Пока Того наносил визиты ключевым фигурам в партии мира, пытаясь заручиться их поддержкой, ничего не знавший об этих усилиях министра иностранных дел Хирохито тоже пришел к выводу, что пришло время завершить войну. В 9:55 утра он вызвал к себе Кидо. «Советский Союз объявил нам войну, и с этого дня мы являемся врагами, – сказал Хирохито Кидо. – Вследствие этого нам необходимо принять решение об окончании войны». Император поручил Кидо обсудить этот вопрос с премьер-министром. В 10:10 во дворец прибыл Судзуки. Кидо сообщил премьер-министру, что император изъявил желание прекратить войну, «воспользовавшись Потсдамской декларацией», и что Судзуки должен сообщить об этом решении коллегии бывших премьер-министров (дзюсинам)[354]. Неизвестно, что именно думали Кидо и император о том, как признание требований Потсдамской декларации будет увязано с сохранением кокутай, однако вероятно, что в тот момент они готовы были оставить все детали капитуляции на усмотрение Высшего военного совета.

Узнав о воле императора, Судзуки решил немедленно созвать заседание Высшего военного совета. Членам «Большой шестерки» было сообщено о новом совещании утром. Тем временем Хосокава добрался до дома Коноэ и рассказал ему о советском нападении. Коноэ не выказал ни малейшего удивления при этом известии, заметив: «Возможно, это подарок небес, который позволит нам справиться с армией». Хосокава и Коноэ тут же отправились в императорский дворец на встречу с Кидо[355].

Факты говорят о том, что вступление в войну Советского Союза сильно потрясло партию мира. На самом деле не бомбардировка Хиросимы, а именно нападение СССР вынудило японское руководство завершить войну, приняв условия Потсдамской декларации.

Однако как обстояли дела в армии? Весь план обороны на последнем рубеже («Кэцу-го») был построен на том предположении, что Советский Союз продолжит соблюдать нейтралитет. В Генеральном штабе действительно обсуждали возможность советского нападения, однако в отчете, сделанном в июле, утверждалось, что проведение Советским Союзом полномасштабной боевой операции против Японии до конца 1945 года маловероятно. Исходя из этого оптимистичного прогноза, Квантунская армия пренебрегла должными приготовлениями к возможному нападению со стороны СССР [Kantogun 1974: 330].

8 августа, за день до советского вторжения, Управление военных дел выпустило отчет, в котором говорилось, что должна делать Япония в том случае, если Советский Союз в ультимативной форме потребует вывода всех японских войск с континента. Согласно этому плану, варианты были такими: отвергнуть требования русских и вступить в войну с СССР вдобавок к той, что уже ведется с Великобританией и США; немедленно заключить мир с Великобританией и США и сосредоточить все усилия на войне с Советским Союзом; принять требования советской стороны и попытаться заручиться ее нейтралитетом, продолжая сражаться против Соединенных Штатов и Великобритании; или принять требования Москвы и вовлечь СССР в Великую Восточноазиатскую войну. Из всех этих вариантов, по мнению военных, наилучшим было удовлетворение требований Советского Союза и либо сохранение советского нейтралитета, либо, если получится, привлечение русских на свою сторону в войне против Великобритании и США. Авторы отчета рекомендовали в случае вступления Советского Союза в войну «предпринять все усилия, чтобы как можно скорее прекратить войну с СССР и продолжить боевые действия против США, Англии и Китая, сохраняя нейтралитет в отношениях с русскими»[356]. Здесь важно отметить, что до самого момента советского вторжения военное руководство Японии не только не верило в возможное нападение, но и считало, что сможет сохранить нейтралитет с СССР или привлечь Советский Союз на свою сторону в войне с союзниками. Генеральный штаб и командование Квантунской армии тешили себя иллюзиями, полагая, что возможное нападение Советского Союза так и не случится.

Когда советские войска начали свое развернутое наступление, штаб Квантунской армии уведомил Императорский Генеральный штаб о том, что советская операция является полномасштабным вторжением. Эта информация стала для военного руководства Японии полной неожиданностью. Штаб Квантунской армии немедленно запросил инструкций у Генштаба, что делать в сложившейся ситуации. Однако майор Сигэхару Асаэда, отвечавший за советское направление, поначалу вовсе отказался подходить к телефону, а когда наконец взял трубку, был уклончив и не давал конкретных указаний [Yomiuri shinbunsha 1980: 184–185].

Заместитель начальника Генштаба Кавабэ, ночевавший в своем кабинете, был разбужен в шесть утра известиями из разведывательного управления, которое перехватило радиосообщения из Москвы и Сан-Франциско о том, что Советский Союз выпустил ноту об объявлении войны Японии. Кавабэ записал в дневнике свое первое ощущение от этой новости: «Русские наконец взялись за оружие! Я оказался неправ»[357]. Кавабэ был главным творцом стратегии «Кэцу-го», и поэтому он с особым упорством выступал за сохранение нейтралитета с Советским Союзом за счет переговоров. Нападение СССР подорвало сами устои его веры. Восклицательный знак в конце первого предложения из дневника Кавабэ много говорит о пережитом им шоке.

