Императорское совещание началось в 23:50 в помещении бомбоубежища императорского дворца[382]. После того как Сакомидзу зачитал текст Потсдамской декларации, Судзуки доложил о том, что происходило на заседаниях Высшего военного совета и кабинета министров, и сообщил о наличии двух различных предложений. Предложение Того о выдвижении одного встречного условия было распечатано и положено на стол перед каждым участником совещания. В нем было сказано, что «Японское правительство принимает условия, выдвинутые совместной декларацией трех держав, понимая их в том смысле, что они не содержат требования об изменении установленного государственными законами статуса японского императора». Следуя совету Мацумото, Того на заседаниях «Большой шестерки» и правительства выступал за то, чтобы это условие подразумевало только сохранение императорского дома. Однако на императорском совещании речь шла уже об «установленном государственными законами статусе японского императора».

Это была намного более широкая трактовка статуса императора, и она очень напоминала концепцию Тацукичи Минобэ, согласно которой император являлся органом государственной власти. Впрочем, автор этого предложения, ссылаясь на «государственные законы», скорее всего апеллировал к конституции Мэйдзи. С учетом того, что по конституции Мэйдзи императору принадлежала верховная власть в военных вопросах, а именно армия была источником необузданного японского милитаризма, можно прийти к выводу, что это условие противоречило главной цели американцев – полному искоренению этого самого милитаризма. Тем не менее это условие, пусть только отчасти, совпадало с идеей Стимсона об установлении в Японии «конституционной монархии».

Того и Ёнай высказались в пользу этого предложения министра иностранных дел, что вызвало гневную реакцию со стороны Анами. Анами выразил уверенность в том, что Япония готова нанести американцам серьезный урон в ходе ожидаемого вторжения во внутренние территории страны, и предсказал, что принятие условий ультиматума приведет к гражданской войне; это была завуалированная угроза, означавшая, что в случае объявления о капитуляции армия восстанет. Умэдзу поддержал Анами, хоть и не с таким пылом.

Тогда Судзуки попросил высказаться Киитиро Хирануму, хотя по протоколу право следующего выступления принадлежало Тоёде. Председатель Тайного совета, который не принимал участия в предыдущих обсуждениях, но был приглашен на совещание императором, ожидавшим, что он поддержит партию мира, задал множество вопросов, в том числе о переговорах с Советским Союзом, о деталях Потсдамской декларации, о готовности армии к воздушным атакам и, в частности, к атомным бомбардировкам, а также о боевом духе населения. К раздражению премьер-министра, выступление Хиранумы заняло уйму времени. Однако некоторые из его вопросов были очень важными. Например, он спросил Того, действительно ли японское правительство официально отвергло потсдамский ультиматум, как утверждалось в советской ноте об объявлении войны. Того сказал, что это ложь. Барон Хиранума спросил: «Тогда на каком основании они заявляют, что мы отклонили Потсдамскую декларацию?» Того просто ответил: «Наверное, они просто себе это вообразили». На вопрос о том, что собирается делать армия в связи с атомными бомбардировками, Умэдзу сказал, что армия предпринимает соответствующие меры, но никогда не капитулирует в результате воздушных налетов. Также Хиранума выразил обеспокоенность тем, что продолжение войны приведет к недовольству населения, и премьер-министр согласился с этой точкой зрения. Глава Тайного совета даже осмелился поднять вопрос о личной ответственности императора в связи со сложившимся кризисом.

Сказав, что он поддерживает принятие потсдамских требований при выдвижении одного встречного условия, Хиранума предложил внести в него одну поправку. Будучи главой ультранационалистического движения, Хиранума в свое время торпедировал концепцию Минобэ об императоре как органе государственной власти, и теперь глава Тайного совета настаивал на том, что императорская власть зиждется не на законах государства, а на национальном духе японского народа. Поэтому он считал необходимым изменить формулировку Того следующим образом: «…понимая их в том смысле, что они не содержат требований, затрагивающих суверенитет императора в управлении страной [Тэнно но кокка momu но таикен]»[383].

Исходная формулировка Того, согласно которой кокутай интерпретировался как «сохранение императорского дома», была разбавлена водой, судя по всему, еще на встрече Кидо с Хирохито и превратилась в «сохранение установленного государственными законами статуса японского императора». Однако Хиранума заложил мину замедленного действия, изменив эту обтекаемую формулировку на еще более странное толкование кокутай, в котором подразумевалась трансцендентальная мистическая сущность, породившая императора, императорский строй и законы государства. Это было заявление о стоящей выше всех законов теократической власти императора, дарованной ему древними синтоистскими богами, которое было совершенно несовместимо с представлениями о конституционной монархии. Если предложение Того, прозвучавшее на императорской конференции, хоть как-то, пусть и весьма слабо, могло быть соотнесено со словами Стимсона о конституционной монархии, то поправка Хиранумы полностью исключала возможность того, что Соединенные Штаты согласятся на такое условие [Bix 2000: 517–518].

Как будет показано в следующей главе, в ближайшие дни эта мина замедленного действия едва не пустила под откос все усилия по процессу капитуляции. После того как Хиранума выпустил кота из мешка, его уже невозможно было запихнуть обратно. Его толкование кокутай было частью официальной идеологии с того самого момента, как в 1935 году была разгромлена теория Минобэ. Никто не осмеливался возразить ему, а Судзуки и Ёнай, возможно, в принципе были согласны с этой точкой зрения. Что касается Того, то ему было достаточно забот о том, как продвинуть свое предложение об одном встречном условии, и он счел бесполезным спорить с поправкой Хиранумы. После многословного выступления председателя Тайного совета наступила очередь Тоёды, который проголосовал за предложение о четырех условиях.

