2019-й – год столетия «Версальского мира», подведшего итоги Первой мировой войны (1914–1918), год размышлений о причинах того помрачения умов, которое привело к столь чудовищной и, по сути, беспричинной бойне. После этой войны Европа уже не могла остаться прежней. Еще менее могла остаться прежней Россия.

Отрезок времени между 2 (15) марта 1917 года и 18 февраля (3 марта) 1918 года, т. е. между отречением Николая II и подписанием Брестского мира, по своим последствиям стал самым страшным в российской истории. Эти двенадцать месяцев (без 12 дней) и сами по себе были наполнены большими и малыми трагедиями, но исполинская лавина, которую они обрушили, оптически уменьшила масштаб первоисточника и почти скрыла многие причинно-следственные связи. Однако стоит погрузиться в события той роковой поры, становится ясно: многие из них по закону домино развиваются до наших дней и в России, и во внешнем мире. Не исключено, что мы подсознательно стремимся умалить пугающий размах и влияние тех событий. Нас тревожит мысль, что несколько узко мыслящих и несколько одержимых людей на фоне нескольких почти пустяковых происшествий могли сокрушить великую страну и до самых оснований сотрясти мир.

Историки любят искать предпосылки, сделавшие неизбежными те или иные судьбоносные повороты в жизни стран и народов. Русская революция 1917 года – трудный случай в этом смысле. Авторитетный коллектив ученых (А. Н. Боханов, М. М. Горанов, В. П. Дмитриенко. История России. Т. 3. XX век. – М., 1996) признает: «Попытки целого направления отечественной историографии (с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно) определить „предпосылки“ революции можно считать безуспешными. Зависимость между выделяемыми объективными и субъективными „предпосылками“, с одной стороны, и масштабом, глубиной, результатами революции – с другой, выявить так и не удалось. Сама концепция „предпосылок“ навязывала вывод о закономерности революции», каковой закономерности не было. По сути, это признание того, что революция 1917 года – во всяком случае, ее начало, февральский переворот, – явление ничуть не предопределенное. Но произойдя, этот переворот стал неотменимой причиной (т. е. предпосылкой уже в истинном смысле слова) гражданской войны и гибели исторической России.

Видимость «революционных предпосылок» усматривалась в начале XX века в большинстве промышленных стран. Но вероятности самых разных поворотов судьбы сосуществуют и уживаются всегда и везде, ветвистость вариантов бесконечна. Какой воплотится в жизнь, про тот и будут говорить: «Все к тому шло» и «Мы это предвидели» (хотя предвидели иное). Чтобы история выглядела наукой, а не сборником происшествий, ученые отыскивают «исторические закономерности», доказывая, что развитием стран и народов управляют объективные законы. Однако решающие события всякий раз происходят не в угоду этим законам, а по капризу случая. Прошлое усеяно развилками. Хорошо сказано у Набокова: «К счастью, закона никакого нет, – зубная боль проигрывает битву, дождливый денек отменяет намеченный мятеж, – все зыбко, все от случая, и напрасно старался тот брюзгливый буржуа в клетчатых штанах времен Виктории, написавший темный труд „Капитал“ – плод бессонницы и мигрени» («Соглядатай»).

Еще в январе 1917-го царь колебался, не последовать ли советам, содержавшимся в записке члена Государственного совета А. А. Римского-Корсакова. Ее автор, разгадавший, что либеральный «Прогрессивный блок» готовит переворот, буквально требовал ввести военное (или даже осадное) положение в столицах, объявить рабочих оборонных заводов «призванными по законам военного времени», закрыть распоясавшиеся газеты и так далее. Поступи царь именно так, не было бы никакой революции, а остроглазые современники, свои и зарубежные, ясно показали бы в своих дневниках и мемуарах, что рассуждения наивных людей о близкой революции были просто смехотворны. Помня, насколько тяжелее ситуация была в 1915 году, да ив начале 1916-го тоже, царь скорее всего счел меры, предложенные Римским-Корсаковым, излишними и способными только зря озлобить народ.

