Причиной этих восстаний, утверждал Деникин, «всеобщим, стихийным настроением была ненависть к большевикам. После краткого выжидательного периода, даже после содействия, которое оказывали немногие, впрочем, повстанческие отряды в начале 1919 года вторжению на Украину большевиков, украинское крестьянство стало в ярко враждебное отношение к советской власти. К власти, приносившей им бесправие и экономическое порабощение; к строю, глубоко нарушавшему их собственнические инстинкты, теперь еще более углубленные; к
Однако представитель той же «белой» среды Бунин сильно сомневался в этой «идейности» «русского бунта»: «Сообщение с Киевом будто бы совершенно прервано, так как мужики, тысячами идущие за лозунгами Григорьева, на десятки верст разрушают железную дорогу. Плохо верю в их «идейность», — писал Бунин в мае 1919 г., — Вероятно, впоследствии это будет рассматриваться как «борьба народа с большевиками» и ставиться на один уровень с добровольчеством. Ужасно. Конечно, коммунизм, социализм для мужиков, как для коровы седло, приводит их в бешенство. А все-таки дело заключается больше всего в «воровском шатании» столь излюбленном Русью с незапамятных времен, в охоте к разбойничьей, вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч, отбившихся, отвыкших от дому, от работы, и всячески развращенных людей»[1197].
Крестьянские бунты начались еще до того, как большевики пришли к власти, к Октябрьской революции они приобрели силу уже настоящей крестьянской войны. Отражением настроений царящих в деревне и отношения к ним правящих классов могла служить, появившаяся за несколько недель до Октября 1917 г., под фамилией известного историка Н. Костомарова статья «Скотский бунт»: «У нас происходили необыкновенные события, До того необыкновенные, что если б я не видал их собственными глазами, то ни за что не поверил бы услышавши об них от кого бы то ни было или прочитав где-нибудь. События совершенно невероятные. Бунт, восстание, революция! Вы подумаете, что это какое-то неповиновение подчиненных или подначальных против своих властей. Точно так. Это бунт не то что подчиненных, а подневольных, только не людей, а скотов и домашних животных…»[1198].
Данные Главного земельного комитета и Главного управления по делам милиции свидетельствовали, что «в октябре (1917 г.) крестьянское движение поднимается уже на ступень войны»[1199]. «Подобный вывод делает и большая часть эмигрантской исторической литературы, почти так же оценивает положение подчас и обостренное восприятие современников», — отмечал Мельгунов. Он приводил «непосредственное свидетельство одного из тех, кому пришлось играть роль «миротворца» в деревне в то время, — эсера Климушкина». Канун большевицкого переворота, по характеристике последнего, был периодом «погромного хаоса»[1200].
«К ноябрю 1917 г., — по подсчетам историка Е. Иллерицкой, — 91,2 % уездов оказались охваченными аграрным движением, в котором все более преобладали активные формы борьбы, превращавшие это движение в крестьянское восстание. Важно отметить, что карательная политика Временного правительства осенью 1917 г… перестала достигать своих целей. Солдаты все чаще отказывались наказывать крестьян…»[1201].
С началом гражданской войны крестьянские восстания охватят территории контролировавшиеся не только «красными», но и «белыми». И эти «восстания, — подтверждал «белый» ген. Головин, — имели не столько революционный характер, «сколько анархическо-бунтарский, даже просто погромный. Нередко крестьянство вообще отказывалось признавать, какие бы то ни было, хотя самые законные и неизбежные виды обязательного отбывания общественных повинностей. Свобода в таких случаях понималась… очень примитивно — в смысле освобождения от всякой государственной власти…»»[1202].
Подтверждением тому служил тот факт, что те же самые повстанцы, которые вчера выступали против красных, после их ухода, с таким же ожесточением выступали против белых. По воспоминаниям самого Деникина: «всеобщий популярный лозунг повстанцев, пронесшийся от Припяти до Азовского моря, звучал грозно и определенно:
Крестьяне в своей массе откровенно не понимали политических лозунгов ни белых, ни красных. Так, например, в августе 1919 г. из Смоленской губернии писали: «У нас был приказ идти на военную службу, но в деревне говорят: «За что мы будем воевать, на кого, друг на друга и брат на брата?»»[1204]. Точно так же сибирские крестьяне отвечали ген. Сахарову: «нам батюшка, все равно, что красный, что белый… Да в сущности, — признавал Сахаров, — это было именно так…»[1205]. Большевики, призывавшие крестьян в Красную армию, получали в ответ записки: «Долой Колчака, долой советскую власть»[1206]. На митингах заезжим агитаторам мужики кричали: «Большевики и колчаки, пойдите вы все к черту, нам никто не нужен. Пусть горожане к нам ничего не возят, пусть сами едят свои товары, мы обойдемся своими»[1207].
Крестьянство стойко выступало против любой мобилизации, как красной, так и белой. Примером, могли служить черноморские крестьяне, которые стеной встали против Добровольческой армии за «свою крестьянскую власть». Их сход в апреле 1919 г. единогласно вынес следующее постановление: «Крестьяне, не желая погибать на грузинском и большевистском фронтах, защищая интересы реакции, постановили: освободиться от Деникинского ига или же умереть здесь, у своих хат, защищая свою свободу»[1208].
