Реакция Трумэна на вступление в войну Советского Союза

Через два часа после того, как первые советские танки пересекли маньчжурскую границу, Трумэн и Бирнс узнали о вступлении СССР в войну из телеграммы Гарримана – еще до того, как Н. В. Новиков из советского посольства 8 августа в 14:45 позвонил в Госдеп, чтобы сообщить эти новости. Вскоре после 15:00 Трумэн провел импровизированную пресс-конференцию. Хотя президент появился в зале для прессы с широкой улыбкой, он тут же принял серьезное выражение лица и выступил перед журналистами со следующим заявлением: «У меня есть для вас одна простая новость. Я не могу сегодня провести полноценную пресс-конференцию, но эта новость так важна, что я решил позвать вас сюда. Россия объявила войну Японии». Сказав это, Трумэн лаконично завершил: «Это все». Эта была самая короткая пресс-конференция в истории Белого дома [Truman 1955: 425][342].

Столь немногословное выступление показывает, как сильно был разочарован Трумэн услышанными новостями. Рассказывая в своих мемуарах о том, что Сталин обещал ему не вступать в войну на Дальнем Востоке, пока не будет заключено соглашение с Китаем, Трумэн дает понять, что ощутил себя в тот момент преданным [Truman 1955: 425]. Трумэн надеялся опередить Советский Союз в гонке за принуждение Японии к капитуляции. Ему удалось выложить на стол своего туза, сбросив на Хиросиму атомную бомбу, но русские все равно ухитрились присоединиться к игре.

После краткого выступления Трумэна госсекретарь сделал официальное заявление для прессы. Бирнс приветствовал объявление Советским Союзом войны Японии, которое, как он полагал, «сократит сроки окончания войны и спасет <…> много жизней». Далее он заявил, что на Потсдамской конференции президент Трумэн сообщил Сталину, что участие СССР в войне может быть обосновано пятым пунктом Московской декларации 1943 года и статьями 103 и 106 предлагаемого Устава ООН. Очевидно, эти слова Бирнса относились к заявлению советской стороны о том, что России поступило от союзников предложение присоединиться к Потсдамской декларации. Бирнс намекал, что эта часть советского объявления войны не была правдой. Он даже отметил противоречие между действиями советской стороны и соблюдением пакта о нейтралитете. Тем не менее он воздержался от того, чтобы назвать советскую ноту об объявлении войны очковтирательством. Ставка Сталина сработала. Сенатор Александр Уили из Висконсина заявил: «Похоже, что атомная бомба, обрушившаяся на Хиросиму, заодно встряхнула и “Джо”». «Нью-Йорк тайме» писала: «В военных и правительственных кругах все уверены, что разрушительное действие атомной бомбы, продемонстрированное на примере Хиросимы, ускорило вступление в войну России». «Объявление Россией войны в этот самый момент, – говорилось далее в статье, – стало сюрпризом для президента Трумэна и всего правительства»[343]. Трумэн был крайне разочарован.

Почему же, зная о том, что СССР уже вступил в войну на Дальнем Востоке, Трумэн не отдал приказа об отмене или переносе атомной бомбардировки Нагасаки? Бомба «Толстяк», сброшенная на Нагасаки, была загружена на борт самолета Б-29, названного «Бокс кар», в 22:00 8 августа. В 3:47 ночи 9 августа «Бокс кар» стартовал с Тиниана, одного из Северных Марианских островов. На тот момент Советско-японская война длилась уже почти три часа. Когда Трумэн проводил свою пресс-конференцию, в Вашингтоне едва миновало 15:00 8 августа, а на Тиниане уже шел пятый час следующего дня. Поэтому «Бокс кар» взлетел с Тиниана после того, как Трумэн получил известия о советском наступлении на Маньчжурию, но до того, как началась пресс-конференция в Белом доме. Когда Трумэн делал свое заявление, Б-29, на борту которого находилась бомба, предназначенная для Нагасаки, уже следовал в направлении Японии. «Толстяк» был сброшен на Нагасаки в 11:02.

Было ли у Трумэна время, чтобы вернуть «Бокс кар» на базу? Согласно одному эксперту, командованием стратегической авиации США было принято решение о том, что окончательная установка взрывателей на атомной бомбе должна производиться только тогда, когда самолет уже находится в воздухе. Поэтому, если бы командиру «Бокс кар» поступил приказ об отмене боевого задания, ему пришлось бы сбросить бомбу за борт до приземления[344]. Однако дело было не в технических сложностях. В имеющихся у нас в наличии документах нет и намека на то, чтобы кто-либо вообще предлагал пересмотреть решение о сбросе второй атомной бомбы. Решение о бомбардировке было принято 25 июля, и никто не посчитал нужным вносить изменения в план операции из-за того, что Советский Союз вступил в войну. Напротив, можно предположить, что участие русских в войне только усилило необходимость во второй атомной бомбардировке.

