Однако уже во втором абзаце сообщения АР было сказано, что японское правительство отклонило совместную декларацию союзников. Хотя Акира Нака считает, что переход от «проигнорировать» к «отклонить», сделанный АР, является вполне естественным, между этими двумя словами все же есть существенная разница. Решение Японии «проигнорировать» декларацию значило не то же самое, что «отклонить» ее.
Вне зависимости от того, использовал ли сам Судзуки это слово или нет, «мокусацу» стало известно как официальная позиция Японии относительно Потсдамской декларации. Лидеры партии мира знали о том, как реакция Японии на совместное заявление союзников преподносится в американской прессе, однако никто из них, даже Того, не стал активно протестовать против этого заявления Судзуки. Если бы император был
недоволен словами Судзуки, он мог бы призвать премьер-министра к ответу и высказать ему свое неудовольствие. Он этого не сделал. Того писал в своих мемуарах, что его расстроило заявление Судзуки. Министр иностранных дел выразил свое активное несогласие с ним, но когда ему передали, что исправить это заявление уже невозможно, Того воздержался от дальнейших действий [Naka 2000, 2: 127, 128–131; Togo 1989: 354–355].
Основная причина столь вялой реакции Японии на Потсдамскую декларацию заключается в том, что ультиматум не давал ответа на вопрос о статусе императора. Но что если бы текст Потсдамской декларации содержал обещание сохранить конституционную монархию? Скорее всего, это не изменило бы ситуацию коренным образом. Того, Кидо и Хирохито по-прежнему предпочли бы дождаться ответа Москвы на предложение Японии о посредничестве. Тем не менее нет сомнений, что обещание конституционной монархии заставило бы партию мира более благосклонно отнестись к Потсдамской декларации и ослабило бы позицию «ястребов», требовавших ее отклонения. Таким образом, баланс сил между партией мира и партией войны слегка изменился бы в пользу первых. Также можно предположить, что если бы Потсдамская декларация гарантировала Японии конституционную монархию, то «заявление “мокусацу”», приписываемое Судзуки, вероятно, не было бы сделано вовсе, так как «голуби» и прежде всего сам Хирохито проявили бы в этом вопросе особую осторожность, чтобы у союзников не создалось впечатление, что Япония ответит на ультиматум отказом.
Вопрос в том, каким образом туманное заявление Судзуки стало поводом для атомной бомбардировки. В своих воспоминаниях Трумэн трижды пишет о реакции Японии на Потсдамскую декларацию. Впервые речь об этом заходит после того, как он описывает выступление Сталина на заседании 28 июля, в котором советский вождь рассказал о дипломатических маневрах японцев в Москве. Вот что пишет Трумэн: «Наш ультиматум японскому народу от 26 июля постоянно транслировался по радио, а также был передан по привычным нейтральным дипломатическим каналам – то есть через посредников в Швейцарии и Швеции». Здесь президент допускает фундаментальную ошибку, поскольку правительство Соединенных Штатов приняло осознанное решение о том, что Потсдамская декларация будет не дипломатическим документом, а инструментом пропаганды. Никто и не пытался задействовать шведских и швейцарских посредников. Затем Трумэн заявляет: «От японцев не последовало никакого официального ответа. Но в тот день, 28 июля <…> благодаря радиоперехвату мы узнали, что Токийское радио подтвердило решение японского правительства сражаться до конца. Наша декларация была названа “недостойной обсуждения”, “абсурдной” и “наглой”» [Truman 1955: 396–397][286]. Поскольку Потсдамская декларация распространялась Управлением военной информации с помощью средств пропаганды, нет ничего удивительного, что «от японцев не последовало никакого официального ответа». Процитированные Трумэном газетные передовицы нельзя было считать официальной позицией правительства. Еще большую важность представляет тот факт, что, по мнению Трумэна, японцы не ответили на Потсдамскую декларацию официально.
Второй раз Трумэн упоминает реакцию японцев на ультиматум, когда говорит о принятом им решении сбросить атомную бомбу. Он пишет:
28 июля Токийское радио заявило, что японское правительство продолжит сражаться. На совместный ультиматум Соединенных Штатов, Великобритании и Китая не было дано официального ответа. Теперь у нас нет иной альтернативы. Бомба должна быть сброшена после 3 августа, если Япония не капитулирует до этой даты [Truman 1955: 421].
