Февраль

Февральский переворот стал плодом сговора Прогрессивного блока (объединения либеральных и центристских фракций обеих палат парламента – Государственной Думы и Государственного Совета) и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Заговорщикам было ясно: если царя не свергнуть прямо сейчас, это станет немыслимым делом после победы в войне и даже на пороге победы.

Просчитывали ли заговорщики дальнейшее развитие событий? Похоже, устранение Николая II было для них той самоцелью, достижение которой сразу все улаживало наилучшим образом. Как политики эти люди не переросли даже народников XIX века («честнейших и бестолковейших», по определению философа, богослова и бывшего народника Сергея Дурылина). «Чисто отрицательное отношение к правительству, систематическая оппозиция – признак детства политической мысли», – тщетно внушал своим политическим наследникам (каковых не оказалось) классик отечественного либерализма, отец российского конституционного права Борис Чичерин.

В верхушечную фронду были вовлечены думцы, видные чиновники, предприниматели, руководители и владельцы крупных предприятий, а посвящены частично или полностью едва не сотни. Историк В. С. Брачев заключает: «О существовании заговора в январе – феврале 1917 года знали, можно сказать, все, кроме самого царя, который спокойно уехал 22 февраля в Ставку» (На путях к дворцовому перевороту // Terra Humana. – 2007, № 4).

В советское время тезис об антиреволюционности «буржуазии» не мог быть поставлен под сомнение, любая такая попытка пресекалась, притом с оргпоследствиями. Согласно «Советской исторической энциклопедии», «движущими силами Февральской революции были пролетариат и крестьянство». Чуть портили картину два-три неосторожных высказывания все того же Ленина. Например, такое: «Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, „разыграна“ словно после десятка главных и второстепенных репетиций; „актеры“ знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия». Это из статьи «Письма из далека»; в учебном курсе «Истории КПСС» ее, разумеется, не было, студентов мучили другими статьями.

В середине 1980-х всё же начали обсуждать «буржуазный», «великокняжеский» и «масонский» заговоры против монархии – но лишь для того, чтобы высмеять и отвергнуть. Эта инерция сказывается доныне, хотя профессиональные работы последних лет на тему скрытых пружин Февраля уже вынудили наследников марксистской концепции занять глухую оборону – впрочем, пока удерживаемую. «Официальной» истории в современной России нет, но оценки, изредка формулируемые в высоких государственных структурах по случаю разных годовщин (если речь идет о «царской» России), обычно мало отличаются от привычных с советского времени. Но вот как объяснил кризисные процессы, приведшие к Февральской революции, доктор политических наук И. В. Бочарников, начальник отдела в Аналитическом управлении Совета Федерации: «Они были обусловлены не столько ухудшавшимся экономическим положением, сколько обострением борьбы различных политических группировок на высшем уровне государственной власти». Это признак смены парадигмы. В 2011 г. вышел капитальный (900 стр.) труд В. А. Никонова «Крушение России. 1917», сближающий представления о верхушечном и рукотворном генезисе февральских событий со взглядом на них как на низовые и стихийные.

То, что вторые невозможны без первых, подмечено давно. Бывший террорист, участник покушения на Александра III Михаил Новорусский писал за много лет до февральского переворота (М. В. Новорусский. Из размышлений в Шлиссельбурге // Минувшие годы, № 3, 1908): «Строить баррикады и устилать улицы своими трупами было всегда привилегией четвертого сословия [т. е. простолюдинов] всех народов. Этот наружный факт еще ничего не говорит о внутренних пружинах. И когда речь идет о революционных организациях, ни богатство духа, ни избыток героизма не могут сделать их деятельными, если иссякли питавшие их денежные ресурсы». Народоволец Новорусский был знаком с вопросом не понаслышке. Денежными ресурсами февральскую «стихию» могла обеспечить, и обеспечила, российская крупная буржуазия.

Четырнадцатое февраля 1917 года А. Ф. Керенский произносит с думской трибуны: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». В каком парламенте воюющей страны было возможно такое? Газеты радостно подхватывали подобные слова – журналисты и тогда были не умнее, – эти слова читали в окопах с очевидными последствиями для боевого духа армии. Вряд ли подобные речи были случайны, они готовили страну кдворцовому перевороту. Во время войны!

