Que j’adorais.
PARNY. Матильда, прощай! Рок велел нам расстаться, И сердце моё уж не будет метаться; Я разум с любовью избавлю от ссор, Хоть жизни ценней ты была до сих пор. Когда мы бродили, признался я в страсти, Красоты твои для меня – это счастье; Я верил – взаимна любовь и вольна, И думал, Матильда, ты будешь верна. Но ты изменила! К тебе я хладею, Не можешь, не должно тебе быть моею: Тебя презираю, как ране любил, От встречи с тобой не теряю я сил. Тебя не полюбят, хотя ты прекрасна, Ведь глупость и фальшь в тебе видны так ясно, Хоть фаты польстят и похвалят глупцы, С презреньем избегнут тебя мудрецы. И нежели страсть моя так пламенела, Когда притворялась ты честной умело? Так плачь, коль нарушила ты свой обет, Я сердце презрел – ведь желанья в нём нет. Была бы ты милой всегда, неизменной, В моём представленье – такой совершенной, Пусть нет тебя, время не сможет изъять Твой образ, что в сердце оставил печать. Ведь в грёзах раскрашены были картины Светящейся кистью Надежды невинной! Не смог сохранить я блаженство мечты, Тщеславно и лживо оно, как и ты. Быть может, другой – для Матильды пригоже, Желанней, хоть менее искренней всё же; Он лёгкую страсть твою сдержит тогда, Оставив тебя горевать от стыда. Не кайся, Матильда, твоё возвращенье Не нужно, напрасно твоё сожаленье: К чему твои клятвы с улыбками вновь, Погаснув, уже не зажжётся любовь.
Из журнала «La Belle assemblee: или привлекательное и модное собрание Белла» (Лондон, 1817)
Цветок Любви
Да, роза всё ж цветок любовный, Румянец, множество шипов; Зима морозит хладнокровно, Но нет в ней свежих лепестков. Младой Любви благая роза Сникает к Старости на грудь, Хотя и вянет от мороза, Но запах не исчез ничуть. Но скрытым тем благоуханьем В порыве скорбной доброты Она украсит с состраданьем Лишь склеп цветов и красоты. Ведь если лепестки увяли, Потух румянец навсегда, Их запах – это вздох печали, Что дарит Память на года. Что ж амаранту Страсть не рада, Коль он не вянет, без шипов?[66] Увы! в нём также нет услады, А жизнь Любви – услады зов. Сплетая розу с амарантом, Любовь их принимает власть: Венок чело охватит кантом, В нём и цветение, и сласть.
Фелиция Доротея Хеманс[67]
(1793–1835)
Из сборника «Национальная лирика и песни для музыки» (1834)
Последняя песнь Сапфо[68]
Звучи, о, тьма неспящих вод! Твой стон – мне скорбь без срока; Мой дух в тебе ответ найдёт На непрестанный крик мой: «Одинока»! Всё ж слово мне отправь одно, Напев твой беспрерывный! Взволнуй, что спрятано давно, О, мрачность вод, ты дашь покой мне дивный? Моя усталая душа Вздох тщетно твой искала, Ответ на мысль, – коль ей дыша, Жив человек – найдём ли в плеске вала? Звучи же, тьма безмолвных вод! Звучи в своей гордыне! Что чуждый мир твой принесёт, Коль отвергает он мой край поныне. Мне этот край был очень мил, Красоты дорогие! Но ветер лиру мне сломил, И струны погасил её живые! Их положи у ног моих! Ведь, как они, разбита Душа, что усластила их: Её богатство на песок излито. Но лавр всё ж мой, и славы свет Моё затронул имя — Я одинока, силы нет — О, глубь! Я здесь, чтоб сделать их твоими! Спрячь жгучий сей венок в своей Пещере темноватой! И боль мою, и славу дней Там, где судов обломки, геммы, злато. Ты, чайка, пляшешь на воде, Ты любишь и ты – дома; Здесь ждут тебя птенцы в гнезде, А я пришла, без спроса, незнакома. Крылатым чувством я полна, Вольны мои виденья, Любовь бескрайна, мысль ясна — О, дай же, море, мне успокоенье!
Джон Клэр[69]
(1793–1864)
Из книги Фредерика Мартина «Жизнь Джона Клэра» (Лондон, 1865)
Я скрыл свою любовь[70]
Я скрыл любовь свою, пока Не надоела мне мошка, Я скрыл любовь на много лет, Пока не надоел мне свет. Я на неё глядеть не смел, О ней лишь помнить – мой удел. Целуя чашечку цветка, Любимой говорил: «Пока»! Она – где травы и леса, Где в колокольчиках – роса, Синь её глаз целует бриз С пчелой поющей, прыгнул вниз Луч солнца, цепью золотой Её украсив в роще той. И как поющая пчела Всё лето здесь она цвела. Я скрыл любовь: где город, луг, Пока не сбит был ветром вдруг; Казалось, пчёл слышны слова, Гул мошкары стал рыком льва; И даже тишь нашла язык — Тем летом он в меня проник; Природа доказала вновь — Здесь только скрытая любовь.
Из сборника «Стихотворения, взятые, главным образом, из рукописей» (1820)
Первая любовь
Я был сражён, лишь час пришёл, Одной внезапной сладкой страстью: У девы лик тогда расцвёл, Моей душой владело счастье. Но побледнел я, словно смерть, И ноги отказали махом; Она взглянула – мне ль скорбеть? Ведь жизнь моя вдруг стала прахом. И я почти лишился зренья, И кровь к лицу вся прилила, Деревьев началось круженье, Казалось, наступила мгла. Исчезнул мир, все вещи зыбки, В глазах – вся бездна слов: Они звучали, словно скрипки, Кипела в сердце кровь. Зима ли свежий цвет колышет? В снегу – любви постель? В моих словах она не слышит Мольбу любви досель. Лица не видел я милее, Когда стоял пред ним. Ей сердце отдал я, хмелея, Ему не быть моим.
Любовь не может умереть
Враждебен, зол и грешен тот, Кто скажет, что любовь умрёт. Тот клеветник, кто скажет вновь: Что смертна и грешна любовь. На крыльях ангельских она Летит, как вечная весна. Тот враг и вероломен тот, Кто скажет, что любовь умрёт. Нам ангел ту любовь принёс. И нега сна, и сладость грёз, И синь небес, и солнца луч — Приют любви без тьмы и туч. Любовь мне сердце веселит, В ней свет божественный разлит, Тот клеветник, кто скажет вновь: Что смертна и грешна любовь. И сладость самых нежных слов, И сладость мыслей и стихов, И сладость радостных сердец — Есть наслаждения венец. Что роз и перца аромат! — Любовь лишь вспомнят все стократ; Тот враг и вероломен тот, Кто скажет, что любовь умрёт.
Хартли Кольридж[71]
(1796–1849)
Из литературного ежегодника Томаса Гуда «Гемма» (1829)
Песня
Она красивой не была Среди своих подруг, Не знал я, как она мила, Но мне – улыбка вдруг. В её глазах зажёгся луч: Родник любви, искристый ключ! Теперь её холодный взгляд Мне отклика не шлёт, Но ожидать я буду рад В нём яркой страсти взлёт. Он мне милей, хоть хмур и тих, Улыбок девушек других.
Из сборника «Стихотворения, песни и сонеты» (1833)