Для того чтобы понять, что стало для Кавабэ большим шоком – атомная бомбардировка Хиросимы или нападение Советского Союза, – достаточно сравнить записи из его дневника за 7 и 9 августа. 7 августа Кавабэ написал следующее:

Кавабэ признает, что испытал «сильное потрясение» (сигэки), прочитав донесения об атомной бомбардировке Хиросимы. Тем не менее он избегает употребления слова «шок» (сёгэки). Сравнив этот отрывок с его записью от 9 августа о том, что «русские взялись за оружие», мы видим, что новость о нападении СССР потрясла Кавабэ сильнее, чем известие об атомной бомбе.

Тем не менее даже после вестей о советском вторжении Кавабэ был полон решимости продолжать войну. Он написал туманную докладную записку, в которой первостепенной задачей объявлялось продолжение войны против Соединенных Штатов, а также предлагалось ввести военное положение, распустить правительство и установить военную диктатуру. Что касается ситуации в Маньчжурии, он писал, что Япония должна полностью оставить эту территорию и оборонять только Южную Корею[359].

Когда Кавабэ изложил свою позицию Умэдзу, начальник Генерального штаба воздержался от высказывания собственного мнения на этот счет. Прямо перед заседанием «Большой шестерки» Кавабэ зашел в кабинет министра армии. В манере поведения Анами не было заметно никаких изменений. Выслушав заместителя начальника Генштаба, министр армии сказал, что, насколько он понимает, мнение Кавабэ совпадает с позицией всего Генерального штаба. Кавабэ предположил, что предстоящее заседание Высшего военного совета будет очень бурным, и попросил Анами проявить твердость. Анами пообещал, что будет защищать эту позицию «ценой своей жизни». Выходя из кабинета, чтобы отправиться на совещание, Анами широко улыбнулся и сказал: «Если мои взгляды не поддержат, я уйду в отставку с поста министра армии и потребую отправить меня в боевую часть в Китае». Отставка министра армии означала бы падение правительства и лишение Японии последнего шанса на завершение войны. Кавабэ был восхищен боевым духом, проявленным Анами в столь сложный момент. Также Анами сказал, что необходимо обсудить введение военного положения, дав понять, что не остался глух к предложению Кавабэ[360].

В 8:00 в Императорском Генеральном штабе состоялось стратегическое совещание, на котором обсуждалось, как реагировать на советское вторжение. По словам Асаэды, основная стратегия, которой придерживался Генштаб до нападения СССР, заключалась в том, чтобы ввести русских в заблуждение, убедив их в мощи Квантунской армии. Теперь же, когда Советский Союз начал наступление, Квантунская армия могла продержаться лишь несколько дней, в лучшем случае недель. Поэтому вместо того, чтобы объявлять войну СССР, как предлагали в МИДе и в командовании Квантунской армии, следовало заглянуть в будущее. В армии все еще верили, что с Советским Союзом можно договориться, воспользовавшись конфликтом между Сталиным и его западными союзниками. Для этого Асаэда составил Континентальную директиву № 1374, в которой Квантунской армии было объявлено, что, хотя Советский Союз и объявил войну Японии, предпринимаемые им боевые действия на маньчжурской границе незначительны. Императорский Генеральный штаб приказал Квантунской армии подготовиться к проведению операции против Советского Союза. Хотя военное руководство Японии прекрасно знало, что советское нападение являлось полномасштабным вторжением, оно попыталось удержать Квантунскую армию от ведения активных боевых действий[361].

По предложению Кавабэ в 9:00 подполковник Масахико Такэсита из Управления военных дел, бывший зятем Анами, составил документ, в котором излагалась позиция армии в связи с нападением Советского Союза. Вот что в нем говорилось:

Далее в этом документе предлагались следующие конкретные действия: 1) вести оборонительные действия против Советского Союза и удержать маньчжурско-корейскую границу; 2) не объявлять войну Советскому Союзу; 3) продолжать дипломатические переговоры с Советским Союзом, завершить войну с Советским Союзом и, если не будет другого выхода, завершить Великую Восточноазиатскую войну при посредничестве Советского Союза; 4) любой ценой сохранить кокутай; 5) укрепить власть внутри страны, чтобы продолжить войну. Это был удивительный документ, показывающий, какому самообману по-прежнему предавалась армия, надеясь, что ей удастся договориться с СССР о нейтралитете в то самое время, когда советские войска катком сминали любое сопротивление японцев по всей Маньчжурии. Также из этого документа следует, что младшие офицеры Генерального штаба готовили заговор для установления военной диктатуры с целью продолжения войны. Кроме того, здесь предсказывалось, что при завершении войны ключевым станет вопрос о сохранении кокутай. Однако данный документ не был одобрен главой Управления военных дел генерал-майором Macao Ёсидзуми и потому не получил одобрения Умэдзу и Анами. Если бы высшее военное руководство Японии решилось завершить войну, ему пришлось бы столкнуться с фанатичным сопротивлением со стороны младших офицеров[362].