Враги царя спешили еще и потому, что хотели опередить указ об «ответственном правительстве». Но разве не об этом так давно и страстно грезила вся либеральная Россия? Только вот беда: одно дело получить желаемое из снисходительных царских рук и другое – добиться своего как победители монархии! Документ уже был подписан императором и лежал в столе у недавно (20 декабря 1916 года) назначенного министра юстиции Н. А. Добровольского (К. И. Глобачёв. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. – М., 2009). Обнародовать указ собирались на Пасху, 2 апреля. Хотел ли император, чтобы его уступка оппозиции выглядела примирительным подарком к светлому празднику, пасхальным яичком, а значит – и чуть менее уступкой вообще? До Пасхи никто не должен был знать об указе, но сохранить тайну, похоже, не удалось. В число просчетов, приведших к катастрофе, входит и эта попытка совместить важнейшее решение с праздником.

В стане сторонников переворота утвердилось согласие: устранение царя надо ускорить. Каким способом? Тем, которым устранили Павла Первого? Или, как планировал ответственный за силовую часть заговора ромистр Д. В. Коссиковский: захватив царский поезд силами боевой группы идейных офицеров на глухом перегоне (после боя с казаками охраны!) и заставив царя отречься? То есть предстать перед страной узурпаторами, террористами, а то и цареубийцами? Нет, отстранить нелюбимого царя можно только с опорой на требование народа. А значит, надо вывести народ на улицы. Как это обеспечить, подсказывала память о 1905 годе.

Те, кто не верят ни в заговоры, ни в народные стихии, а верят в мистическую подоплеку событий, вспоминают, как Распутин предупреждал (якобы) царя: «Ты царствуешь, пока я жив». За две недели до нового, 1917 г. бедовый «старец» был убит. И довольно скоро, в феврале, возникла пауза в подвозе провианта в Петроград. Паузу намеренно удлинил вероятный участник заговора, управляющий делами Особого совещания по продовольствию Н. А. Гаврилов. Историк, автор исполинского (90,5 авт. л.) исследования «Красная смута» В. П. Булдаков на основании документов Госархива РФ (Ф. 5881, оп. 2, д. 110, л. 2) приходит к ошеломляющему (хотя для людей 1917 года достаточно очевидному) выводу: «Монархию свалили снежные заносы на железных дорогах, поставившие под угрозу продовольственное снабжение столицы – вопреки тому, что не столь далеко от столицы, на станции Бологое, скопилось громадное количество продовольствия». В «хвостах» у булочных какие-то люди начали уверять, что правительственный аппарат «в доле» со спекулянтами, распускать другие панические слухи.

Просто слухов для открытого бунта было бы, вероятно, недостаточно, если бы не хорошо подготовленная атмосфера всеобщего недовольства властью. Февральскому перевороту предшествовали долгие годы антиправительственной пропаганды. Американский исследователь Майкл С. Меланкон провел контент- анализ ста русских газет за 1910–1914 гг., обнаружив удивительное единодушие взглядов: все сто, включая праворадикальные органы, критически относилась к политике правительства и лично к царю. Война не заставила газетчиков сбавить тон. Пресса настойчиво создавала образ внутреннего врага в лице императорской четы, правительства, «камарильи» и «темных сил». В разгар войны якобы умеренная газета позволяет себе фельетон, где положение в России сравнивается с положением пассажиров автомобиля, ведомого безумным водителем по узкой дороге над пропастью, когда всякая попытка овладеть рулем кончится общей гибелью. Поэтому сведение счетов с шофером (то есть с императором!) откладывается «до того вожделенного времени, когда минует опасность» (Русские ведомости, 27 сентября 1915). Писал это не мелкий щелкопер, а депутат Государственной Думы Василий Маклаков, которого другая газета, орган либералов-прогрессистов «Утро России», перед этим выдвинула в министры юстиции некоего альтернативного кабинета (тоже неслабо во время войны!). Подобный настрой прессы стал важным фактором подготовки волнений и переворота.

