Армия под ударом

Это припадочное убийство нелюбимого офицера вселило в учебную команду ужас и одновременно решимость. Спасая себя от трибунала, солдаты ринулись поднимать на бунт другие части Волынского полка («Всех не засудишь!»). К ним присоединились запасной батальон Преображенского полка, 6-й запасной Саперный батальон. Бунт нарастал быстро, в течение нескольких часов на стороне мятежников оказалось больше половины столичного гарнизона. Психозы заразны, это подтвердит любой психиатр.

Дальнейшее слишком хорошо известно. Демоны массового безумия были выпущены на волю. Роковым порождением Февральской революции стал созданный явочным порядком Петроградский совет, сразу заявивший претензии на высшую власть не только в Петрограде, но и во всей стране. Едва возникнув, это самочинное сборище породило печально знаменитый Приказ № 1, давший толчок к распаду армии. Этот документ был плодом коллективного творчества – правда, очень специфического. Участники первого заседания Петросовета вспоминали позже, как «на трибуну поднимались никому не известные солдаты, вносили предложения, одно другого радикальнее, и уходили при шумных рукоплесканиях. Ошибкою было бы искать индивидуального автора этого произведения» (Д. О. Заславский, В. А. Канторович. Хроника февральской революции. Т. 1. 1917 г. Февраль – май. – Пг., 1924). Вид формального документа «произведению» придал присяжный поверенный Н. Д. Соколов.

Приказ № 1 предписывал, среди прочего, создать в воинских частях и на кораблях выборные комитеты из представителей нижних чинов. В политических вопросах воинские части подчинялись не офицерам, а выборным комитетам и Петросовету. Все оружие отныне должно было находиться в распоряжении комитетов и «ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованию». Приказом вводилось равенство прав «нижних чинов» с остальными гражданами в политической и частной жизни, отменялось титулование офицеров, больше не надо было вставать при их появлении, отдавать честь и т. д. «Строжайшая воинская дисциплина» оставалась обязательной лишь при несении службы. Обращаться к нижним чинам теперь можно было только на «вы».

Обнародованный 2 (15) марта 1917 года, Приказ № 1 сразу разрушил основополагающий принцип единоначалия в армии, по сути лишив офицеров власти. В тот же день стало известно об отречении царя. Сумятица в умах нижних чинов под воздействием этих двух новостей не поддается описанию. Едва ли не все они восприняли «отставку» царя как освобождение от воинской присяги Богу, царю и отечеству. Простые люди, особенно из крестьян, видели в присяге молитвенную клятву, нарушить которую означало попасть в ад. После 2 марта большинство из них сочло себя свободными от этой клятвы, они ничего больше не были должны не только царю, но и отечеству. И даже Богу. Сразу резко сократилось число рядовых, подходивших к исповеди и причастию, об этом пишут многие мемуаристы. Солдаты и матросы, в чьих душах произошло крушение веры, дезертировали массами. Дезертиры сыграли важнейшую, возможно решающую роль в событиях 1917 года.

Пятого (восемнадцатого) марта министр юстиции Временного правительства А.Ф. Керенский произнес растиражированные прессой (и самые знаменитые по глупости) слова о «великой бескровной революции», хотя только на Балтике к тому времени (и в ближайшие дни) матросами было убито до ста старших офицеров. В их числе командующий Балтфлотом адмирал А. И. Непенин, главный командир Кронштадтского порта адмирал P. Н. Вирен, начальник штаба Кронштадтского порта адмирал А. Г. Бутаков, командир 2-й бригады линкоров контр-адмирал А. К. Небольсин, комендант крепости Свеаборг, флота генерал-лейтенант В. Н. Протопопов, командиры 1 и 2-го флотских экипажей флота генерал-майоры Н. В. Стронский и А. К. Гире, командир линкора «Император Александр II» капитан 1-го ранга Н. И. Повалишин, командир крейсера «Аврора» капитан 1-го ранга М. И. Никольский, контр-адмирал Н. Г. Рейн, капитаны 1-го ранга Г. П. Пекарский и К. И. Степанов. Сколько всего произошло расправ с «офицерами-угнетателями» по стране в целом и на фронтах, осталось неподсчитанным.

