Сонет, сочинённый на Вестминстерском мосту 3 сентября 1802 года[11]
Нет ничего прекрасней в мирозданье! Тот нищ душой, кого не удивит Открывшийся величественный вид; Всё это Сити в нежном одеянье Красот рассвета; кораблей молчанье, Соборы, театры, башни, чей гранит Между землёй и небом так блестит Сквозь чистый воздух в розовом сиянье. Нет, никогда луч солнца золотой Так не ласкал земли моей раздольной, Не видел я столь царственный покой, А Темза не катилась так привольно. Мой Бог! объяты зданья тишиной, И всё, как сердце мощное, спокойно!
Жёлтые нарциссы[12]
Я брёл, как облачко весною, Один, меж долом и горой; И вдруг увидел пред собою Нарциссов жёлтых целый рой — В тени деревьев у реки Бриз волновал их лепестки. Толпясь, как звёзды, что сверкают, Наполнив светом Млечный Путь, Они вдоль берега мелькают, Чтоб в бесконечность ускользнуть; Их в танце тысячи сплелись, Головки поднимая ввысь. Танцуя рядом, даже волны Не превзошли весельем их: И я стоял, задором полный, Среди нарциссов золотых. На них бросая быстрый взгляд, Богатству праздничному рад. Когда же в кресле отдыхаю, Или мечтаю в тишине, Пред взором внутренним сверкая, Они блаженство дарят мне. И сердце радостью полно, Танцуя с ними заодно.
Восторга Призрак неземной[13]
Восторга Призрак неземной, Она явилась предо мной — Великолепное Явленье, И украшение мгновенья: Как звёзды в Сумерках – глаза, Темна, как Сумерки, коса. Вся красота её живая — Рассвет игривый, время мая; Танцующий, весёлый вид Подстережёт и поразит. Затем увидел ближе встречно: Дух, но и Женщина, конечно! Её движения легки, Свободны, девственно мягки; Лицо, где встретились в молчанье, И честь, и сладость обещанья; В ней блеска нет, ей не под стать Людей всё время восхищать, Зачем ей хитрость, скорбь, угрозы, Хвала, любовь, лобзанья, слёзы. Теперь, спокойно, в круге дней Я пульс машины вижу в ней; Плоть, чьё дыханье глубоко, — От жизни к смерти Спутник рока. Крепка умом, во всём скромна, Умела, стойка и сильна; То Женщина, что совершенна, Утешит, повелит смиренно; И всё же Дух ещё, в нём свет Сияньем ангельским согрет.
Когда я вспомнил то, что покорило…[14]
Когда я вспомнил то, что покорило Империи, как сникнул чести дух, Когда мечи сменили на гроссбух, А золото науку заменило, — Страна моя! мне просто страшно было. Моя ль вина? Но я к тебе не глух. Огонь в сыновнем сердце не потух, И совесть эти страхи пристыдила. Тебя должны ценить мы, коль оплот Нашли в тебе, неся благое бремя; Как был обманут я в любви своей: Не странно, коль Поэт в иное время К тебе среди раздумий обретёт Привязанность влюблённых иль детей!
Из «Стихотворений в 2-х томах» (1815)
Март[15]
Петух кукаречет, Синицы щебечут, В источниках – плески, На озере – блески, Заснуло на солнышке поле. И дети, и деды В труде непоседы; Огромное стадо Без устали радо Пощипывать травку на воле. В весеннем сраженье — Снегов отступленье, Им худо на склонах Холмов обнажённых; Для пахарей скоро раздолье: В горах уж веселье, В ручьях – новоселье; И тучки бледнее, И небо синее; Закончился дождь на приволье!