Есть поразительное свидетельство о том, что Февральская революция начиналась как хорошо организованный «флешмоб» (тогда и понятия такого не было). Петроградский градоначальник генерал А. П. Балк вспоминает (Гибель царского Петрограда // Русское прошлое. – Л., 1991. № 1) события в «международный день работниц» (23 февраля – это 8 марта по новому стилю), когда в Петрограде была организована демонстрация женщин (рабочие с Выборгской стороны подтянулись позже). Движение по Литейному и Невскому, пишет генерал, «необычное – умышленное. В публике много дам. Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные подавленные голоса: „Хлеба, хлеба“. И так продолжалось весь день всюду. Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста. Голода не было. Достать можно было все. Вопрос о наступающем голоде был раздут самой же публикой, к сожалению, не без участия интеллигенции. Было приятное занятие ставить полицию в глупое и смешное положение. И таким образом многие, вполне лояльные люди, а в особенности молодежь, бессознательно подготовляли кровавые события, разыгравшиеся в последующие дни».

Перенесись наш современник в Петроград 20-х чисел февраля 1917 года, он без труда опознал бы в происходившем «цветную революцию». Большинство ее составляющих были налицо: намеренно распускаемые панические слухи, огромные толпы на улицах, агитаторы, провокаторы, нападения на полицию, пылкий энтузиазм либеральной и левой интеллигенции (завтра те и другие станут жертвами событий, о которых так страстно грезят сегодня). Руководство ряда крупных оборонных (!) предприятий Петрограда вдруг объявляет их временную остановку («локаут»). Сто тысяч не занятых у станка рабочих отправляются «бузить», как это тогда называлось, на улицы. Удивляться нечего: начальником крупнейшего из остановленных заводов, Путиловского, был один из заговорщиков генерал А. А. Маниковский. Начинают бастовать – но уже по инициативе снизу – другие предприятия. У загадочных благотворительных фондов находятся деньги для выдачи вознаграждений активным участникам демонстраций.

Совсем не случайно после первого дня беспорядков не была принята мера, очевидная для любого из нижних чинов, но кто-то ее запретил. Саперы должны были взорвать лёд на Неве и Обводном канале, чтобы нельзя было перейти по льду в сторону центра города, где кипела основная буча, а на мостах следовало разместить вооружённые заслоны. Этим от мест массовых беспорядков отсекались бы не столько путиловцы и обуховцы, своего рода рабочая аристократия, сколько Выборгская сторона с её менее оплачиваемым рабочим классом.

(Это стоит пояснить. Заработки рабочих низшего разряда Обуховского и Путиловского заводов составляли 160 руб. в месяц, высшего – 400. Фунт говядины к началу февральских событий стоил в Петрограде 40 коп. (в пересчете на килограмм получается 98 коп.). То есть рабочий высшего разряда мог купить на свою месячную зарплату 408 кг говядины, низшего – 163 кг. Обуховский и Путиловский были самыми большими заводами Петрограда, их рабочие больше дорожили работой и были менее склонны «бузить». Но путиловцев подтолкнул локаут, остальные же участники волнений были не прочь с помощью шествий под экономическими лозунгами улучшить свое материальное положение. Человеку никогда не кажется, что он имеет достаточно. Обладай рабочий класс России возможностью заглянуть в будущее, он вел бы себя в феврале 1917 года совершенно иначе.)

Сразу выяснилось (хоть и так было известно), что столичный гарнизон развращен безопасным тылом и готов поддержать любую бучу, любые антивоенные лозунги, лишь бы избежать отправки на передовую (а кто-то – и расставания с зазнобами из петроградских кухарок и горничных). Остряки не зря называли его «Петроградским беговым обществом» – столько в нем за время войны зацепилось «ограниченно годных» и уклонившихся от фронта под любыми предлогами. Еще хуже обстояло дело с запасными и учебными частями, набитыми в перенаселенные казармы. Показательно, что удалить ненадёжные соединения из столицы давно требовали как раз те, кого молва зачисляла в прямые немецкие шпионы – премьер Б. В. Штюрмер и министр внутренних дел А. Д. Протопопов.