И так же, как до этого они воевали против деникинцев, крестьянские армии начали борьбу против красных. Например, григорьевцы восстав, только 9–17 мая убили в Елизаветграде около 1800 советских работников и простых граждан[1226]. Они несли угрозу существованию самой Красной Армии, утверждала в 1919 г. газета «Коммунар»: «Махновщина принесла плоды гораздо более горькие, чем можно было себе предполагать… этот ужасающий яд махновского разврата, партизанства, самоволия и безволия… заразил наши части, приходящие в соприкосновение с махновским фронтом»[1227].

«Русский бунт» стал третьим фронтом гражданской войны, и без его усмирения, без привлечения массового сознания крестьян на свою сторону, ни одна из сторон не могла рассчитывать на победу. Большевики, придя к власти, дали крестьянам долгожданную землю, фактически получив тем самым право на существование. Однако одновременно они получили в наследство от прежней власти и умирающие от голода города промышленного центра.

Об остроте проблемы говорил пример царского правительства, которое было вынуждено ввести продразверстку, но не смогло взять хлеб у крестьян, что в конечном итоге привело к Хлебному бунту и падению монархии. Временное правительство ввело хлебную монополию и было вынуждено уже посылать вооруженные отряды в деревню, но так же не смогло получить хлеба, и, доведя города до голодной смерти, пало вслед за царским[1228].

Большевики для изъятия хлеба были вынуждены создать продотряды, применить реквизиции и вносить гражданскую войну в деревню, на что она ответила взрывом крестьянских восстаний. По обобщенным данным М. Лациса, только в 1918 г. ЧК было подавлено 245 кулацких восстания. При этом чрезвычайные комиссии потеряли 878 человек, и уничтожили 1821 участника восстания[1229].

Именно обостренная борьба большевиков за хлеб, привела к тому, что крестьяне обращали все свои надежды на «белых». Одно их приближение вызывало подъем крестьянских выступлений. Так, в дни активного продвижения Сибирской армии Колчака в марте 1919 г. к Волге вспыхнуло самое крупное крестьянское «чапанное» восстание, охватившее Симбирскую и Самарскую губернии. По данным особой комиссии, присланной из Москвы под руководством Л. Смидовича, оно охватило от 100 до 150 тысяч человек, которые имели лишь несколько сот винтовок, несколько пулеметов и в основном были вооружены самодельными пиками, вилами и т. п. Восстание было быстро подавлено «энергичными и беспощадными мерами»[1230]. Во время подавления было убито не менее тысячи крестьян и расстреляно более 600 «главарей»[1231].

Крестьяне приветствовали приход «белых» молебнами и колокольным звоном, однако очень скоро они же, с еще большей энергией и с оружием в руках, выступили против «столь долгожданной власти». «Вишь ты, ваше превосходительство, какое дело вышло, незадача, — отвечали крестьяне на недоумение белых генералов, — А то ведь народ совсем размечтался — конец мукам думали. Слышим, с Белой армией сам Михаил Ляксеевич идет, снова царем объявился, всех милует и землю крестьянам дарит. Ну, народ православный и ожил, осмелел, значит, комиссаров даже избивать стали… Все ждали, вот наши придут, потерпеть немного осталось. А на поверку-то вышло не то…»[1232]:

На Севере французский дипломат Л. Робиен раздраженно писал: «союзники до настоящего времени не установили здесь право реквизиции. Крестьяне придерживают продукты, отказываясь их продавать в ожидании повышенных цен. Я понимаю, что мы отвергаем большевистские методы, которые, расстреляв нескольких мужиков, в одно мгновение собирали с каждой деревни вереницы нагруженных телег. До этого нам далеко, и мы, забыв, что идет война, позволяем русскому крестьянину, наиболее хитрому и жадному до наживы из крестьян других стран, обманывать себя!»[1233].

Север был исключением: он не имел своего хлеба в достаточном количестве, а кроме этого, в отличие от других мест, где белые имели полную свободу действий и могли следовать советам французского дипломата, Север был под фактической оккупацией англичан и американцев, которые пытались сохранить внешний политес и поэтому покрывали потребность в продовольствии своими поставками[1234], включая их «в общий счет государственного долга России соответствующим державам»[1235].

На Северо-западе, где белых никто не сдерживал, «деревня, — как вспоминал В. Горн, — систематически эксплуатировалась, не получая взамен ничего или очень мало. Требования эти росли и росли, принимая, чем дальше, тем все более чудовищные размеры, пока они, наконец, не приняли характера беззастенчивого обирания деревни оптом и в розницу, натурой и деньгами»[1236]. «К концу лета 1919 г. деревня в своей массе определенно настроилась против белых. Формула «белые не лучше красных» стала избитым местом всех деревенских разговоров»[1237].

В Сибири в 1918 г. собрали прекрасный урожай хлеба, «урожай, — отмечал И. Ильин, — кстати сказать, редкий, такого давно не было»[1238]. С запасами урожаев прошлых лет, оставшихся в Сибири из-за прекращения экспорта с началом мировой войны, новый урожай давал в распоряжение крестьян огромные излишки зерна[1239]. Этот избыток зерна привел к образованию «ножниц цен» на промышленные и продовольственные товары, так, например, «в Павлодаре в среднем для сельскохозяйственных продуктов вздорожание выразилось в цифре 15 раз, — а для промышленных продуктов в 45 раз»[1240]. Тем самым воспроизводилась ситуация при которой крестьяне отказывались сдавать хлеб царскому правительству во время мировой войны.