В одном из интервью, которое дал Трумэн в ходе работы над этими мемуарами, он сказал следующее: «Мы послали ультиматум Японии через Швейцарию и Швецию <…> и на наши предложения из этого ультиматума было отвечено отказом. И бомба была сброшена»[287]. Потсдамская декларация была инструментом военной пропаганды, а не дипломатическим документом. Поэтому утверждение о том, что она была передана Японии через посредников в Швейцарии и Швеции, является явной ложью. Неудивительно, что США «не было дано официального ответа»; то есть ультиматум был «проигнорирован», а не «отвергнут». Значит, атомная бомбардировка стала следствием молчания и бездействия Японии.
Однако когда Трумэн описывает атомную бомбардировку Хиросимы, он вдруг начинает рассказывать совершенно другую историю. Вот что сказано в его мемуарах: «Потсдамский ультиматум от 26 июля был написан для того, чтобы уберечь японский народ от полного уничтожения. Их лидеры резко отвергли этот ультиматум» [Truman 1955: 422]. Только после того, как на Хиросиму была сброшена атомная бомба, это решение было объяснено тем, что Япония «резко отвергла» Потсдамскую декларацию. Однако это лишь выдумка, сочиненная Трумэном постфактум, и ее опровергают его собственные слова. Хотя миллионы американцев уверены в обратном, японское правительство никогда не отвечало на ультиматум отказом. Трумэну удалось создать устойчивый миф. Думэн, который был дипломатом консервативных убеждений, писал: «Было ощущение, что для оправдания атомной бомбардировки сгодится любой предлог». Он замечает, что японское правительство не дало официального ответа на декларацию и что заявление Судзуки было сделано спонтанно. «Мы ухватились за эту случайную реплику премьер-министра, – пишет Думэн, – и был отдан приказ о том, чтобы сбросить бомбу»[288].
Разведданные Magic после Потсдамской декларации
27 июля, сразу после опубликования Потсдамской декларации, Сато отправил телеграмму Того. Совместный ультиматум, по мнению посла, «представлял собой предупредительный выстрел и являлся прелюдией к нападению со стороны трех держав». Сато считал, что Москва участвовала в обсуждении этого документа, и потому «крайне сомнительно», что японцы могут теперь «рассчитывать на какую-либо помощь со стороны Советского Союза, и нет никаких сомнений, что этот ультиматум задуман как ответная мера», направленная против их мирных инициатив. Также Сато обращал внимание министра иностранных дел на освещающую Потсдамскую конференцию передачу Би-би-си от 26-го числа, где было сказано, что Сталин принимал участие в обсуждении войны на Дальнем Востоке.
Того больше всего интересовала позиция Советского Союза относительно Потсдамской декларации. Его «глубоко беспокоило, имелась ли связь между выдвижением ультиматума и предложением Японии; то есть передало ли русское правительство это предложение англичанам и американцам, и как будут себя вести русские по отношению к японцам в будущем». Поэтому в телеграмме министра иностранных дел Сато было дано указание как можно скорее встретиться с Молотовым и прояснить намерения советской стороны[289]. Из этой депеши Того становится понятно, что японское правительство решило отложить решение по поводу Потсдамской декларации.
В своей телеграмме к Того от 28 июля Сато продолжил критиковать позицию министра иностранных дел, который все еще надеялся на успех переговоров с Москвой. Ссылаясь на Потсдамскую декларацию, которая, по мнению посла, предлагала Японии более мягкие условия капитуляции, чем те, которые была вынуждена принять Германия, Сато выражал сомнение в том, что есть смысл пытаться добиться посредничества Москвы для завершения войны. Что касается разговора с Молотовым, то Сато был категоричен: «Я бы очень хотел узнать, есть ли у нашего Императорского правительства конкретный и определенный план завершения войны; в противном случае я отказываюсь обращаться со срочным запросом о такой беседе»[290].