Шел уже третий час ночи, когда Судзуки, встав со своего места, извинился за то, что, несмотря на долгие споры, участникам совещания так и не удалось прийти к согласию. Проигнорировав Анами, который попытался остановить его, воскликнув: «Господин премьер-министр!», Судзуки медленно приблизился к креслу императора. Затем он низко поклонился и попросил Хирохито объявить о своем решении. Император, все еще сидя, слегка подался вперед и сказал: «Тогда я выскажу свое мнение». Все затихли, и в комнате повисло напряженное молчание. Тогда Хирохито сказал: «Мое мнение совпадает с тем, что сказал министр иностранных дел». Так было принято «священное решение» императора. После этого своим высоким голосом Хирохито объяснил, почему он поддержал принятие требования Потсдамской декларации с одним условием. С учетом международной ситуации и положения дел внутри страны продолжение войны не только разрушило бы Японию, но и «сделало бы несчастным человечество». Поэтому необходимо было «вынести невыносимое». Обрушившись с суровой критикой на армию, он указал на противоречия между обещаниями, сделанными военным руководством, и реальным положением дел, приведя в качестве примера недостаточную готовность к обороне равнины Канто[384]. План Хирохито и партии мира был очевиден: они хотели спасти императора и императорский строй, свалив всю вину на военных.

Когда император закончил свое выступление, Судзуки выпрямился и торжественно провозгласил: «Мы выслушали вашу августейшую волю». Все встали и поклонами проводили Хирохито, который вышел из комнаты. Оставшиеся в бомбоубежище члены «Большой шестерки» немедленно провели краткое заседание Высшего военного совета и утвердили решение о принятии требований Потсдамской декларации с одним встречным условием в редакции Хиранумы. Все, включая представителей партии войны, подписали эту резолюцию [Sakomizu 1965: 268–269].

В послевоенном интервью, данном его помощнику, Хирохито объяснил, что у этого решения были две причины. Во-первых, если бы он не согласился с потсдамскими требованиями, «японская раса погибла бы» и он «был бы не в силах защитить своих верных подданных [сэкиси — детей]». Во-вторых, «если бы противник высадился возле залива Исе, он бы сразу захватил храмы Исе и Ацута. У нас не было бы времени переместить оттуда священные императорские регалии и никакой надежды защитить их. В этих обстоятельствах уберечь кокутай было бы трудно». Историк Герберт Бикс утверждает, что официальное синтоистское толкование кокутай, обозначенное Хиранумой, разделялось и другими участниками императорского совещания и что сам Хирохито тоже придерживался этой позиции[385]. Нет сомнений в том, что Хирохито очень серьезно относился к своим обязанностям главы синтоистской религии. Тем не менее в этих словах он отождествляет кокутай с очень личными вещами, имеющими отношение к императорскому дому. Вместо того чтобы держаться за абсолютную теократическую власть, он беспокоился о семейных реликвиях, которые могли бы быть утеряны, если бы он не остановил войну. Также эта цитата дает нам ключ к тому, о чем говорили Кидо и Хирохито во время их судьбоносной беседы 9 августа между 16:35 и 17:20. Для них самым важным было сохранение императорского строя. Однако ценой, которую Кидо пришлось заплатить за согласие Хирохито поддержать предложение о единственном условии, стало изменение узкого определения кокутай как сохранения императорского дома на более расплывчатую формулировку «сохранение установленного государственными законами статуса японского императора». Хирохито и Кидо знали, что для спасения института императора им придется принести в жертву армию.

Трудно судить о том, как именно отреагировали Кидо и Хирохито на поправку Хиранумы. Возможно, они восприняли ее с радостью – так считает Бикс. Однако не исключено, что это предложение главы Тайного совета вызвало у императора раздражение, хотя он и не возражал – по крайней мере тогда – против того, чтобы предъявить союзникам это максимальное требование и посмотреть, как они на него отреагируют. Известно только то, что Хирохито с Кидо ни слова не сказали против поправки Хиранумы.

Когда участники совещания выходили из бомбоубежища, Ёсидзуми гневно обвинил премьер-министра в нарушении своего обещания. Шедший рядом Анами одернул своего подчиненного: «Ёсидзуми, достаточно». Министр армии сказал Ёсидзуми, что один возьмет на себя всю ответственность за согласие армии на капитуляцию и что не нужно предпринимать необдуманных действий.

В 3:00 кабинет министров собрался на третье заседание – на этот раз для того, чтобы утвердить решение императора. Анами, однако, устроил небольшую ловушку Судзуки. Так как правительство согласилось на требования Потсдамской декларации при одном встречном условии, Анами спросил Судзуки и Ёная, поддержат ли они продолжение войны, если союзники откажутся признавать «полномочия императора в управлении страной». У Судзуки и Ёная не было другого выбора, кроме как сказать, что в этом случае они поддержат продолжение войны[386].

Умэдзу вернулся в Генеральный штаб в три часа ночи и рассказал Кавабэ о решении Хирохито. Недоверие императора к армии глубоко потрясло Умэдзу. В отличие от записи за прошлый день, заместитель начальника японского Генштаба написал в своем дневнике следующее: «Увы, все кончено!»[387] Высшее командование армии начало свыкаться с мыслью о капитуляции.