Книги
Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии
Воспользовавшись случаем, Трумэн встретился с Черчиллем. После этого вместе с Бирнсом и Леги они провели весь свободный день, осматривая Берлин. За два часа до возвращения Трумэна в Бабельсберг в Аламогордо взорвалась первая атомная бомба. В 19:30 (13:30 по вашингтонскому времени) – через полтора часа после испытаний в Нью-Мексико – Стимсон получил совершенно секретную телеграмму от своего особого помощника Джорджа Л. Гаррисона о «Толстяке»: «Операция прошла сегодня утром. Диагноз пока не подтвержден, но результаты выглядят удовлетворительно и уже превосходят ожидания». Стимсон поспешил в Малый Белый дом, чтобы сообщить эти новости Трумэну и Бирнсу, «которые, конечно, проявили к ним огромный интерес», хотя на тот момент информация об испытаниях и была лишь самой общей. Как правило крайне осторожный военный министр написал тогда своей жене: «Я получил из дома хорошие новости от своего малыша, который привел всех в восторг»[222].
Сталин прибыл в Берлин 16 июля. Он сразу же попросил Джозефа Дэвиса организовать ему встречу с Трумэном в 9 часов вечера того же дня. К ужасу Дэвиса, Трумэн отклонил эту просьбу и отложил знакомство с советским вождем на следующее утро. Трумэн был «слишком уставшим, встревоженным и чем-то разозленным». Великодушно проигнорировав этот первый пренебрежительный жест Трумэна, Сталин в полдень следующего дня прибыл на совещание в Малый Белый дом в сопровождении Молотова и своего переводчика В. Н. Павлова. Сталин был облачен в мундир цвета хаки с красным эполетом, пожелтевшие пальцы «сухой» левой руки сжимали сигарету. Советского вождя проводили в кабинет Трумэна, где президент с Бирнсом ожидали своих гостей. Трумэна поразило то, насколько невзрачным выглядел советский диктатор, имевший рост всего 165 сантиметров. Сталин был в хорошем расположении духа и вел себя очень обходительно. Трумэна особенно сильно поразили «его глаза, его лицо и его выразительность»[223].
Сталин извинился за опоздание на конференцию: он был занят переговорами с китайцами, а врачи запретили ему лететь самолетом. Трумэн записал в своем дневнике: «После обычных вежливых замечаний мы перешли к делу. Я сказал Сталину, что я не дипломат, но обычно отвечаю на вопросы “да” или “нет”, выслушав все мнения. Ему это понравилось». Вскоре зашла речь о войне с Японией. Согласно записям Боулена, Сталин заговорил о позиции Великобритании относительно войны на Тихом океане, но затем напомнил о Ялтинском соглашении, в котором было оговорено участие в войне Советского Союза. Он «сказал президенту, что Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа, но до того ему необходимо завершить переговоры с китайцами и заключить с ними соглашение».
19. Трумэн и Сталин на Потсдамской конференции. Оба лидера испытывали недоверие друг к другу. Библиотека и музей Гарри С. Трумэна
В советской версии разговор Сталина с Трумэном изложен несколько иначе. После слов Сталина о том, что английский народ, видимо, считает, что война для него закончилась, там говорится следующее:
Англичане думают, что США и Советский Союз выполнят свой долг в войне против Японии. Трумэн говорит <…>, что США ожидают помощи от Советского Союза. Сталин отвечает, что Советский Союз будет готов вступить в действие к середине августа и что он сдержит свое слово. Трумэн выражает свое удовлетворение по этому поводу и просит Сталина рассказать ему о переговорах с Суном[224].
Расхождения между записями Боулена и советской версией объясняются тем, что обе стороны подошли к этим переговорам с разными ожиданиями. Сталин с радостью бы принял приглашение Трумэна вступить в войну с Японией. Однако Трумэн вовсе не намерен был доставлять ему такое удовольствие. Когда события стали разворачиваться не так, как рассчитывал Сталин, советская сторона подделала протокол совещания, чтобы создать впечатление, будто именно Трумэн попросил СССР о вступлении в войну и Сталин согласился с этой просьбой. В отличие от этой версии, записи Боулена доказывают, что как раз Сталин – внезапно и по собственной воле – заговорил о своей приверженности Ялтинскому соглашению.
Более того, в советском изложении этой беседы Трумэн первым спрашивает Сталина о ходе переговоров с китайцами, тем самым призывая советского вождя как можно скорее заключить соглашение с Китаем и вступить в войну с Японией. Записи Боулена, однако, рисуют нам совершенно иную картину. После того как Сталин объявил, что СССР будет готов напасть на Японию в середине августа, он заговорил о переговорах с китайцами, явно рассчитывая убедить Трумэна оказать давление на Чан Кайши, чтобы тот заключил договор с Советским Союзом. Если в советской версии не указано, в чем именно заключались разногласия между Сталиным и Суном, то Боулен детально описывает ситуацию с русско-китайскими переговорами.