Перечитывая краткое заявление Трумэна и пресс-релиз, подготовленный Бирнсом, мы видим, что американское правительство было явно не в восторге от вступления СССР в войну на Дальнем Востоке. Начав боевые действия, русские стали преследовать собственные стратегические интересы. Теперь руководству США приходилось беспокоиться о последствиях советских завоеваний в Маньчжурии, Корее и даже Северном Китае. Если объявление СССР войны Японии как-то и повлияло на действия американцев, то только лишь тем, что укрепило решимость правительства США и далее следовать намеченному плану, добиваясь односторонней капитуляции со стороны Японии. Теперь исход войны должен был определить, кто из новых мировых супердержав будет обладать большим влиянием и большей военной мощью на Дальнем Востоке.

Реакция Японии на вступление в войну Советского Союза

Весь смысл Дальневосточной кампании заключался в том, чтобы занять территории, порты и железные дороги, обещанные Сталину в Ялтинском соглашении. Советские войска должны были наступать по трем направлениям: силы Забайкальского фронта двигались с запада, силы Первого Дальневосточного фронта – с востока, а силы Второго Дальневосточного готовились ударить с севера; общей целью всех трех фронтов были Чанчунь и Мукден. В августе 1945 года численность советских войск на Дальнем Востоке составляла 1,5 миллиона человек; противостояли им сильно поредевшая Квантунская армия численностью 713 тысяч человек и еще 280 тысяч солдат в Корее, на Сахалине и Курилах. Согласно Такэси Накаяме, в Квантунской армии было 700 тысяч солдат, 200 танков и 26 самолетов. В советской же армии числились 1 740 000 солдат (в 2,4 раза больше, чем у японцев), 27 086 единиц артиллерии, 1171 ракетных ПУ, 5556 танков и самоходных установок (26-кратное превосходство над японцами) и 3721 самолетов (тоже 26-кратное превосходство). Поскольку Императорский Генеральный штаб перевел из Маньчжурии во внутренние территории Японии значительные силы для обороны от предполагаемой высадки американского десанта, ни одно подразделение Квантунской армии не находилось в полной боевой готовности [Nakayama 1990: 34; Tomita 2020: 19; Glantz 1983: 32][345] (см. карту 2).

Карта № 2. Августовский шторм. Советское нападение на Маньчжурию, Корею и Сахалин. Росреестр

9 августа в полночь по забайкальскому времени ив 1:00 по времени Хабаровска советские танки пересекли маньчжурскую границу на всех фронтах. Главная ударная сила западного фронта, 6-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Кравченко, почти не встретила сопротивления. Единственными противниками, замедлившими продвижение советских войск, стали пустыня Гоби и хребет Большой Хинган, а также нехватка горючего. На третий день операции Малиновский отдал приказ, чтобы для более быстрого наступления в каждом корпусе были сформированы передовые части с полным запасом горючего[346].

Первый Дальневосточный фронт под командованием маршала Мерецкова столкнулся с более серьезным сопротивлением на востоке. Главное сражение развернулось в Муданцзяне, где ожесточенные бои за город продолжались до 16 августа. Пока части 5-й армии вели в Муданцзяне уличные бои, 25-я армия обогнула город и быстро выдвинулась к Харбину и Гирину для соединения с силами Забайкальского фронта, подошедшими с запада. В то же самое время был нанесен второй удар по Корее. Здесь, встречая ожесточенное сопротивление, советский морской десант при поддержке Тихоокеанского флота 16-го числа взял Сейсин (Чхонджин). Только после того, как японцы прекратили вести боевые действия, советские войска стали быстро продвигаться вглубь Корейского полуострова. Тогда они окончательно заняли Пхеньян и другие крупные города к северу от 38-й параллели[347].

2-я армия Второго Дальневосточного фронта под командованием генерала армии Пуркаева в 00:00 9 августа форсировала Амур и разделилась на две оперативные группы, первая из которых атаковала крепость Айгун, а вторая – крепость Суньу. Обе группы войск легко справились со своей задачей и быстро выступили в направлении Цицикара[348].

В 1:00 9 августа (полночь по хабаровскому времени) Генштаб Квантунской армии получил тревожные известия о том, что русские войска пересекли советско-маньчжурскую границу в Восточной Маньчжурии. После этого поступили донесения о том, что Муданцзян был подвергнут бомбардировке с воздуха. В 1:30 была осуществлена воздушная атака на столицу Мань-чжоу-го Чанчунь. К двум часам ночи Генеральный штаб Квантунской армии пришел к выводу, что Советский Союз начал полномасштабное наступление на Маньчжурию. Однако инструкции Императорского Генштаба командованию Квантунской армии состояли в том, чтобы давать отпор только в рамках самозащиты. Генерал Отодзо Ямада, командовавший Квантунской армией, отсутствовал в штабе, так как в это время находился в Дайрене. Только после шести часов утра Императорский Генеральный штаб отдал приказ руководству Квантунской армии организовать сопротивление советскому вторжению [Yomiuri shinbunsha 1980: 183–184]. Начальник штаба генерал-майор Хикасобуро Хата приказал «раздавить» врага, следуя утвержденному плану обороны. Пока советские войска продвигались вперед, Квантунская армия бездействовала по меньшей мере в течение пяти часов с момента начала атаки. Приказ Хаты звучал очень храбро, однако Квантунской армии не хватало подготовки и вооружения для того, чтобы «раздавить» наступающие силы противника. В Чанчуне ждали инструкций из Императорского Генерального штаба, однако в Токио тоже не знали, как остановить полномасштабное наступление советских войск. Тем временем в Квантунской армии приняли решение оставить Чанчунь и эвакуировать войска в Дуньхуа у маньчжурско-корейской границы, согласно плану, принятому в июле. Из столицы началось массовое бегство японских офицеров и маньчжурских чиновников, среди которых был и император Пу И, в результате чего гражданское население Чанчуня численностью 100 тысяч человек осталось без какой-либо военной защиты[349].

