Берлинский туннель

В середине 50-х годов ЦРУ затеяло грандиозный проект, который обошелся ему в миллионы долларов, но зато принес горы ценной информации о Советском Союзе. Это был проект берлинского туннеля. История его сооружения интересна тем, что она иллюстрирует тот тип разведслужбы, когда различные функции ее частично перекрывают одна другую и друг друга поддерживают. Советские власти в Восточном Берлине обнаружили туннель только в апреле 1956 года, а до того — в течение многих месяцев — большая часть сообщений между Восточным Берлином и СССР фиксировалась и переправлялась в штаб-квартиру ЦРУ на предмет последующей обработки и анализа. Улов был обилен и очень полезен для аналитиков-специалистов по советской экономике, науке и вооруженным силам. Не менее полезен он был и для исследовательских отделов текущей разведки как ЦРУ, так и всего разведывательного сообщества.

Эта удача свалилась на нас благодаря тому, что западноберлинское подразделение агентурной службы давно уже вынашивало мысль о туннеле под границей, отделяющей контролируемый советскими властями восточный сектор от западного. Технические возможности позволяли прорыть такой туннель так, чтобы его не заметили понатыканные на каждом шагу часовые и патрули противника.

Рисунок из дела КГБ по операции «Берлинский тоннель»

Для работы был выбран заброшенный дом поблизости от границы. В него тайком, под покровом ночи, доставили все необходимые инструменты, и работа закипела. Самой большой проблемой оказалась проблема сокрытая выкопанного грунта. Так или иначе, туннель вырыли — другой конец его приходился тоже на заброшенный дом, по ту сторону границы, разумеется. Секретность работ требовала немалой изобретательности, но не меньшего технического мастерства потребовалось и от тех, кто уже в самом туннеле устанавливал регистрирующие устройства на восточногерманской магистральной кабельной линии.

Когда наконец одолели все трудности с тайным сооружением туннеля и установкой регистрирующей аппаратуры, настала очередь проблем перевода перехваченных сообщений и анализа их. И проблемы эти были огромной трудности. Занятое их решением Управление перехвата обратилось за помощью к Управлению разведки. Так что это была совместная операция, в ходе которой сотрудники двух разных управлений ЦРУ работали бок о бок, отбирая самое важное из попадавшей к ним информации и пересылая результаты своих трудов аналитикам всего разведывательного сообщества в Вашингтоне. Сочетание мастерства разведчиков и техников (специалистов по связи) с профессионализмом ученых дало отличные результаты, став одним из ярчайших примеров того, чего может достичь ЦРУ[5].

Берлинский тоннель — вид изнутри

Секретное выступление Хрущева

Другой великолепной иллюстрацией справедливости моего мнения о выгодах взаимосотрудничества является одна из величайших удач ЦРУ весной 1956 года. В феврале этого года Хрущев произнес свою знаменитую речь на XX съезде КПСС, в которой обвинил Сталина в преступной жестокости и грубых ошибках в управлении страной. Слухи об этом выступлении распространились сперва в странах Восточной Европы, а потом по всему миру. Даллес потребовал от агентуры раздобыть текст речи Хрущева — любой ценой.

Весной (насколько мне помнится, в апреле) текст оказался в наших руках — благодаря посредникам (неамериканцам), заработавшим на этом хорошие деньги. Текст этот направили в нашу штаб-квартиру для изучения, и Даллес настоял, чтобы Фрэнк Уиснер, Дик Хелмс и Джим Энглтон (глава контрразведки, сыгравший немалую роль в охоте за текстом) проконсультировались с кем-нибудь за пределами служб агентурной разведки на предмет выяснения аутентичности купленного ими документа и определения того, насколько содержание его значимо. Вероятно, в связи с моим участием в брифингах для СНБ и благодаря контактам с Хелмсом, Уиснер решил, что именно я должен ознакомиться с драгоценным документом и вынести суждение о нем.

Управление разведки расположено по одну сторону памятника Линкольну, а Управление планирования — по другую, ему принадлежал ряд унылых строений времен второй мировой воины, обозначенных, как «J», «K», «L». Теперь их уже снесли, а тогда они тянулись от 17-й до 23-й стрит. Нельзя сказать, чтобы сотрудники обоих управлений слишком интенсивно общались между собой — главным образом из-за свойственного УП духа кастовости и из-за жестких правил безопасности, на которых УП было отчасти помешано. Все же время от времени представители УП и УР встречались. Так было и в тот день, когда я намеревался изложить свое мнение о секретной речи Хрущева.