Согласно Боулену, Сталин объяснил, что после длительных переговоров вопрос с Внешней Монголией был решен, но им так и не удалось прийти к согласию по маньчжурским железным дорогам и статусу Порт-Артура и Дайрена. Сун Цзывень уехал в Чунцин, чтобы доложить о ходе переговоров Чан Кайши, но перед этим попросил советское правительство сделать заявление, что «Маньчжурия является частью Китая и на нее распространяется китайский суверенитет» и что советское правительство будет поддерживать в Маньчжурии только центральное правительство, а не китайскую коммунистическую партию. Сталин заверил Трумэна, что «Советский Союз гарантирует Суну свою полную поддержку по всем этим вопросам». Президент ответил, что рад слышать, что Советский Союз и Китай близки к заключению соглашения. Сталин вновь подтвердил, что «будет только одно правительство и одна армия» и что Советский Союз обязуется «не вмешиваться во внутренние дела Китая». Все эти подробности в советской версии были опущены.
Если Сталин надеялся, что американцы окажут давление на Китай, то его постигло глубокое разочарование. Трумэн в разговоре на эту тему произнес только общие фразы. А вот Бирнс задал вопрос по существу: «Какие именно разногласия так и остались неразрешенными?» Сталин ответил, что Советский Союз претендовал на преимущественные интересы в отношении железных дорог, Дайрена и Порт-Артура, но китайцы были с этим не согласны. Разъяснив, что именно он имел в виду под «преимущественными интересами», Сталин вдруг снова вернулся к вопросу о вступлении СССР в войну с Японией, повторив, что «Советский Союз будет готов в середине августа, как и было оговорено в Ялте, и что он сдержит свое слово». Эта часть беседы отсутствует в советской версии, но очевидно, что Сталин пытался убедить США надавить на Китай, упирая на свое обещание вступить в войну с Японией. Однако Бирнс еще не закончил беседу о советско-китайских переговорах. Он заметил, что «если все договоренности строго соответствуют условиям Ялтинского соглашения, то все будет в порядке, но если какая-либо из сторон захочет расширить это соглашение, это создаст трудности» [FRUS 1960, 2: 1585–1586; ПК 1980: 40].
Трумэн записал в своем дневнике:
Я спросил Сталина, есть ли у него повестка этого совещания. Он ответил, что есть, но хотел бы обсудить кое-что еще.
Я сказал ему, чтобы он выкладывал все карты на стол. Он так и сделал – и это динамит, но у меня тоже есть свой динамит, который я пока что не буду взрывать. <…> Он вступит в войну с япошками 15 августа. Когда это случится, япошкам крышка[225].
Также Трумэн писал в своих мемуарах:
Для моей поездки в Потсдам было много причин, но самым безотлагательным, на мой взгляд, было получение от Сталина личного заверения в том, что Россия вступит в войну с Японией: на этом особенно сильно настаивало наше военное командование. Такое обещание мне удалось получить от Сталина в самые первые дни конференции [Truman 1955:411].
После этого первого совещания он написал своей жене Бесс:
Я боялся, что не пойму – все ли идет по плану или нет.
В любом случае, начало положено, и я получил то, за чем приехал, – 15 августа Сталин идет на войну без всяких дополнительных условий. Теперь я уверен, что мы завершим эту войну на год раньше, и думаю обо всех парнях, которые не будут убиты. Это самое важное[226] [Ferrell 1983: 519].
Некоторые историки считают эти слова Трумэна доказательством того, что он не собирался использовать в Потсдаме атомную бомбу в качестве инструмента давления на Советский Союз, поскольку главной его задачей было получить от Сталина заверение о вступлении СССР в войну с Японией. Однако протокол беседы от 17 июля не подтверждает такую точку зрения. Мы видим, что уже на этой первой встрече между Сталиным и Трумэном с Бирнсом наметились определенные разногласия. Вопросы Бирнса о намерениях Советского Союза в отношении Китая показывают, что ситуация с советско-китайскими переговорами была потенциальным источником конфликта между СССР и США. Бирнс уже испытывал недоверие к Сталину [McCullough 1992:419; Frank 1999: 243][227].
Более того, если Трумэн действительно прибыл в Потсдам прежде всего ради того, чтобы добиться от Сталина обещания начать войну с Японией, странно, что он так пассивно вел себя во время разговора на эту тему. Его поведение в ходе этого обсуждения можно охарактеризовать в лучшем случае как нейтральное. Вот что он написал в своих воспоминаниях: