Книги
Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии
Неучастие в подписании Потсдамской декларации поставило Сталина перед крайне трудной проблемой. Из-за этого он лишился предлога для объявления войны Японии в нарушение пакта о нейтралитете. 29 июля Сталин, по официальной версии, простудился и не смог присутствовать на пленарном заседании. Его место занял Молотов. В конце заседания Молотов заговорил о роли Советского Союза в Тихоокеанской войне. По его словам, Сталин поручил ему сообщить Трумэну, что «будет лучше всего, если Соединенные Штаты, Англия и другие союзники по войне на Дальнем Востоке официально попросят советское правительство о вступлении в эту войну». Это обращение может быть сделано после того, как Япония отвергнет Потсдамскую декларацию, ради «скорейшего завершения войны и спасения жизней».
Это предложение советской стороны поставило Трумэна и Бирнса в неловкое положение. Согласиться с ним они не могли ни при каких условиях. Как писал Бирнс: «Мы, конечно, начали надеяться на то, что капитуляция Японии неизбежна, и не хотели торопить русских вступать в войну». Однако и проигнорировать этот запрос они тоже не могли, так как после Ялты внешнеполитический курс США заключался в том, чтобы убедить СССР принять участие в этой войне, и сам Трумэн публично и в частных беседах заявлял, что именно это составляло главную цель его участия в Потсдамской конференции. Для того чтобы разрешить эту дилемму, Бирнс обратился за советом к Бенджамину Коэну, своему главному советнику по правовым вопросам из Госдепа. И Коэн предложил восхитительное юридическое решение. Советский Союз мог придать легитимность своему вступлению в войну с Японией, даже если оно нарушало пакт о нейтралитете, на основании Московской декларации от 30 октября 1943 года, подписанной СССР, США, Великобританией и Китаем, а также на основании статей 103 и 106 Устава ООН. В пятом пункте Московской декларации и в 106-й статье Устава ООН говорилось, что четыре союзных государства будут консультироваться друг с другом и предпринимать «совместные действия» в интересах сообщества наций. В статье 103 утверждалось, что в том случае, если обязательства членов ООН окажутся в противоречии с их обязательствами по иному международному соглашению, преимущественную силу будут иметь обязательства по Уставу ООН[278]. В правовом отношении эта аргументация была в лучшем случае шаткой. Московская декларация была всего лишь совместным заявлением четырех государств, и было неясно, имела ли она юридическую силу в отношении других стран и значила ли больше, чем обязательства по существующим международным соглашениям. Что касается Устава ООН, то он все еще не был ратифицирован.
В своих воспоминаниях Трумэн писал: «Мне не понравилось это предложение [Сталина] по одной веской причине. Я видел в этом циничный дипломатический ход, целью которого было представить ситуацию таким образом, что именно вступление в войну России сыграло решающую роль в победе». Советский Союз пообещал вступить в войну на конференции в Ялте и подтвердил это обещание в Потсдаме. Таким образом, по мнению Трумэна, СССР должен был принять участие в войне в силу взятого на себя международного обязательства, но «ничто не обязывало Соединенные Штаты и союзников обеспечивать Россию предлогом для разрыва отношений с Японией». Далее Трумэн объясняет, почему ему так претила идея об участии в войне России: «Я не хотел, чтобы русские пожали плоды долгой, горькой и благородной борьбы, к которой они не имели никакого отношения». Бирнс же писал, что, на его взгляд, «Соединенные Штаты не должны быть поставлены в такое положение, когда они просят другое государство нарушить свои обязательства без убедительной и уважительной причины», при этом упуская из вида тот факт, что эти соображения совершенно не волновали Рузвельта, когда он заручился обещанием Сталина вступить в войну на Дальнем Востоке. «Убедительная и уважительная причина» нарушить пакт о нейтралитете была именно тем, чего так отчаянно добивался Сталин, однако Трумэн и Бирнс решительно отказывались пойти ему навстречу.
