Русский мужик, поднявшись, окажется более ужасным, более безжалостным, чем люди 1790 года. Он менее культурен и более дик. Во время своей работы эти русские невольники поют унылую, грустную песню. (Дубинушка — В. Г.) Они поют ее хором на набережных, обремененные грузом, на фабриках, в бесконечных степях, пожиная хлеб, который, может быть, им не придется есть… Но припев после каждой строфы один и тот же. Если вы попросите первого попавшегося русского перевести вам его, то он пожмет плечами.
— Да это просто значит, — скажет он, — что их время также наступит когда-нибудь.
Эта песня — трогательный и неотвязчивый мотив. Ее поют в гостиных Москвы и Петербурга; во время ее пения болтовня и смех исчезают, и через закрытую дверь вползает молчание, словно холодное дуновение. Эта песня напоминает жалобный вой ветра, и в один прекрасный день она пронесется над страною, как провозвестник террора»[1278].
Не могу молчать
Вы, правительственные люди, называете дела революционеров злодействами и великими преступлениями, но они ничего не делали и не делают такого, чего бы вы не делали в несравненно большей степени.
Первая русская революция началось в 1905 г. Ее характер наглядно передавали телеграммы помещиков и местных властей: Тамбовский предводитель дворянства — Витте 29 октября: «Губерния в опасности; в уездах Кирсановском, Борисоглебском сожжены, разграблены более тридцати владельческих усадеб; ежедневно получаются известия о новых разгромах. Возможные меры приняты, но войск мало, часть их отозвана»… На другой день шла телеграмма губернской земской управы: «Аграрное движение быстро растет, масса усадеб уничтожена; землевладельцы бегут; количество войск слишком недостаточно. Путь убеждений не действует на массы; необходимы войска и немедленная замена введенной в губернии усиленной охраны военным положением»[1280].
Помещики из Симбирской губернии: «В уезде плохо; умиротворить крестьян может только военное положение… кругом погром и разорения», «Весь Курмышский уезд охвачен аграрными беспорядками. Более 20 имений ограблено и разрушено. Помещики спасаются бегством. Немедленно пришлите войска». Из Пензы: «В Петровском и Сердобском уездах жгут усадьбы, грабят…, защиты нет, войска мало; убедительно просим увеличить число войсковых частей и казаков в распоряжении пензенского и саратовского губернаторов; умоляем о помощи, иначе — полное опустошение губернии»[1281].
При этом «Русские ведомости» обращали внимание на то, что «Помещики выезжают (из поместий) по предупреждению крестьян, и насилий над ними никаких не допускается. Одновременно с разгромом экономий крестьяне в принципе решают о передаче с весны помещичьей земли миру в уравнительное пользование, о чем составляются во многих местах общественные приговоры»[1282]. Случаи наступательных действий со стороны крестьян, подтверждал М. Покровский, носили единичный характер, ««Вооружённым восстанием» в настоящем смысле этого слова крестьянская революция была только в Латвии и на Кавказе… В России вооруженной была только рабочая революция»[1283].
Революционный терроризм концентрировался так же в основном в городах. «Вот будничный фон того периода. 1 мая 1906 г. убит начальник петербургского порта, вице-адмирал К. Кузьмич. 14 мая не удается покушение на коменданта Севастопольской крепости, ген. Неплюева, убито семь человек, в том числе двое детей. Всего в мае убито 122 человека, в июне — 127. В июле — восстание в Кронштадте. 2 августа боевики Ю. Пилсудского провели в Польше ряд терактов… Убито 33 солдата и полицейских. 14 августа в Варшаве убит ген. — губернатор Н. Вонлярский. 15 августа группа боевиков…, стала разъезжать по Москве и расстреливать стоявших на посту городовых»[1284].
«Было убито так много губернаторов, что назначение на этот пост было равносильно смертному приговору»[1285]. Всего за 1906–1909 гг. от рук террористов погибло 5946 должностных лиц. За тот же период официально к смерти было приговорено не более 5086 человек…[1286].
Представление о «традиционных» методах подавления массовых крестьянских волнений давали события в 1902 г., когда «крестьяне в различных местностях бунтовали и требовали земли. Бывший в то время в Харькове губернатором кн. Оболенский вследствие крестьянских беспорядков произвел всем крестьянам усиленную порку, причем лично ездил по деревням и в своем присутствии драл крестьян»[1287]. Реакция крестьянства на это была такова, что правительство было вынуждено спешно в 1904 г. запретить телесные наказания.
Однако уже на следующий год, при подавлении крестьянского бунта 1905–1907 гг. «началось такое, — писали крестьяне Пензенской губ., — чего и в татарское владычество не было. Засекали на смерть и расстреливали без всякого суда людей и грабили при обысках мужицкое добро. Сотни и тысячи людей выхватывались из деревень и накрепко засаживались в тюрьме. Лучшие люди, стоящие за народ, целыми вагонами, как груз, отправлялись на многие годы в Сибирь»[1288].