Армейская масса восприняла Приказ № 1, говоря современным языком, как рамочный, постоянно норовя расширить полномочия солдатских комитетов. Кое-где эти комитеты смещали неугодных командиров, заменяя новыми на свой вкус, вмешивались в работу фронтовых штабов. По требованию солдатских комитетов весной 1917 года на фронтах было отстранено от командования и удалено из армии до 150 генералов. В частях обсуждались приказы, мог быть отменен, к примеру, приказ об атаке. Свободно велась политическая агитация, что не допускается ни в одной армии мира. Самое тягостное впечатление на офицерский корпус произвела врученная лично генералом Лавром Корниловым награда «любимцу Керенского и творцу Февральской победы, унтер-офицеру Кирпичникову, убившему своего командира» («Родина», № 11, ноябрь 2016).

Еще одним тяжким испытанием для русской армии стало ее расщепление по национальному признаку. Еще в начале войны был создан ряд национальных соединений (латышских стрелков, Польский корпус и несколько мелких, скорее символических), но как части ополчения, а не регулярной армии.

Попытки вычленения национальных частей в составе пока еще единой армии начались уже в марте 1917-го. К счастью, процесс оказался непрост. За некоторыми исключениями более или менее боеспособные национальные части в ощутимом количестве (53 пехотные и стрелковые дивизии, 6 кавалерийских дивизий, 8 отдельных пехотных и кавалерийских полков) появились незадолго до (и вскоре после) октябрьского переворота. Произойди полноценная «национализация» армии хотя бы весной – летом, фронт начал бы разваливаться много раньше, чем в реальности. Самой тяжкой по последствиям была украинизация, поскольку около трети личного состава русской армии составляли выходцы из малороссийских губерний. Требование Всеукраинского национального съезда в апреле 1917 г. о том, что полномочные представители Украины должны участвовать в будущей мирной конференции, говорило о том, что съезд уже видит Украину субъектом международного права.

Уже после Приказа № 1 Россия не смогла бы до конца оставаться полноценной участницей войны. Резкое падение воинской дисциплины, разгул самой безответственной демагогии, массовое дезертирство, чудовищный выплеск разрушительной социальной энергетики – все это шаг за шагом погружало российскую военную машину в паралич. На этом фоне поражает то, о чем упоминают редко: запас ее прочности несмотря ни на что. Уже перестав быть императорской, она вопреки мощнейшим разлагающим факторам, вопреки большевистской пропаганде и всем актам предательства, вопреки отколу от ее русского ядра значительных сил по этническому признаку, каким-то чудом (или совсем не чудом?) продолжала держаться еще почти год, до марта 1918-го. Те, кто должны были дезертировать, дезертировали, оставшиеся держались. Одаренный демагог Керенский вплоть до своего политического конца легко покорял солдатскую аудиторию. Он всегда верил в то, что говорил в данный миг, это придавало его словам неотразимую силу. Его почти истерические речи были куда убедительнее на слух, чем при чтении. Он звал войска на смерть, а те отвечали криками «ура».