30 июля Сато дал ответ на телеграмму Того от 28-го числа. Отвечая на вопрос министра иностранных дел о там, какую роль сыграл Сталин в составлении Потсдамской декларации, Сато доложил, что, скорее всего, советский вождь ознакомился с содержанием ультиматума до его публикации. Далее он писал, что о миссии Коноэ, судя по всему, было сообщено США и Великобритании и что «совместная декларация была опубликована для того, чтобы прояснить позицию Америки, Англии и Китая» в связи с предложением японцев. Сато отметил, что союзники потребовали «немедленной безоговорочной капитуляции Японии» и прямо заявили о том, что не собираются смягчать свои требования. «Если это можно толковать таким образом, – писал Сато, – что Сталин не сумел никак повлиять на действия Америки и Англии, то из этого следует, что он не сможет принять наше предложение о приезде чрезвычайного посланника». В заключение Сато писал следующее: «Если мы хотим смягчить Америку и Англию и предотвратить участие в войне [России], у нас нет иного выбора, кроме как немедленная безоговорочная капитуляция»[291].
Сато, твердящий о том, что необходимо соглашаться на безоговорочную капитуляцию, не был единственным гласом вопиющего в пустыне. 30 июля Сюнъити Касэ, японский посланник в Швейцарии, тоже послал Того телеграмму из Берна, умоляя его принять условия Потсдамской декларации. Глава Управления информации Симомура 3 августа провел совещание с крупнейшими японскими промышленниками. Общее мнение их было таково, что правительство должно согласиться с требованиями этого ультиматума. На следующий день Симомура встретился с Того и призвал министра иностранных дел установить неформальный контакт с Соединенными Штатами, Великобританией и Китаем, но Того отклонил это предложение[292].
Несмотря на свое несогласие с позицией МИДа по поводу переговоров с Москвой, Сато, следуя инструкциям из Токио, встретился 30 июля с Лозовским и потребовал, чтобы советское правительство ответило на предложение японцев о миссии Коноэ. Лозовский снова сказал, что не может дать никакого ответа в связи с отсутствием Сталина и Молотова. По поводу Потсдамской декларации Сато повторил сказанные им раньше слова о том, что Япония ни при каких обстоятельствах не согласится на безоговорочную капитуляцию, однако подчеркнул, что «если честь и существование Японии будут сохранены, то японское правительство для прекращения войны проявит весьма широкую примиренческую позицию». Все, чего он добился от Лозовского, это обещание передать слова Сато Молотову[293].
2 августа Того дал ответ на телеграмму Сато от 30 июля. В первых строках он написал, что ценит мнение Сато как дипломата, находящегося в гуще событий, однако тот должен понимать, что «здесь, дома, трудно одним махом решить, какими должны быть конкретные условия мира». Того, очевидно, имел в виду сложную внутриполитическую обстановку в Японии и в особенности жесткое сопротивление, которое ему надо было преодолеть, чтобы убедить правительство согласиться на капитуляцию. Далее он писал очень важные вещи: «В сложившейся ситуации мы склоняемся к тому, чтобы тщательно изучить условия Потсдамской декларации трех держав». Затем Того сообщал, что императора очень беспокоит ситуация с тем, как развиваются московские переговоры, и что «премьер-министр и военное руководство теперь уделяют все свое внимание этому вопросу».
Вот что писали аналитики из военно-морской разведки США, изучавшие эти перехваченные телеграммы: «Самым важным из событий, о которых говорится в этом отчете, является магнетический эффект совместного ультиматума трех держав, который привел к поляризации позиций всех японских “сторон”». Далее там было сказано: «Хотя все еще нет согласия относительно способа действий (не считая того, что есть “единодушное желание просить о помощи русских”), японцы склоняются (или стремятся) к тому, чтобы найти в условиях ультиматума какую-то пилюлю, которая как-то подсластит им горечь безоговорочной капитуляции, как того требует их уязвленная гордость»[294].
Как показывают разведданные
Действительно, не было ни единого шанса, что в конце июля японское правительство приняло бы требования Потсдамской декларации в том виде, в каком они были сформулированы. Если бы Того предложил согласиться на капитуляцию, то военный блок в «Большой шестерке» наложил бы на это вето. Возможно, его не поддержали бы даже Судзуки и Ёнай. Более того, на это могли не согласиться и Хирохито с Кидо. Японская политическая элита, включая лидеров партии мира, пока еще не была готова принять требования Потсдамского ультиматума без гарантии сохранения кокутай, хотя они и не задумывались всерьез о том, что именно стоит за этим понятием. Вот почему Того так стремился заручиться посредничеством Москвы. Тем не менее включение в текст декларации обещания сохранить конституционную монархию вполне могло бы изменить хрупкий баланс сил между партиями мира и войны в пользу «голубей».