Накопленные за советское время свидетельства того, что в годы Первой мировой в России с каждым месяцем и неделей зрела и накалялась «революционная ситуация», составляют целую библиотеку. Соискатели степеней десятилетиями переписывали их друг у друга, добавляя по мелочам новонайденные и ново- выдуманные. Исчерпав хоть немного убедительные, в ход пускали любые. Жена Николая II узнает, что в зимний Петроград в изобилии подвозят цветы и фрукты, и спрашивает у мужа, не разумнее ли было бы подвозить больше мяса. Чем не признак скорого падения династии? Десятого февраля 1917 г. председатель Государственной Думы М. В. Родзянко направляет царю всеподданейший доклад, полный тревоги о том, что не за горами мирная конференция, хорошо ли Россия с ее раздраем между Думой и правительством будет выглядеть в глазах соратников по Антанте. Чем не предупреждение о неизбежной революции?

«Библиотека» есть, а ситуации не было. Были забастовки, были трудности военного времени (далеко не столь суровые, как в других странах-участницах войны), были транспортные проблемы, были ошибки власти – тактические, но вовсе не роковые. Те, кто заметили бы вожделенную ситуацию раньше всех, профессиональные революционеры, ничего такого не видели. Надежно и постоянно информируемый из России Ленин, выступая в цюрихском Народном доме 9 (22) января 1917 года, всего за полтора месяца до начала беспорядков в Петрограде, подбадривал революционную аудиторию обещанием, что «народные восстания» в Европе (и, видимо, в России) произойдут «в ближайшие годы», добавив со вздохом: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Однако молодежь, заключил он, «будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции». Когда-нибудь.

Где действительно в это время имели место признаки «революционной ситуации», так это в других странах Антанты, особенно во Франции, где дисциплина в войсках поддерживалась щедрыми расстрелами (об этом чуть ниже). Россия отличалась от этих стран тем, что к катастрофе ее вели не столько общественно-политические или экономические трудности, сколько тайные силы в верхах, вели безмозгло и напролом. «Выросшие в политической культуре черно-белого контраста» (А. И. Уткин), они отвергали идею поисков согласия. Врагам императора была чужда мысль, что переворот, да еще во время войны – самоубийство в первую очередь для них самих.

До роковой даты

Забудем все, что мы знаем о 1917 годе, погрузимся в реалии его самых первых дней и попробуем сделать прогноз на их основе. Картина выглядит однозначной. Отступления прекратились, немцы не продвинулись дальше стратегически невыигрышных для них позиций на линии Пинск – Барановичи, а почти 1500 км русско-австрийского фронта от города Броды (в австрийской части Польши) до устья Дуная проходят по территории Австро-Венгрии и Румынии. На турецком фронте корпус генерала Николая Баратова движется к берегам Тигра по территории нынешнего Ирака. Немцы – всё ещё крайне трудный противник, но уже понятно, что война («цепь катастроф, ведущая к победе») не может кончиться ничем иным, кроме германского поражения. Отлажено производство боеприпасов, покончено со «снарядным голодом». Артиллерией и стрелковым оружием войска обеспечены настолько, что этих запасов потом хватило всем сторонам на всю гражданскую войну. На пороге 1917 года Людендорф с тревогой признавал: «Российская Империя сосредоточила для кампании 1917 года куда более сильную и лучше оснащенную армию, чем та, с которой она вступила в войну». Ещё до «телеграммы Циммермана» ощущалось, что под занавес войны обязательно сыщется повод, чтобы в нее, преодолев свой изоляционизм, вступили США – молодому промышленному гиганту пора было стать гигантом политическим, а тут такая возможность.

