Тем временем Эбен Эйерс из Белого дома опубликовал заранее утвержденное заявление президента: «Некоторое время тому назад американский самолет сбросил одну бомбу на Хиросиму и уничтожил эту вражескую базу. Эта бомба обладает разрушительной силой, превышающей 20 тысяч тонн тринитротолуола». Далее в заявлении президента говорилось, что японцы развязали войну, напав на Перл-Харбор, и что бомбардировка Хиросимы была возмездием за это нападение. Также там было сказано, что «сейчас идет производство еще более мощных бомб». Завершалось заявление Трумэна следующей страшной угрозой:

Следует обратить особое внимание на три пункта в этом заявлении Трумэна. Во-первых, когда Трумэн только получил известие об атомной бомбардировке Хиросимы, его первой реакцией была неприкрытая радость; не было и следа тех угрызений совести и боли, о которых он заявлял впоследствии, говоря о принятом им мучительном решении. Как объяснить это ликование Трумэна? Для начала, он пока еще не получил подробный отчет о последствиях бомбардировки Хиросимы для гражданского населения города. По-видимому, на то, чтобы понять, что взрыв 12,5 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте повлек за собой гибель 100 с лишним тысяч человек, ушло некоторое время. Безусловно, как лидер воюющей державы, он прежде всего думал о том, как уберечь своих солдат от дальнейших жертв. Поэтому сердцем он был вместе с окружившими его матросами и офицерами, кричащими: «Это значит, что мы теперь можем отправляться домой?»

Еще одним важным местом в написанном загодя обращении Трумэна является упоминание японского нападения на Перл-Харбор. В интервью Эбену Эйерсу, данном в августе 1951 года, Трумэн вспоминал разговор, состоявшийся у него в Потсдаме с представителями военного командования США, в котором ему было сказано, что для участия в наземной операции потребуется по меньшей мере миллион американских солдат, а потери личного состава будут около 25 процентов. Согласно Эйерсу, «он сказал, что спросил, какой была численность населения Хиросимы, и, насколько он помнил, ответ был – около 60 тысяч. Он сказал, что намного лучше было убить 60 тысяч японцев, чем пожертвовать жизнями 250 тысяч американцев». В августе 1945 года численность гражданского населения Хиросимы составляла 280–290 тысяч человек, и еще там находились 43 000 солдат – всего 323 или 333 тысячи человек¹¹. Поэтому остается загадкой, откуда Трумэн взял число 60 тысяч. Возможно, он сам впоследствии убедил себя в том, что речь шла именно о такой цифре, и цеплялся за эту ложь, чтобы оправдать свое решение в собственных глазах. Тем не менее сам факт, что он клал на чаши весов 250 тысяч спасенных жизней американцев и 60 тысяч отнятых жизней японцев, ясно показывает, как был устроен его мыслительный процесс в августе 1945 года. Сбрасывая на японцев – на гражданское население наряду с солдатами – атомную бомбу, Трумэн, как он считал, осуществлял справедливое возмездие, наказывая «дикий и жестокий народ», осмелившийся подло напасть на Перл-Харбор и жестоко обращавшийся с американскими военнопленными.

Не менее важными являются слова Трумэна о «незамедлительном» отказе Японии согласиться с требованиями Потсдамской декларации, которыми он оправдывает решение о бомбардировке Хиросимы. Трумэн в своих мемуарах дважды пишет о том, что Япония не ответила на совместный ультиматум. Аналитики из военно-морской разведки США подчеркнули фразу из депеши Того от 30 июля, в которой было сказано: «В сложившейся ситуации мы склоняемся к тому, чтобы тщательно изучить условия Потсдамской декларации трех держав». Кроме того, Управление стратегических служб послало 2 августа президенту докладную [313] записку, проинформировав Трумэна о том, что группа японских дипломатов в Берне сочла Потсдамскую декларацию «полезным документом, который давал возможность выйти из войны». Наиболее сильное впечатление на японцев в Швейцарии произвело то, что «безоговорочная капитуляция» была заменена на «безоговорочную капитуляцию вооруженных сил». Также они утверждали, что союзники не должны «слишком серьезно относиться к тому, что говорится по Токийскому радио», поскольку эти радиопередачи являлись «всего лишь пропагандой, целью которой было поддержание боевого духа японцев». Дипломаты в Берне намекали Аллену Даллесу, что настоящий ответ на ультиматум будет дан по некоему «официальному каналу»[314].

