, где страсти благодать — Назад, чтоб одиноким стать! Назад! Свой чувствуя позор, Как и Селена летней ночью, Чей засверкал бессмертный взор, Когда от звёзд сосредоточья Спустилась на латмийский склон Она, где спал Эндимион[97]. Сколь тщетна смертнаого любовь Не знала скромная царица, На небесах блуждая вновь. Но ты смогла тогда решиться Мне эту истину явить: И одинокой вечно быть. Пусть не одной, но каждый день Ты льнёшь туда, где разнородность: Моря и тучи, ночь и день; Триумф весны, зимы бесплодность. Восторг и боль – других почин, И страсть удачливых мужчин. Мужчин счастливых – ведь они Мечтали, что сердца сольются В одно, и с верой в эти дни Сквозь одиночество пробьются; Не зная, что в сей долгий срок, Как ты, был каждый одинок.
Из сборника «Стихотворения Мэтью Арнольда: третье издание» (1857)
К Маргарите: продолжение
Да! в море жизни мы живём Как островки средь волн высоких, И бьёт безбрежный водоём Нас – миллионы одиноких. Все острова объял поток, Что дик, бескраен и глубок. Когда он освещен луной, И аромат весны – услада, В долинах горных в час ночной Чудесны соловьев рулады. Их трели льются с берегов Через пролив и шум торгов. Тогда отчаянье с тоской К пещерам их летят моментом; Вдруг мысль – архипелаг людской Мог быть единым континентом! Теперь вокруг морская гладь — О, как нам встретится опять! Кто приказал, чтоб жар тоски, Лишь вспыхнув, сразу охладился? Кто жажду их зажал в тиски? Господь разрыва их добился! Меж островами он блюдёт Безмерный ток солёных вод.
Аделаида Энн Проктер[98]
(1825–1864)