Около 1:30 ночи 9 августа, через два с половиной часа после того, как советские танки пересекли маньчжурскую границу, информационное агентство «Домэй» перехватило сообщение Московского радио об объявлении войны Японии. Хасэгава из «Домэй» немедленно передал эту информацию Того и Сакомидзу. Разбуженный неожиданными известиями, Сакомидзу спросил Хасэгаву: «Это действительно так? Вы можете удостовериться в точности этой информации?» Когда Хасэгава подтвердил, что все так и есть, Сакомидзу был охвачен гневом, словно вся кровь закипела у него в жилах. Когда Хасэгава передал новости о войне Того, ошарашенный министр иностранных дел тоже спросил его, уверен ли он в правдивости этой информации [Sakomizu 1965: 246; Sakomizu 1973: 188][350].

Рано утром 9 августа четыре высших чиновника Министерства иностранных дел (Того, Мацумото, Андо и Сибусава) собрались в резиденции Того. Они сразу же сошлись на том, что у Японии нет другого выхода, кроме как принять условия Потсдамской декларации. Учитывая сильную неприязнь со стороны США и Великобритании по отношению к персоне императора, они понимали, что Япония может столкнуться с трудностями, если будет настаивать на сохранении императорского строя как на непреложном условии принятия Потсдамского ультиматума. Поэтому они решили, что лучше всего будет согласиться с требованиями союзников, заявив при этом в одностороннем порядке: «Принятие условий Потсдамской декларации не влияет на нашу позицию в вопросе об императорском доме»[351].

На рассвете Сакомидзу отправился в личную резиденцию Судзуки, чтобы сообщить ему о вступлении Советского Союза в войну с Японией. Премьер-министр молча выслушал эти новости, после чего тихо сказал Сакомидзу: «Наконец произошло то, чего мы так боялись». Любопытно, что эти слова почти дословно совпадают с произнесенными Сато, когда он услышал об объявлении войны. В своих послевоенных мемуарах Судзуки писал, что в его мозгу в тот момент проносились картины того, как скопища советских танков рвутся через границу, словно потоки воды, прорвавшие дамбу. Судзуки сразу же заключил: «В нашем теперешнем положении, если мы будем противостоять советскому нападению, мы не сможем продержаться и двух месяцев». Он понял, что наступил последний шанс для того, чтобы завершить войну.

Около 8:00 Того прибыл в резиденцию Судзуки и предложил принять требования Потсдамской декларации при условии сохранения императорского дома. Сакомидзу предложил премьер-министру три варианта действий: 1) отставку всего кабинета; 2) завершение войны путем принятия Потсдамской декларации; и 3) продолжение боевых действий с объявлением войны Советскому Союзу. Судзуки отверг первый вариант, но так и не смог сделать выбор между вторым и третьим. На тот момент у премьер-министра не было четкого плана действий. Его слова о том, что Японии не продержаться и двух месяцев, могут быть истолкованы и в том смысле, что страна все еще обладала ресурсами, чтобы воевать в течение этих самых двух месяцев. После долгой паузы Судзуки ответил, что доложит обо всем императору. Можно предположить, что премьер-министр, прежде чем принять решение, хотел услышать, чего хочет Хирохито[352].

27. Адмирал Мацумаса Ёнай, министр флота Японии, одна из ключевых фигур партии мира. Библиотека парламента Японии

Затем Того встретился с министром флота Ёнаем, который согласился с решением о признании капитуляции на условиях Потсдамской декларации. Сразу после того, как Того вышел из кабинета Ёная, он столкнулся с принцем Такамацу, младшим братом Хирохито. Такамацу тоже не видел другого выхода, кроме как принять потсдамские требования. Однако, хотя принц Такамацу и Ёнай и согласились с мнением Того, маловероятно, что в этих беседах обсуждались детали мирного соглашения. Советник Коноэ Хосокава сказал принцу, что пришло его время выйти на сцену: «Вы должны возглавить новый кабинет министров и провести переговоры напрямую с Великобританией и США». Принц отказался от этого предложения, заметив: «Пусть этим займется Коноэ». Взяв у принца машину, Хосокава помчался к дому Коноэ в Огикубо – западном пригороде Токио [Togo 1989: 359][353].