Атмосфера была торжественной, конклав возглавляли Уиснер и Энглтон, представлявшие точку зрения профессионалов из УП. Я был в изрядном меньшинстве, однако сумел представить убедительные доказательства того, что текст, имеющийся в нашем распоряжении, аутентичен произнесенной на XX съезде КПСС речи Хрущева. Все были счастливы.

Но тут же, однако, возникли и разногласия. Я обратился с красноречивым (как мне кажется) призывом сделать этот текст достоянием широкой публики. Это, сказал я, даст бесценную возможность ученым и студентам, интересующимся советскими делами, понять истинные принципы работы механизма сталинской России. Кроме того, не забыл я подчеркнуть, это редкая возможность подтвердить устами главы советского политбюро правоту всего того, что мы годами говорили о советской диктатуре. Такая публикация — приглашение всего мира на зрелище, где против тоталитарного режима выступит само его руководство.

Но, к удивлению многих, Уиснер и Энглтон выступили с возражениями. Как только мы пришли к заключению относительно аутентичности текста, они начали размышлять о том, чтобы выбрать из него подходящие места и предложить их вниманию специфической аудитории, на которую им надо оказать должное влияние. Они настаивали на необходимости «использовать» речь Хрущева, а не просто опубликовать ее для всеобщего ознакомления. Это пример того, как порой ориентирован мозговой аппарат работников тайной службы — в данном случае подход их отличался узостью и попахивало от него интриганством византийского толка. Много позже Джим Энглтон признал мою правоту, но в тот день он что есть сил бился за то, чтобы секретная речь Хрущева так и осталась секретной.

Все-таки тогда я победил, хотя обнаружилось это не сразу, а спустя несколько недель. Это была суббота, 2 июня — я с Алленом Даллесом работал над текстом одного из его выступлений, когда он неожиданно, в свойственной ему манере перескакивать с одной темы на другую, повернулся ко мне вместе со своим креслом и, внимательно глядя мне в глаза, сказал: «Уиснер говорит: вы за то, чтобы опубликовать речь Хрущева». Я изложил свои резоны, и глаза старика оживились. «Ей Богу, — подытожил он, — придется принять политическое решение!» И вот уже зажужжал телефон внутренней связи, и Даллес сказал Уиснеру, что он, после многих размышлений, пришел к выводу, что речь надо опубликовать.

Немного поколебавшись, Фрэнк все же согласился с доводами Аллена, и тогда тот позвонил в Госдепартамент — Фостеру Даллесу. После согласия Фостера речь отправили в Госдепартамент, а оттуда — прямо в «Нью-Йорк таймс», на страницах которой она и появилась в полном объеме в ближайший понедельник, 4 июня.

Это один из примеров действительно политического решения, в процессе выработки которого я принимал непосредственное участие. Выступление Хрущева стало событием исторического значения, ибо документированно обличив сталинизм как невиданных размеров политическое зло, он был вынужден перейти к более мягким формам тоталитарного управления страной. Это положило начало охлаждению отношений с Мао Цзэдуном. В том, что тогда представлялось коммунистическим монолитом, обнаружились существенные трещины. И способствовало этому обнародование секретного выступления Хрущева.

Вокруг света

В середине 1956 года Даллес надумал посетить ряд зарубежных баз ЦРУ — в тех регионах, где его появление не рассекретит их существование. К счастью для меня, он решил, что его должен сопровождать аналитик — на случай помощи в усвоении информации, обретенной в ходе поездки, и ассистировании в составлении последующего доклада. В качестве такого сопровождающего лица он и выбрал меня и, чтобы обеспечить мне поддержку в аналитических трудах, включил в свою свиту молодого сотрудника УНО Джеймса Биллингтона, специалиста по советской истории (он совсем недолго проработал в ЦРУ и теперь является главой Уилсоновского международного центра ученых в Вашингтоне). Джеймс сильно облегчал мою жизнь, поскольку, будучи совсем молодым человеком, именно он чаще всего таскал повсюду портфель со всем его секретным содержанием, а кроме того, на него были взвалены все запутанные проблемы обмена различных валют, когда нам нужны были деньги на повседневные расходы.

За пределами Европы Даллеса сопровождали местные сотрудники УП, чтобы объяснять ему что к чему. Другое дело — Европа. Даллес часто говаривал, что чувствовал себя здесь как дома еще в те времена, когда большинства из нас не было на свете. И я уверен, что это правда. В ходе той поездки Даллес намеревался сделать критический обзор оперативных программ, но при этом не забывал, что он еще и главный советник президента по вопросам анализа и оценки разведывательной информации (поэтому он и взял меня с собой). Аллен Даллес, на свой манер, был советником президента и в качестве добытчика информации, и в качестве ее аналитика и политического истолкователя.