Мы не знаем, видели ли Трумэн и Бирнс эти отчеты. Но если бы Трумэн действительно хотел избежать атомной бомбардировки Японии, он бы предпринял меры для того, чтобы быть в курсе любых фактов, указывающих на готовность японского правительства обсудить условия капитуляции на основе Потсдамской декларации. Нет никаких документальных свидетельств того, что в высших правительственных кругах США происходило какое-либо внутреннее обсуждение реакции Японии на ультиматум. Если Трумэн в самом деле страдал из-за своего решения о бомбардировке, как он неоднократно утверждал впоследствии в своих послевоенных воспоминаниях, то почему же он не обратил внимания на эти сообщения, дававшие слабую надежду на то, что страшного исхода удастся избежать?

Возможно, ответ на этот вопрос заключается в том, что Трумэн ожидал от японцев отчаянного сопротивления на последнем рубеже обороны. Несмотря на то что военно-морская разведка и Управление стратегических служб сообщали о готовности японского правительства принять условия Потсдамской декларации, ОКНШ, несомненно, проинформировал президента о том, что японцы скопили большие силы для защиты Кюсю[315]. Трумэну было хорошо известно, что из-за содержавшегося в тексте Потсдамской декларации требования о безоговорочной капитуляции Япония будет сражаться до конца. Перед ним стояли две задачи: добиться безоговорочной капитуляции и спасти жизни американских солдат. Трумэн не был заинтересован в заключении мира путем переговоров. Он опасался, что любые переговоры с японским правительством будут восприняты как проявление слабости. Смягчение американской позиции в вопросе о безоговорочной капитуляции могло усилить влияние японской партии войны и укрепить боевой дух японцев. В самих Соединенных Штатах такое проявление слабости могло подорвать доверие населения к президенту.

Однако все эти доводы только лишний раз убеждают нас в том, что, по сути, Трумэна мало интересовала реакция Японии на Потсдамскую декларацию. Сделанное Судзуки на пресс-конференции заявление, переданное прессой, а не по официальным дипломатическим каналам, было для него достаточным доказательством того, что японское правительство «незамедлительно отвергло» ультиматум. На самом деле атомная бомба была для Трумэна решением обеих стоявших перед ним задач – и принуждения Японии к капитуляции, и сохранения жизней американских солдат. Поэтому, вместо того чтобы искать какие-то другие варианты, он с большой охотой воспользовался атомной бомбой[316].

Обращает на себя внимание отсутствие в заявлении президента одного очень важного пункта – упоминания о возможном вступлении в войну Советского Союза. Разумеется, его нападение должно было стать неожиданным, и поэтому Трумэн ничего не мог об этом сказать. Тем не менее планировавшееся вмешательство в войну СССР сыграло важную роль в решении американцев как можно быстрее сбросить на Японию атомные бомбы. Трумэн очень торопился. Он понимал, что идет гонка между атомной бомбой и вступлением русских в войну. Поэтому для оправдания атомной бомбардировки он и придумал историю о том, что Япония «незамедлительно отвергла» Потсдамскую декларацию, и по той же причине он так радовался, услышав новость о Хиросиме. Атомная бомба представлялась Трумэну решением всех вопросов: Япония должна была безоговорочно капитулировать, жизни американских солдат были спасены, а Советский Союз не успевал вмешаться в войну. Радость Трумэна, когда ему сообщили о бомбардировке Хиросимы, была вызвана не извращенным удовольствием от убийства японцев, а тем, что все происходило в соответствии с его планом.