На следующее утро, 18 июля, Стимсон явился в Малый Белый дом, чтобы передать Трумэну второе сообщение от Гаррисона. Президент был «явно очень воодушевлен этим сообщением Гаррисона» и сказал, что рад приезду Стимсона на эту встречу: это был первый раз, когда Трумэн вообще обратил внимание на присутствие Стимсона в Потсдаме. Трумэн оперативно поделился новостями с Черчиллем, который был счастлив услышать это «потрясающее известие». Они обсудили, что сказать Сталину. Существовал риск того, что Сталин, узнав о бомбе, мог немедленно отдать приказ о нападении на Японию. Для Черчилля атомная бомба стала решением сразу двух тревоживших его проблем. Во-первых, союзникам больше не нужно было осуществлять чреватое большими потерями наземное вторжение в Японию. Вместо того чтобы отвоевывать у японцев территорию метр за метром, что отняло бы жизни многих тысяч британских и американских солдат, его взгляду открылась «казавшаяся четкой и ясной картина завершения войны с помощью одного или двух сокрушительных ударов». Во-вторых, что было еще важнее, теперь союзники не нуждались в помощи Советского Союза. Вот что Черчилль писал Идену: «Совершенно очевидно, что в данный момент Соединенные Штаты не желают участия русских в войне с Японией». Трумэн решил сообщить Сталину эти новости в самый последний момент, сказав ему, что у американцев «есть бомба совершенно нового типа», но не уточняя, что речь идет именно об атомной бомбе. Черчилль согласился с этим планом Трумэна[230].

У Черчилля, в свою очередь, тоже были новости для Трумэна. Накануне вечером Сталин рассказал Черчиллю о дипломатических маневрах японцев в Москве. Черчилль спросил Сталина, почему тот не поделился этой информацией непосредственно с Трумэном, на что Сталин ответил, что «не хотел, чтобы президент подумал, будто Советский Союз желает выступить в роли посредника». Сталин тут же добавил, что не против того, чтобы Черчилль рассказал об этом разговоре Трумэну. Затем британский премьер затронул вопрос о безоговорочной капитуляции. Алан Брук, начальник британского Генерального штаба, уже высказался за то, чтобы американцы изменили свое требование о безоговорочной капитуляции. Адмирал Леги, зная о жесткой позиции Трумэна по этому вопросу, порекомендовал Бруку обсудить это с Черчиллем, чтобы тот лично попробовал убедить Трумэна изменить свою точку зрения. Последовав совету Брука, Черчилль предложил Трумэну отредактировать требование о безоговорочной капитуляции таким образом, чтобы союзники «получили все гарантии будущего мира и безопасности, но при этом позволили японцам сохранить хотя бы видимость воинской чести и дали им какие-то заверения в том, что не собираются уничтожать их как нацию». Трумэн возразил ему, сказав, что японцы лишились своей воинской чести после Перл-Харбора[231]. Тем самым американский президент вновь продемонстрировал свое упорство в вопросе о безоговорочной капитуляции. Новости об атомной бомбе придали ему уверенности в собственных силах. Атомная бомба и безоговорочная капитуляция были теперь для него неразрывно связаны.

В три часа дня пришло время Трумэну нанести ответный визит Сталину. На этой встрече Сталин признался, что получил послание от японцев с просьбой о посредничестве СССР для завершения войны, и вручил президенту копию ноты Сато, переданную от имени императора. Советский вождь заявил, что у него есть три варианта действий: «попросить японцев высказаться более конкретно, убедив их в том, что их план имеет шанс на успех; полностью проигнорировать это предложение; или послать в ответ определенный отказ». Сталин указал, что Советский Союз не находится в состоянии войны с Японией и, может быть, стоит «усыпить японцев». Для этого наиболее подходящим был бы первый вариант. Трумэн согласился с этим.

Все это было игрой в кошки-мышки. Благодаря разведданным Magic Трумэн уже был в курсе московских маневров японцев. Сталин мог знать, а мог и не знать, что американцы перехватили дипломатическую переписку японцев, но поделился этой конфиденциальной информацией с Трумэном, для того чтобы убедить президента в искренности своих намерений. Трумэн притворился, что впервые обо всем этом слышит. Похоже, что тактика Сталина сработала. Трумэн решил, что советский лидер «честен – но умен, как черт»[232].

И Трумэн, и Сталин предпочли первый вариант – создание у японцев впечатления, что их план имеет шанс на успех, – по разным причинам. Сталину было выгодно, чтобы в Токио верили, будто они смогут завершить войну с помощью Москвы; генералиссимус тем временем мог готовиться к нападению на ничего не подозревающего соперника. Трумэну же уловка с продолжающимися переговорами давала возможность сбросить на японцев атомную бомбу до того, как Советский Союз успеет вступить в войну Президент США был счастлив узнать, что СССР не собирается выступать посредником в мирных переговорах и ничто не помешает запланированной атомной бомбардировке. Оба политика хотели застать Японию врасплох: Сталин – пересечением маньчжурской границы, а Трумэн – атомной бомбардировкой.

Судя по дневнику Уолтера Брауна, Бирнс был согласен с Трумэном или, возможно, Трумэн следовал совету своего госсекретаря. В записи за 18 июля говорится следующее:

Этот фрагмент позволяет нам понять, на что именно опирались Трумэн с Бирнсом, когда определяли временные рамки для выдвижения ультиматума Японии. Во-первых, ультиматум надлежало предъявить до вступления в войну СССР, и Советский Союз был исключен из числа составителей этого совместного заявления. Во-вторых, атомная бомбардировка должна была поставить Японию на колени до того, как СССР станет участником этой войны.

Любопытно отметить, что в течение этого дня Трумэн дважды вспоминал о нападении японцев на Перл-Харбор: в первый раз во время встречи с Черчиллем и затем в беседе со Сталиным. Он оправдывал обман японцев тем, что у них самих отсутствовала честь. Испытываемая Трумэном слепая жажда мести, разделяемая и американским общественным мнением, также повлияла на его неуступчивость в вопросе о безоговорочной капитуляции и на решение об атомной бомбардировке.