Сэмюэль Тейлор Кольридж[16]
(1772–1834)
Строки о прекрасной весне в деревне[17]
О мой ручей, журчащий круглый год, Хвалю твою прохладу чистых вод. Спасаясь от полуденного жженья, С венком из пиерийского цветенья[18], (Пока я не покинул сей приют) Украшу я исток твой мшистый тут. Ты в чаще не журчишь непроходимой, Чтоб снять печаль дриаде нелюдимой; В глуби пещер ключом незримым бьёт Не твой источник, увлажняя грот. Долины гордость! поишь ты весь день Все хижины окрестных деревень. Заполнили твой берег громким криком Проказники с эльфийским нежным ликом, Покинув класс, они бегут спускать Бумажный флот, твою волнуя гладь. На дудочке играет с грустным взглядом Селянин, опершись на посох рядом, Иль молкнет, чтоб с надеждой и в тоске Шаги любимой слышать вдалеке: Уже давно зовёт её хозяйка, Но пуст кувшин хорошенькой лентяйки. Мой скромный друг! средь гальки ты играешь, О прошлой неге память возвращаешь, Когда Надежды заблистал рассвет, Так радостно; спаси от новых бед, Что по душе моей скользили тенью, Как облака по твоему теченью. Ключ жизни, ты искрился в час дневной, Иль как боа сребристый под луной; А ныне ты бежишь под куст колючий, Иль пенишься, срываясь с горной кручи!
Из сборника «Лирические баллады» (1798)
Темница
То предки возвели для человека! Так мы являем мудрость и любовь К несчастному, что грешен пред нами, Невинный, может быть – а коль виновный? Излечит ли одна тюрьма? Господь! Коль в грешном поры сузились и ссохлись От нищеты, невежества, все силы Его назад откатятся, как волны; И станут вредоносными, ему Неся болезнь и гибель, как чума. Тогда мы призываем шарлатанов: Их лучшее лекарство! – поместить Больного в одиночество, где плача, С лицом угрюмым, под тюремный лязг, Он смотрит сквозь пары своей темницы В зловещем сумраке. Вот так лежит Он среди зла, пока его душа, Несформированная, станет разлагаться При виде ещё большего уродства! Ты прикоснись легко к нему, Природа! И чадо озорное исцели: И благотворно подари ему Свет солнца, красоту, дыханья сладость, Мелодии лесов, ветров и вод, Пока он не смягчится, и не будет Столь неуклюже, резко отличаться Среди всеобщей пляски и напевов; Но, разрыдавшись, исцелит свой дух, Чтоб вновь он добрым стал и гармоничным Под действием любви и красоты.
Любовь
Все мысли, страсти, наслажденья, Что возбуждают в смертных кровь, Огнём питаются священным По имени Любовь. И часто я в своих мечтаньях Вновь проживал тот час один, Когда стоял на горном склоне У башенных руин. Крадучись, лунный свет смешался С зарёй вечерней в тишине; Там дорогая Женевьева — Надежда, радость мне. К скульптуре рыцаря в доспехах Склонилась, опершись, она; И слушала мою балладу, Луной освещена. Грустит немного Женевьева: Моя надежда! Мой задор! Любовь её сильней, коль песней Её печалю взор. Я пел историю простую, Что сердце трогает былым — Она стара, груба, подходит К развалинам седым. И дева слушала, краснея, Потупив скромно нежный взгляд; И знала, лик её прелестный Всегда я видеть рад. Я пел о Рыцаре, что жгучий Герб на щите носил с войны; Как десять лет всё добивался Он Дамы той страны. Я пел ей о его страданьях — Тяжёл и грустен был мотив, Я показал любовь другую, Свою так объяснив. И дева слушала, краснея, Потупив скромно нежный взгляд; Простив меня, что лик прелестный Её лишь видеть рад. Когда я спел, как от презренья Безумным смелый Рыцарь стал, Как день и ночь леса и горы Не спав, пересекал; Как иногда из нор глубоких, А иногда из тьмы густой, Быть может, с солнечной поляны С зелёною травой Являлся милый, светлый