В своих воспоминаниях Бирнс был более откровенен:
Я должен честно признать, что в свете того, что нам было известно о действиях Советского Союза в восточной Германии и о нарушениях Ялтинского соглашения в отношении Польши, Румынии и Болгарии, я был бы удовлетворен, если бы русские решили воздержаться от участия в этой войне. Несмотря на упорное нежелание Японии соглашаться на безоговорочную капитуляцию, я верил, что атомная бомбардировка окажется успешной и заставит японцев принять капитуляцию на наших условиях.
В этой фразе прекрасно разъяснена последовательность событий, рассчитанная Трумэном и Бирнсом: опубликование Потсдамской декларации с требованием безоговорочной капитуляции – отказ Японии – использование атомной бомбы – капитуляция Японии до вступления в войну Советского Союза.
Ни Трумэн, ни Бирнс не хотели удовлетворять пожелания русских и от имени США приглашать Советский Союз к участию в войне с Японией. Однако и игнорировать просьбу Молотова или отвечать на нее прямым отказом тоже было нельзя. Поэтому 31 июля Трумэн написал Сталину личное письмо, в котором предлагал обосновать объявление Советским Союзом войны Японии Московской декларацией от 30 октября 1943 года и статьями 103 и 106 Устава ООН. По словам Бирнса, Трумэн сказал ему, что Сталин «дал высокую оценку» письму Трумэна. Если кремлевский вождь действительно высказался в этом духе, то это, конечно, было притворством высочайшей пробы, поскольку такое письмо было не чем иным, как пощечиной. В конце концов Сталин так и не прибег к этим юридическим уловкам, придуманным американцами для обоснования советского нападения на Японию [Truman 1955: 402–404; Byrnes 1947: 208].
С точки зрения Сталина, вся история с опубликованием Потсдамской декларации была ярким примером американского двуличия. То, как США поступили с Советским Союзом в этой ситуации, встревожило его гораздо больше, чем все недомолвки Трумэна насчет атомной бомбы. Его план на игру был полностью испорчен. Кроме того, Сталина, безусловно, глубоко оскорбило то, что Трумэн и Черчилль за его спиной опубликовали декларацию, носящую имя того самого места, где он принял их в качестве хозяина. Что еще важнее, Сталин понял, что этот поступок Трумэна однозначно свидетельствовал о намерениях США добиться капитуляции Японии без помощи Советского Союза. Советский вождь решил вступить в войну как можно скорее – до того как атомная бомбардировка вынудит японцев капитулировать. Теперь гонка между СССР и США перешла в решающую фазу.
Судзуки отвечает «мокусацу»
26 июля полковник Суэнари Сираки из Разведывательного управления Генерального штаба сообщил руководству Генштаба тревожные новости. Советский Союз уже перебросил на Дальний Восток около 1,5 миллиона солдат, 5400 самолетов и 3400 танков. На маньчжурской границе было замечено движение советских танков и разведывательных соединений. Было непохоже, что советские войска готовы к проведению боевых операциях в зимних условиях. На основании этой информации Сираки предположил, что СССР осуществит нападение в августе[279]. Мало кто обратил внимание на этот отчет.