Для подавления крестьянских волнений, сообщал видный экономист аграрник П. Маслов, — «сосредоточиваются воинские отряды из пехоты, казаков, драгун в местных крупных центрах, стоящие наготове, чтобы пуститься в «карательную экспедицию» по первому призыву. Крупные помещичьи экономии организуют собственную стражу, выписывая для этого северо-кавказских горцев: ингушей, чеченцев и казаков и получая от казны винтовки»[1289]. «Чтобы дать понятие о характере «усмирения» крестьян, — писал П. Маслов в 1908 г., — приведем одну корреспонденцию из Кузнецкого уезда: «… казаки неистовствуют, истязают всех попадающихся под руку. Мужиков уводят — над бабами насильничают. Требуют денег, при отказе секут… Казаки глумятся над жителями и издеваются»»[1290];
Другой пример «усмирения» Маслов приводил из Херсонской губ.: «Против крестьян были установлены пулеметы… Арестованным крестьянам он (следователь) велел поочереди раздеваться и ложиться под нагайки. Кто этого не делал добровольно, того казаки валили ударами на землю и срывали одежду. Каждого истязуемого били поочередно 8 казаков. Казак ударял 28–30, 32 раза по обнаженному телу нагайкой и уступал свое место другому, тот совершал тоже… и так все восемь. Лишившуюся сознания и окровавленную жертву откатывали пинками ноги в сторону и офицер вызывал следующего… Так избито свыше 20 крестьян… Во время расправы палачи в такт ударам приговаривали: «Вот это вам выборы, Вот это вам свобода слова! Вот вам ваши делегаты. Вот вам ваши депутаты»»![1291]
Однако скоро и этого оказалось недостаточно, и министр внутренних дел П. Дурново приказывал Киевскому генерал-губернатору: «Местная вооруженная сила недостаточна. В виду этого настойчиво предлагаю… приказать немедленно истреблять силою оружия бунтовщиков, а в случае сопротивления — сжигать их жилища. В настоящую минуту необходимо раз и навсегда искоренить самоуправство. Аресты теперь не достигают цели; судить сотни и тысячи людей невозможно. Ныне единственно необходимо, чтобы войска прониклись вышеизложенными указаниями»[1292].
В приказе курскому губернатору, в 1906 г. Дурново указывал: «Чтобы покончить с беспорядками, примите самые суровые меры; деревню бунтовщиков полезно стереть с лица земли, а их самих истреблять без снисхождения силою оружия»[1293]. В полном соответствии с этими настроениями тамбовской губ. исправник Ламонский приказывал становым приставам: «Убеждения оставьте, действуйте огнем. Чем больше у вас будет убитых, тем больше у вас заслуг перед начальством». В свою очередь вице-губернатор говорил этому исправнику: «меньше арестовывайте, больше стреляйте»[1294].
Политический обозреватель 1908 г., указывая на особенности подавления крестьянского бунта, замечал: «Что касается внутренних революционных и оппозиционных движений в пределах культурных государств, то ни одно из европейских правительств не применяло к ним системы карательных экспедиций за последнее столетие… При подавлении народных мятежей иногда употреблялись жестокие меры; бывали даже массовые казни лиц захваченных с оружием в руках, как например, во время восстания парижской коммуны в 1871 г.; но никогда не предпринимались военные походы против населения отдельных местностей или против целых категорий обывателей после того, как вооруженная борьба прекращалась. Совершенно исключительное нововведение представляли в этом отношении карательные экспедиции 1905–1907 гг.»[1295]
«Для большей части Европы применение более или менее бесконтрольного насилия географически очерчивалось колониальными территориями… В России же, — подтверждают американские исследователи, — границы между «колонией» и «метрополией» были менее четкими»[1296].
«Карательные экспедиции армейских частей прокатились по всей империи, — подтверждает Т. Шанин, — сопровождаясь многочисленными казнями по подозрению, часто без суда и следствия. Каратели обстреливали из пушек и сжигали восставшие деревни, арестовывали и казнили бастующих железнодорожников, пороли целые общины, а потом накладывали на них штрафы»[1297]. Шанин приводит пример ареста 837 крестьян, после которого на деревни был наложен коллективный штраф в 800 тыс. руб., «для покрытия государственной помощи, которая выплачивалась тем землевладельцам, чьей собственности был нанесен ущерб»[1298].
«Л. Толстой в 1907 г., высказал яснее всех то, что, — по словам Шанина, в те времена было в сердцах многих, и без чего история революции осталась бы необъясненной»: «Не могу молчать… Сегодня в Херсоне на Стрельбицком поле казнены через повешение двенадцать крестьян за разбойное нападение на усадьбу землевладельца в Елизаветградском уезде. Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы живем, тех самых, которых мы всеми силами развращали и развращаем, начиная от яда водки и до той ужасной лжи веры, в которую мы не верим, но которую стремимся всеми силами внушить им, — двенадцать таких людей задушены веревками теми самыми людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают и которые развращали и развращают их»[1299].