В это время к нам присоединились Кваша и Дорошенко. Первый встал на нашу с Зинкевичем сторону, Дорошенко убеждал нас не отпускать начмила живым. Итого, большинство было за нами, на горе коммуниста.
Уже в сумерках я выбрал троих конвоиров и мы пошли в чащу. Вел себя Пирко достойно. Когда добрались до небольшой прогалины, я спросил, не хочет ли он написать родственникам. Сначала он попросил бумагу и карандаш, но потом махнул рукой.
– Какая разница… Знаете, я предвидел, что рано или поздно это может случиться, но не думал, что так тяжко будет расставаться с жизнью… Недавно свадьбу сыграл. Жена беременна. Ребенка мне уже не повидать…
Пирко задумался, прислонившись к дереву. Надо было заканчивать, а я жалел своего врага. Хотелось вернуть его в лагерь и настоять на том, чтобы его освободили под честное слово не воевать против нас.
Тут я вспомнил о казаках. Винтовки они держали на изготовку, на нас глядели сурово и насмешливо. Инстинкт борьбы владел их сердцами. Жалость – вредная и пустая забава, когда идет война. Я отошел и подал знак рукой. Тишину разорвали три выстрела.
Когда настали сумерки, мы развязали начмила и молдаванина и отправили в сторону, противоположную нашей, в какое-то село.
Выступаем. В двенадцатом часу[214] стоим уже в балочке под Новомиргородом – ждем захода луны. Из разведки возвращается Дорошенко. Наскоро проводим совещание: пока что всё тихо. Мост охраняет пулеметная застава. Перейти реку можно и вброд, но тыл надо обеспечить. Если атака захлебнется, они отрежут нам путь, и в любом случае, там должны проехать наши подводы.
Следовательно, отряды Чорноты и Зинкевича отправятся в обход, а Кваша и Дорошенко помогут провести их садами. Мои люди займут позицию у моста. Когда из города дадут красную ракету, атакуем – и бегом в центр.
Две группы исчезают из виду. Немного погодя, подвожу своих вдоль дороги к самой заставе. Слышится говор караульных. Кто-то задумчиво, хриплым голосом, тянет «Яблочко». Напрягая зрение, можно различить силуэты опирающихся на перила солдат. Ложимся в канавы и подползаем почти вплотную.
Над городом взлетает ракета. Багровый мерцающий свет падает на фигуры над нами.
Тени отлипают от перил и сбиваются в кучу посреди моста. По моему расчету, в этот миг все они должны пялиться на ракету, которая вот-вот погаснет. Поднимаю хлопцев – молча бросаемся в атаку. Застигнутые врасплох красноармейцы гибнут без единого выстрела. Шесть трупов летят в реку. Откатив в сторону заряженный максим, бежим что есть духу в город.
Там уже грохочут ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Слышу несколько хлопков – у кого-то в помещении рвутся гранаты. У центральной площади нас поджидает Дорошенко и выводит через еврейские дворы к зданию ЧК и милиции.
Вокруг него суматоха, приглушенные крики. Тени мечутся в темноте, лихорадочно заряжая винтовки. Кто-то в одном исподнем тащит вниз по лестнице пулемет. Замечают нас.
Подходим, разбившись на малые группы.
– Бросай оружие!
Тени, упав на землю, отвечают огнем.
Командую, и полдюжины гранат, шипя запалами в воздухе, летят куда-то во врага. Взрывы, мы бросаемся вперед. Хлопцы ловят чекистов и милиционеров. Кое-кто успел спрятаться в доме, заперев за собой дверь. Снаружи лежит несколько тел. Возле пулемета растянулся покойник в белье и бескозырке. На рубахе темнеет маузер.
Бросаем в окна две гранаты, выбиваем двери и врываемся внутрь. Выстрелы в темноте пустых помещений, выстрелы под окнами фасада, где стал со своей пятеркой Оробко, – и вот мы зажигаем лампы и начинаем носить на улицу оружие.