Характерно, что Четверной союз, с самого момента отречения русского императора полностью осведомленный обо всем происходящем в России и ее армии, не спешил оголять свою сторону русских фронтов. Они не пошли на такой риск, как ни вопияли о подмоге другие их фронты, поскольку военные действия на востоке хоть и ослабли, но не прекратились. Четвертого апреля уже упоминавшийся корпус генерала Николая Баратова занял Ханакин (ныне в Ираке), причем передовая казачья сотня соединилась с англичанами. Русской армии пришлось отказаться от согласованной было с союзниками на Петроградском совещании апрельской операции, но у нее хватило сил предпринять пусть и неудачное, но наступление (июньское, на Станислав и Галич), хватило сил организовать в октябре умелую оборону островов Эзель и Даго (Моонзундская операция). Немцы в конечном счете захватили острова, но эта победа оказалась для них хуже поражения, ибо стоила слишком многих потерянных и поврежденных кораблей и никак не облегчила стратегическое положение Германии. Девятнадцатого – двадцать четвертого августа 1917 г. противнику удалось прорвать оборону русских войск и овладеть Ригой. Заговорили об угрозе Петрограду, но продвижение немцев в этом направлении было остановлено 12-й армией Северо-Западного фронта. В июле – августе на Румынском фронте 400-тысячная русско-румынская группировка под командованием генерала Д. Г. Щербачева в сражении у города Мэрэшешти лишила немцев надежд прорваться на Украину. Вслед за этим активные действия на Восточно-европейском фронте затихают. Центральные державы явно ждут смены политики российского Временного правительства. Или смены Временного правительства.

Но при этом одна только Германия даже в октябре 1917 года продолжает держать против России не менее 80 дивизий, которые ей позарез нужны на Западном фронте. Зато сразу после большевистского переворота генерал Людендорф (начальник штаба кайзеровской армии и на тот момент фактический диктатор) предписывает начальнику штаба Восточного фронта генералу Гофману перебросить на запад ни много ни мало миллионную (!) группировку. То есть эти генералы словно откуда-то знают (или действительно знают?), что большевики не предпримут никаких серьезных действий, исключая показные, против немецких войск, и фронт можно максимально разгрузить. Уже к заключению перемирия 15 декабря 1917 года немцы успели снять 50 дивизий и 5 тысяч орудий с русского фронта и отправить на Западный. Сходные подвижки произошли на линиях соприкосновения с австро-венграми.

А в это время

К моменту отбытия делегаций союзников из Петрограда (т. е. к 8 февраля 1917 года) Четверной союз располагал 331 дивизией общей численностью 10 млн чел. Ему противостояли на тот момент в общей сложности 425 дивизий Антанты умопомрачительной численностью в 21 млн чел. (цифры из Большой советской энциклопедии, 3 изд., 1975, том 19). Генерал и военный историк Николай Головин, сам участник Первой мировой, писал (Головин H. Н. Россия в Первой мировой войне. – М., 2014), что на 31 декабря 1916 года в действующей армии России находилось 6,9 млн человек, т. е. без малого треть всех сил Антанты.

К весне 1917 года германское командование решило отказаться от попыток наступать на суше: пусть противник сам пробует наступать и несет непоправимые потери. И действительно, попытка апрельского французско-английского наступления на бельгийском направлении закончилась катастрофой – французы потеряли 187 тыс. человек, англичане, временно подчиненные французскому командованию, – 160 тыс. В случившемся был во многом виновен легкомысленный французский военный министр Нивель, он охотно рассказывал о предстоящем наступлении чуть ли не дамам и, что еще хуже, – журналистам, намекнув даже на направление удара, что дало немцам возможность подготовиться. Битву назвали «мясорубкой Нивеля». Во французской армии начались мятежи, 20 000 солдат дезертировало. Английский военный историк Джон Киган (John Keegan) называет в своей книге «Первая мировая война» (рус. пер.: М., 2002) цифру, замалчивавшуюся не только во время войны, но ив откровенные годы после нее: «54 французские дивизии отказались прийти на смену дивизиям, находившимся на передовых позициях». Это был мятеж, который мало было подавить, его надо было еще и замять. Стало ясно, продолжает Дж. Киган, что какое-то время британским войскам придется сражаться во Франции в одиночку. В мае Нивеля на посту главнокомандующего французской армией сменил Петэн, получивший почти диктаторские полномочия. Дисциплину в армии он укреплял показательными казнями. Военный трибунал упрятал при нем за решетку 23 тысячи военнослужащих. Гражданские власти тоже не дремали. В стране было арестовано, не считаясь с положением или иммунитетом, свыше тысячи оппозиционеров и лиц со связями по ту сторону фронта. Так, были отданы под суд Жозеф Кайо, бывший премьер-министр, несколько депутатов парламента и даже только что покинувший пост министра внутренних дел Жан-Луи Мальви. Государственный аппарат подвергся суровой чистке от пораженцев и германофилов.