Конфликт между крестьянами и колчаковским правительством был радикализован нестабильной финансовой системой; неопределенной земельной политикой, реквизициями и усиленным налоговым гнетом. Именно «повышение налогов, — по мнению В. Эльцина, посвятившего свою работу исследованию причин крестьянского движения в Сибири в период Колчака, — при одновременном понижении товарности и денежной доходности сельского хозяйства создало непосредственную причину крестьянского движения»[1241].

Усиление налогового гнета, подтверждал Мельгунов, «было воспринято (сибирским) крестьянством, как покушение на свободы от всяких государственных повинностей, которые, казалось им, только что были завоеваны»[1242]. К окончательному перелому в настроениях крестьян привело своеволие местных начальников и «грабеж…, — который, по словам Гинса, — стал распространенным явлением. Пьянство, порки, погромы…, составляли бытовое явление»[1243].

В результате вскоре после прихода Колчака «все деревни… (оказались) настроены по-большевистски, — говорилось в одном из документов того времени, — (крестьяне) всячески препятствуют нашим отрядам, не дают подвод, хлеба, питания, сбивают ложными сведениями… в селе Вознесенском в бою участвовали жители: стреляли из домов и огородов, выдавали красным всех скрывавшихся при отступлении Славгородского отряда наших солдат, били их лопатами, граблями, отказывались давать подводы даже для раненых»…»[1244].

Юг — являлся основным поставщиком товарного зерна империи, но и там крестьяне поголовно восстали против белых. «Окружная администрация Черноморской губернии оказалась в некоторых местах корыстной и преступной, — оправдывался Деникин, — войска злоупотребляли не раз реквизициями; контрразведка вносила своими действиями элемент произвола; карательные экспедиции были суровы. Все это правда. Но, с другой стороны, в Черноморье более чем где-либо, по бытовым и историческим условиям власть встречала противодействие населения во всех законных и естественных требованиях. Кары и репрессии вызывались тяжелой необходимостью — тем обстоятельством, что население знало хорошо свои права, но решительно уклонялось от всяких тягот и повинностей государственных»[1245].

Противодействие крестьян радикализовывалось тем, что местная власть на огромном пространстве занятом войсками Деникина, «была вручена уцелевшим остаткам царской администрации, старым земским начальникам, воскресшим приставам и вернувшимся помещикам. Эти люди стали управлять старыми способами, исходившими, прежде всего из желания перевешать как можно больше «серой скотинки» за все то, чего она их лишила. Наезжая в качестве царьков… эти люди…, при поддержке и содействии государственной стражи отнимали у крестьян скот и другое имущество, пороли их, совершали над ними самые грубые насилия и очень скоро, — отмечал плк. Раупах, — подняли все население на дыбы. В короткое время их хозяйничанья богатейший хлебный район стал испытывать острый недостаток в хлебе»[1246]. «Деревня, — подтверждал плк. Штейфон, — охладевала к Добровольческой армии и в одинаковой степени отвернулась и от белых и от красных…»[1247].

Гражданская война привела к тому, что «на Руси, — приходил к выводу видный представитель либеральной деловой среды А. Бубликов, — в сущности, ни стало никакой власти. А между тем потребность во власти сильной чувствовалась всеми…»[1248]. «Когда регулярная (гражданская) война прекратилась, на сцену выступили местные бандиты», и тогда, подтверждал с Украины меньшевик А. Мартынов, «крестьяне стали искать сильную власть, которая пускай и была жестокой, но гарантировала стабильность»[1249]. «По правде скажу, что наши крестьяне так устали, что хотят только спокойствия, — приводил ген. Сахаров слова одного из сибирских священников, — да чтобы крепкая власть была, а то много уж больно сброда всякого развелось за последние годы… А до остального они равнодушны: что белые, что красные, — они не понимают и не хотят никого»[1250].

У «красных» бесплатные реквизиции, называвшиеся в «Белых» армиях «самоснабжением», существовали только в первый год. В дальнейшем «красноармейцам на фронте был отдан строжайший приказ не трогать населения и за все взятое платить по установленной таксе. Адмирал (Колчак) несколько раз отдавал такие же приказы и распоряжения, но у нас, — сокрушался военный министр его правительства Будберг, — все остается писанной бумагой, а у красных подкрепляется немедленным расстрелом виновных»[1255].

В Красной армии с 1919 г. реквизиции производились особым органом снабжения — Чусоснаба́рмом, во главе которого стоял ответственный и подлежавший контролю партийный работник[1256]. «Избавить население от насилий и грабежей они, конечно, не смогли, — отмечал Раупах, — но это были уже наказуемые злоупотребления, а не руководимое и поощряемое начальством повальное ограбление городов и сел, ставшее бичом населения территорий, занятых белыми»[1257]. Не случайно, побывав под властью белых, крестьяне все сочувственнее относились пускай и к жестокой, но всё-таки власти красных.