Идейные воззрения черноморских крестьян, отражали настроения всей российской крестьянской массы: «Большевизм объективно осужден на поражение, грядущая реакция несет с собой старое рабство народу… Города экономически разорены и потеряли свое былое значение. Пролетариат вследствие полного разрушения промышленности распылился и перестал быть грозной ведущей силой первого периода революции. Деревня фактически никем не покорена — она никого не признает. Крестьянство не раздавлено, не деморализовано и не хочет идти
Точно так же по колчаковской Сибири «пронеслась волна крестьянских восстаний… Восставшие не имели ни ясных лозунгов, ни определенных целей. Писали иногда на знамени своем такие кабалистические изречения, как «за царя и советскую власть», но были, — по словам Деникина, — одинаково враждебны к любой существовавшей власти»[1210]. «Один из предводителей повстанцев на Енисее призывал крестьян под свои знамена уверениями, что на Дальнем Востоке уже выступил вл. кн. Михаил Александрович, что он назначил Ленина и Троцкого своими первыми министрами…. И осталось только разбить Колчака… Какая же каша, — восклицал, приводя эти факты, Гинс, — должна была быть в головах крестьян…»[1211].
Деревня восстала, даже против своей собственной — крестьянской власти, за которую они голосовали на выборах в Учредительное собрание. Объявление мобилизации КОМУЧем, вспоминал министр труда его правительства И. Майский, сразу «испортило отношение между крестьянством и новой властью»[1212]. Мобилизованные были глубоко заражены, — объяснял это явление ген. В. Болдырев, — тем «общим отвращением ко всяким жертвам государственного порядка, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя»[1213].
Против своей, крестьянской мобилизации, крестьяне восставали и во время знаменитой антоновщины, отмечает историк С. Павлюченков, и в более мелких случаях: так в Демянском уезде Новгородской губернии повстанцы пытались организовать «временные волостные правления», ими была объявлена поголовная мобилизация всех мужчин от 18 до 50 лет, произведено продовольственное обложение деревень. Это совершенно не понравилось местным крестьянам, которые было начали вливаться в ряды повстанцев. Они быстро отошли и сами восстали против такого восстания[1214].
Такие же крестьянские восстания происходили и в тылу Красной армии, но направлены они были, отмечал непосредственный свидетель событий М. Пришвин, не против советской власти. «Крестьянин потому идет против коммуны, — пояснял он, — что он идет против власти»[1215]. «Объективное изучение хода событий 1918–1921 годов убеждает, — подтверждает историк В. Кожинов, — что народ сопротивлялся тогда не столько конкретной «программе» большевиков, сколько власти как таковой, любой власти»[1216]. И это движение разрастается, предупреждал эсер Неупокоев, и «оно может принять слишком большие формы и будет опасно кому угодно, так как не носит пока характера организованности борьбы за какие-либо определенные лозунги»[1217].
Сопротивление крестьян порой приобретало организованный характер, что приводило к созданию, в основных аграрных регионах страны: Поволжье, Украине и Сибири, целых крестьянских армий.
На Украине, армия Н. Махно, по данным его начальника штаба В. Белаша в конце 1919 г. насчитывала «83 000 штыков, 19 650 шашек, 1435 пулеметов, 118 пушек и орудий, вдвое превосходя противостоящие ей силы деникинцев[1218]. Почти 20 тыс. партизан атамана Зеленого удерживали чуть ли не всю Киевскую губернию… Крестьянская армия Н. Григорьева насчитывала почти 20 тыс. бойцов…, с 50 орудиями, 700 пулеметами в апреле — мае 1920 г. взяла целый ряд городов Южной Украины: Черкассы, Херсон, Николаев, Одессу и некоторые другие»[1219].
Украинские крестьянские армии начали формироваться, из разрозненных партизанских отрядов, боровшихся против австро-германских реквизиций, предписанных Украинским Брестским миром. По словам народного комиссара по военным делам Украины Н. Подвойского, «повстанцы рекрутировались в огромной массе их сел и деревень, снесенных, сожженных германскими карательными отрядами. Эти повстанцы искренне мнили себя большевиками. Но их большевизм легче укладывался в рамки анархического партизанства и разбойничьего бандитизма…»[1220].
Идеологический портрет повстанцев давал отчет V Всеукраинской конференции КП(б)У, проходившей в те дни: «лозунги восстания во всех районах носят исключительно советский характер (Григорьев — за «самостийную Советскую власть». Зеленый «незалежники» — за «самостийну вильну Радянську Украину», Махно — за «вольные Советы)»»[1221]. «Свои цели Григорьев декларировал следующим образом: «Раздел земли» «Вся власть Советам народа Украины!», «Украина для украинцев без большевиков и евреев!»[1222]. «Советский» характер крестьянских армий на Украине базировался либо на анархических (у Махно…), либо эсеровских (у Зеленого, Антонова…) идеях. Махновщина, по определению ее лидеров, — это отражение борьбы «вольной трудовой коммуны… свободного крестьянства с государственниками большевиками»[1223].
«Махновщина» получила широкое распространение благодаря тому, приходил к выводу Деникин, что «шесть режимов, сменившихся до того на Украине, и явная слабость всех их вызвали вообще в народе обострение тех пассивно-анархических тенденций, которые были в нем заложены извечно. Вызвали неуважение к власти вообще, независимо от ее содержания. Безвластие и безнаказанность таили в себе чрезвычайно соблазнительные и выгодные перспективы, по крайней мере, на ближайшее время, а власть, притом всякая, ставила известные стеснения и требовала неукоснительно хлеба и рекрутов. Борьба против власти как таковой становится со временем главным стимулом махновского движения, заслоняя собой все прочие побуждения социально-экономического характера»[1224].
Наглядным подтверждением тому, по словам Деникина, являлся тот факт, что «если у нас в тылу бушевали повстанчество и бандитизм, то и линия наступающего советского фронта не смела повстанцев, а только перекинулась через них, и они работали теперь в тылу советских армий. Тот же Махно, который ранее приковывал к себе 11/2 наших корпуса, в конце декабря перейдя в гуляй-польский район, вклинился между частями 14-й советской армии, наступавшей на Крым»[1225].