22. Кантаро Судзуки. Последний премьер-министр Японии во время Тихоокеанской войны. Он примыкал то к партии мира, то к партии войны, но в итоге сыграл решающую роль в организации августовских императорских совещаний. Библиотека парламента Японии
Японцы начали получать передаваемые на коротких волнах из Сан-Франциско новости с текстом Потсдамской декларации с 6 утра 27 июля. Такаги сразу обратил внимание на отсутствие подписи Сталина под этим документом. Что касается требований, предъявленных в Потсдамской декларации, то, по мнению Такаги, они означали, что капитуляция будет не безоговорочной, а на каких-то условиях, и потому станет более приемлемой для Японии. Он считал, что правительство ни в коем случае не должно как-то реагировать на этот ультиматум до того момента, пока не будет решено, как вести переговоры – через Москву или непосредственно с Соединенными Штатами и Великобританией. В МИДе тоже обсуждалось, как отвечать на Потсдамскую декларацию. Заместитель министра иностранных дел Сюнъити Мацумото утверждал, что раз в декларации указаны условия безоговорочной капитуляции, то у Японии нет иного выбора, кроме как принять их. Синъити Сибусава, глава Отдела по международным соглашениям, заметил, что, хотя в декларации ничего не было сказано о сохранении императорского строя, там также не говорилось и о его упразднении или об установлении ограничений. Ёсиро Андо, глава Отдела по политическим вопросам, обратил внимание на тот пункт ультиматума, где японцам было обещано правительство в соответствии с волей народа, и заявил, что японский народ никогда не захочет упразднить императорский строй[280]. Мацумото, в свою очередь, высказал мнение, что власти не должны пытаться скрыть Потсдамскую декларацию от населения, и утверждал, что правительство ни в коем случае не должно предпринимать действий, которые могут быть расценены как отклонение от этого ультиматума. Он считал, что следует опубликовать текст документа целиком без каких-либо комментариев со стороны правительства. Далее он предложил, чтобы эта декларация легла в основу переговоров Коноэ с Советским Союзом. Он даже составил черновик телеграммы, в которой Сато давалось указание вступить в контакт с советским руководством.
Однако Того отклонил совет Мацумото, сказав, что необходимо дождаться ответа Молотова. По мнению Того, существовали определенные противоречия между этой прокламацией, с одной стороны, и Атлантической хартией с Каирской декларацией – с другой. В частности, в Каирской декларации речь шла о безоговорочной капитуляции Японии, а в Потсдамской – о «безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил». Также не было понятно, присоединится ли к совместному ультиматуму Советский Союз. Пока в эти вопросы не будет внесена ясность, Япония не могла принять условия Потсдамской декларации. Однако он считал, что в любом случае японское правительство не должно отвечать на этот ультиматум отказом. Того надеялся, что с помощью Москвы удастся получить разъяснения по всем пунктам, вызывающим вопросы[281].
В 11 утра Того доложил о декларации императору. Он высказал свое мнение: «Поскольку Потсдамская декларация являлась заявлением общего характера и оставляла широкое пространство для дальнейшего обсуждения конкретных условий, мы собираемся выяснить, в чем заключаются эти условия, через посредничество Советского Союза». Император согласился с этой точкой зрения. Хирохито уже успел получить копию декларации и тщательно ее изучить. Когда позже днем к нему пришел Кидо, он обратил внимание императора на то, что в документе есть много неясностей, главными из которых являются отсутствие подписи Сталина и неопределенность в отношении статуса императора. Это была необычайно долгая аудиенция. Несложно предположить, что Кидо и Хирохито обсуждали судьбу императора и императорского строя. В итоге они оба согласились с тем, что прежде, чем принять решение по поводу Потсдамской декларации, нужно дождаться исхода переговоров в Москве[282].
После аудиенции у императора Того поспешно отправился на утреннюю встречу «Большой шестерки». На этом совещании он настаивал на том, что Потсдамская декларация была предложением о капитуляции не безоговорочной, а на определенных условиях. Того утверждал, что, поскольку немедленный отказ повлечет за собой ужасные последствия, Япония не должна никак реагировать на ультиматум и должна продолжать вести переговоры с Советским Союзом. Анами, Умэдзу и Тоёда выступили резко против. Тоёда сказал, что необходимо опубликовать особый императорский указ, отвергающий требования Потсдамской декларации. Однако в конце концов премьер-министр Судзуки и Того убедили военных временно не предпринимать никаких действий[283].