В июне 1917 г. революционным движением во французской армии были охвачены уже 75 пехотных и 12 артиллерийских полков (данные неполны). Солдаты покидали окопы, захватывали грузовики и поезда, чтобы двинуться на Париж, некоторые подняли красные флаги. Несколько дней между линией фронта и Парижем была всего одна надежная дивизия (по другим данным, целых две), командование сформировало заградотряды. На заводах Франции, включая военные и металлургические, в мае и июне прошла волна забастовок. В июле был отдан приказ по армии о смертной казни за отказ повиноваться. Наконец, было сделано то, на что ни в коем случае не решилось бы российское Временное правительство – были закрыты все мало-мальски вольнодумные газеты, а прочие издания прикусили язык сами. В редакциях газет, где представитель русской армии во Франции граф А. А. Игнатьев пытался понять, продержится ли Франция, избегали отвечать прямо и переходили на шепот.

Британские войска по соглашению с Парижем заняли тот участок французского фронта, где революционное движение было сильнее всего. «Это дало возможность французскому правительству, – пишет Киган, – увести восставшие войска в тыл для расправы и переформирования». Разгоравшаяся революция была погашена. Только по статье «оставление поста перед неприятелем» военно-полевыми судами было вынесено в 1917 году 4650 смертных приговоров (далеко не все были исполнены). Поскольку нельзя было отдать под суд целый батальон, «мятежников» отбирали по жребию или каждого десятого; были случаи, когда сдавшиеся в плен солдаты и офицеры заочно приговаривались к смерти. Эти события, еще бывшие у всех на памяти, живо обсуждались между двумя мировыми войнами, приводились факты расстрела солдат по суду и даже без суда. Однако позже эти казни, как и заградотряды во французской армии, если и упоминались, то с неохотой и вскользь.

Весной и летом 1917 года представители союзников во Франции наверняка направляли в свои страны куда более панические депеши, чем те, что их коллеги слали в начале года из Петрограда, но историкам (нашим особенно) это теперь мало интересно – ведь революция во Франции не вспыхнула.

Во второй половине года стало казаться, что внутреннее напряжение в стране слабеет, но уже вскоре после большевистского переворота в России президент Пуанкаре записывает в дневнике: «Всюду среди парижан тревога. Число пораженцев беспрестанно растет». И неудивительно: стало известно о начавшейся массовой переброске немецких войск с русского фронта на французский. Угроза поражения Антанты обозначилась вновь, сторонники немедленного мира обрели второе дыхание, повторялась ситуация апреля – июня, а кто-то был готов последовать русскому примеру. Но у Франции нашелся еще один спаситель, 76-летний премьер Жорж Клемансо, он действовал уже испытанными методами. Можно сделать вывод: во Франции между весной 1917-го и весной 1918-го вполне могло возникнуть местное издание большевизма – грибница Парижской коммуны никуда не делась из французской почвы. Страну спасли суровые, но необходимые меры. Всех, кто в теории мог возглавить пацифистский переворот сверху или солдатский бунт снизу, лишили возможности это сделать. Своей твердой политикой Петэн и особенно Клемансо «дотащили» свою страну до победы. А вот российское Временное правительство оказалось, увы, неспособно на твердую политику – социалист Керенский, стеснявшийся окоротить социалиста Ленина, был совсем не Клемансо.