ангел, В глаза смотревший без вины; Как знал он, Рыцарь сей несчастный! То – козни Сатаны; Как им в безумии отважном Злодеи были сражены; Как спас от смерти и насилья Он Даму той страны; И как, обняв его колени, Она рыдала, искупить Стремясь презренье, что безумство Смогло в нём породить; И как его лечила в гроте, И как прошёл безумства пыл, Когда на жёлтых мягких листьях Он к Богу отходил. Предсмертный вздох его! – закончен Нежнейшей песенки мотив: Замолкла арфа, голос дрогнул, Сочувствием смутив Мою простую Женевьеву; Она дрожит от чувств моих, От песни, музыки печальной, Хоть вечер – мил и тих; От страхов, рушащих надежду, От их невидимой волны, И что смиренные желанья Давно приглушены. Восторг и жалость – слёзы девы, Румянец и невинный стыд; Она моё шептала имя: Я слышу – сон журчит. Вздымалась грудь её, шагнула Она чуть в сторону, но взгляд, Поймав мой, робко подбежала Ко мне – о, как я рад! Она рыдала и в объятьях Своих мне сжала мягко грудь, Откинув голову, пыталась В лицо мне заглянуть. Отчасти страх, любовь отчасти, Отчасти робости наплыв, Скорее чувствую, чем вижу, Страстей её порыв. Я успокоил деву, гордо В любви призналась мне она; Моею стала Женевьева — Прекрасна и ясна.
Первое появление любви[19]
Надежда первой страсти так сладка! Как из-за туч звезды вечерней взгляды, Как нежное дыханье ветерка Над ивами, среди речной прохлады, В златых полях Цереры[20]; – жнец слегка Ему подставил потный лоб с усладой.
К молодой леди[21]
Луиза, я хочу сказать, Что видеть рад тебя опять Красивой и здоровой; Покинувшей свою кровать С болезнью столь суровой. Сверкает солнце с высоты, Дрозды наполнили кусты Весёлым щебетаньем. Должна приветствовать их ты Улыбкой – не страданьем. Поверь, болезнь твоя подчас Молиться заставляла нас В правдивом благочестье, И слёзы капали из глаз. Мы все страдали вместе. К тому ж терзала нас беда: Ведь не нуждались никогда Там в девушке прелестной; Здесь ангелов сочтёшь всегда, А в небесах им тесно!
Воспоминания о любви[22]
I Как тих сей уголок лесной! Любовь дышала здесь, конечно; Постель из вереска беспечно Вздымалась ласковой волной, Тебя желая бесконечно. II Где восемь вёсен, как лежал Я среди вереска Квантока? Внимал журчанию потока, Что скрытно там и тут блуждал, И жаворонок пел высоко. III Коль воздух с именем твоим Не зазвучал ещё; пытливый К чему твой взор? И вздох тоскливый? И с обещанием благим? Иль это дух твой молчаливый? IV Как знак родимый ищет мать В давно потерянном дитяти, Тебя любил я, ждал объятий! Но той, чью полюбил я стать, Я был обманут в благодати. V Ты предо мной стоишь, как цель, Мечта, запомненная снами. Казалось, кроткими глазами О страсти говоришь досель; Во мне струишь ты, Грета, пламя. VI Любовь не побуждала ль нас? Не был ли шёпот непрестанный Любви, как хохот твой гортанный? Один лишь голос в тихий час, Припев, столь громкий и желанный.
Страсть[23]
У истинной Любви и Страсть чиста; Земная в ней отражена черта, Чью суть создал на небесах Творец, Но переводит на язык сердец.
Роберт Саути[24]
(1774–1843)
Ариста[25]
Легенды славят мастера-творца, Кто с многих дев писал свою Венеру, — Когда пылали страстные сердца И бились от волнения без меры. Он отбирал на острове своём У всех красавиц: то румянец алый, То нежный взгляд, улыбку ясным днём, То блеск очей, живой или усталый. Прекраснейшее видя мастерство, Народ пред ним пал ниц в молитве чистой, Венком украсив миртовым того, Чей дар изобразил тебя, Ариста. Несчастлив тот художник, кто в других Находит прелесть нежных щёк твоих.