Потсдамская декларация стала главной темой обсуждения на дневном заседании кабинета министров. Там Того озвучил мысль о том, что первостепенной задачей правительства Соединенных Штатов является завершение войны для предотвращения дальнейшего кровопролития. По его мнению, американская делегация подготовила текст ультиматума заранее и рассчитывала в Потсдаме получить под ним подпись Сталина. Однако Советский Союз отверг это предложение и предпочел не подписывать декларацию, поэтому у Японии еще есть шанс добиться успеха в переговорах с Москвой [Shimomura 1948: 88–89; Shimomura 1950: 67–68]. Того считал, что по тактическим соображениям кабинет министров не должен принимать решение по поводу Потсдамской декларации, поскольку в таком случае в правительстве неизбежно произошел бы раскол. В итоге на этом заседании обсуждение декларации свелось в основном к тому, каким образом донести ее содержание народу, а не к тому, как на нее реагировать. Поскольку благодаря американским радиопередачам известия об ультиматуме уже широко распространились, кабинет министров решил, что пресса должна подать эту информацию как малозначительные новости, кратко подытожив содержание ультиматума без каких-либо комментариев со стороны властей, чтобы не снижать боевой дух населения. 28 июля в японских газетах были опубликованы статьи о Потсдамской декларации. Передовица «Ёмиури Хоти» называлась «Смехотворное предложение о капитуляции Японии», но заголовок заметки в «Асахи синбун» звучал более сдержанно: «Правительство собирается “мокусацу” [проигнорировать это]». В обеих статьях содержалось только более-менее точное перечисление требований, содержавшихся в Потсдамской декларации, однако ни там ни там не было сказано о том, что японским солдатам будет позволено вернуться к мирной жизни [Shimomura 1948: 89; Shimomura 1950: 68][284].
Утром 28 июля состоялось совместное совещание Императорского Генерального штаба и правительства по обмену информацией. Поскольку это была рутинная встреча, Того решил не присутствовать на ней. Однако именно на этом совещании Анами, Умэдзу и Тоёда стали активно настаивать на том, что правительство должно ответить отказом на Потсдамскую декларацию. Ёнай возражал против этого, но оказался в меньшинстве. В итоге Ёнай предложил Судзуки заявить о том, что правительство игнорирует ультиматум союзников. Под сильным давлением со стороны партии войны Судзуки согласился сделать краткое заявление на пресс-конференции, которая должна была состояться в этот же день. Согласно «Ёмиури Хоти», Судзуки сказал на встрече с журналистами следующее: «Я думаю, что это совместное заявление повторяет Каирскую декларацию. Правительство не придает ему большой важности. Мы можем только проигнорировать его [мокусацу]. Мы сделаем все возможное, чтобы довести войну до победного конца». Это заявление в тех же выражениях приводится и в других источниках[285].
Эти слова Судзуки на пресс-конференции вошли в историю как «заявление “мокусацу”». Дословно «мокусацу» означает «убить молчанием» и может быть переведено как «игнорировать». Однако вопрос в том, действительно ли Судузки заявил об этом на той самой пресс-конференции. О решении правительства проигнорировать («мокусацу») Потсдамскую декларацию было сообщено в газетах уже 28 июля – до того, как Судзуки провел пресс-конференцию. Саидзи Хасэгава из информационного агентства «Домэй», принимавший участие в этой пресс-конференции, отчетливо помнил, что на вопрос о том, согласится ли правительство с требованиями Потсдамской декларации, Судзуки ответил: «Без комментариев» [NHK 2001, 2: 186; Naka 2000, 2: 121–122]. Вполне возможно, что репортеры вложили слово «мокусацу» в уста Судзуки, а сам он никогда этого не говорил.
Первая реакция Японии на Потсдамскую декларацию пришла из информационного агентства «Домэй» – полугосударственной новостной организации. Именно там было впервые объявлено об ультиматуме днем 27 июля – то есть за сутки до пресс-конференции Судзуки. В сообщении агентства было сказано, что, по информации из авторитетных источников, правительство Японии проигнорирует совместное заявление и «Япония будет вести Великую Восточноазиатскую войну до победного конца». Представительство
Полугосударственное японское информационное агентство «Домэй» сегодня заявило, что совместный ультиматум, предлагающий Японии капитулировать или быть разгромленной, будет проигнорирован, однако мы еще ожидаем официального ответа японских властей, так как правящая милитаристская клика пока еще обсуждает предъявленные требования.