Были «расшиты узкие места», как тогда говорили, в подвозе недостающих военных материалов от союзников: построены порт Романов-на-Мурмане (нынешний Мурманск) и Мурманская железная дорога; с пуском моста через Амур открыта дорога Чита – Хабаровск, так что Транссиб проходит теперь полностью по русской территории. Год выдался урожайным, возросло поголовье скота, нехватка рук в селе терпима, к тому же на сельхозработах теперь используются пленные. Перебои с продовольствием в разных точках империи из-за перегруженности транспорта не были критическими. Несмотря на войну, отмечен прирост населения, чему содействовало введение в 1914 году «сухого закона».

Если в Германии почти всё продовольствие распределялось по карточкам, да и оно было представлено в основном эрзацами, в России нормировать начали (с августа 1916 года) лишь сахар, а об эрзацах и не слышали. В городах оборонные предприятия давали отсрочку от армии, так что рабочие руки были хоть и не в избытке, но их хватало. К тому же реальная, то есть с учётом роста цен, зарплата рабочих выросла за 19141916 гг. на 9 % (подсчет экономиста С. Н. Прокоповича). Семьям мобилизованных рабочих сохранялось содержание: при наличии детей – 100 %, бездетным – от 75 до 50 % (Архив истории труда в России. Кн. 9. Пг., 1923. С. 135). Обратим внимание: цифры из источника советского времени. Прошло только шесть лет, все было слишком памятно. Врать, что питерские рабочие восстали против «царизма» из-за невыносимых условий жизни, начали позже, в 30-е.

В стане врага положение дел к началу 1917-го близко к критическому: людской мобилизационный резерв вычерпан почти до дна, явственно подступает голод, быстро иссякают запасы всех видов топлива – от бензина до угля. Истощение Четверного союза с помощью экономической блокады давало Антанте шанс победить без всяких генеральных сражений. Но победить уже за горизонтом 1918 года, если не позже. Такие сроки не устраивали руководство союзников, они хотели ускорить победу, не считаясь с жертвами. К весеннему наступлению русской армии пошита новая форма по рисункам Виктора Васнецова – вскоре склады этой формы достанутся Красной Армии, а шлемообразные головные уборы получат название (бедный Васнецов!) «буденновок».

19 января (1 февраля) 1917 года в Петрограде открывается «предпобедная» конференция союзников – России, Франции, Англии, Италии и Румынии. Конференция длится необычно долго, двадцать дней, обсуждают весеннее, заключительное наступление, делят «послевоенный пирог». Большинство иностранных участников, свыше 50 (вместе с экспертами) человек, проделав морской путь до Романова-на-Мурмане, далее следовали в Петроград поездом (это была презентация нового порта и новой железной дороги). Надо ясно понимать: собирались не для галочки. Плавание из Англии в Россию и обратно в условиях объявленной немцами «неограниченной подводной войны» было рискованным делом. Полугодом раньше шедший в Архангельск крейсер «Хэмпшир» подорвался на немецкой мине (или торпеде). На нем погиб вместе со своим штабом английский военный министр фельдмаршал Герберт Китченер, также направлявшийся с визитом к русским союзникам.

В успехе завершающего этапа войны никто не сомневается, но наступление русской армии раньше апреля невозможно, должны просохнуть дороги. Может быть, ей вообще достаточно связывать возможный максимум сил противника? Позже Уинстон Черчилль пояснял эту точку зрения: «Лишь тяжелым грузом давить на широко растянувшиеся германские линии, лишь удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте?» Но гостей такая версия не устраивает, они склоняют хозяев к более решительной стратегии. Обсуждалось предложение мощным совместным ударом вывести из войны Болгарию и замкнув с юга единый фронт против Германии и Австро-Венгрии, прервать их сообщение с Турцией. Для этого англичане должны были усилить Салоникский фронт, но они колебались, помня о чудовищных потерях в ходе своей неудачной Галлиполийской операции. Условились о разрозненных действиях весной на всех фронтах для удержания стратегической инициативы, а летом перейти в общее согласованное наступление на Западно-Европейском и Восточно-Европейском театрах для окончательного, за несколько месяцев, разгрома врага.