Чуть позже нам сообщили, что крыло К получает нового офицера, женщину, сразу после обучения. Более того, выяснилось, что она уже подавала жалобы расового характера на инструкторов. Это не предвещало ничего хорошего, да? Нам также сказали, что она была полицейским в течение десяти или двенадцати лет, хотя позже выяснилось, что она была клерком в полицейском участке, а вовсе не настоящим копом.

Я полагаю, ее можно было бы описать как типичную представительницу среднего класса. Вся проблема была, безусловно, в ее отношении к нам: не говорите мне, как делать мою работу, я все знаю – вот так она себя вела. Ей и слова нельзя было сказать. И, видно за какие-то мои грехи, меня назначили ее наставником.

В первый же день я в своей привычной йоркширской манере сказал ей: «Послушай, дорогуша, что тебе нужно сделать для начала, так это открыть этот люк в двери, заглянуть внутрь и посмотреть, кого ты открываешь. Ты должна быть уверена, что там не стоит заключенный с ножкой стола в руке, готовый двинуть ей тебя по голове».

В обычной ситуации я бы сказал «придурок», но передумал. И хорошо, потому что она возмутилась и на «дорогушу».

– Я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы ты называл меня дорогушей, – сказала она. – И мы никогда не узнаем друг друга достаточно хорошо для этого.

«Да, конечно, девочка, – подумал я, – не ходи по магазинам в Шеффилде, если находишь слово „дорогуша” оскорбительным, – и вообще, как насчет ножки стола?»

В следующий раз, когда я попытался что-то сказать ей, она подняла руку, снова останавливая меня: «Не говори мне, как открывать камеры».

Она продолжала отпирать камеры по-своему, а я должен был решить, выполнять ли мне свою работу должным образом или оставить ее саму по себе. Я решил, что буду делать все как надо.

– Как я уже сказал тебе, нужно…

– И, как я уже сказала тебе, не указывай мне, как выполнять мою работу.

Кошмар. Бо́льшую часть времени приходилось буквально ходить на цыпочках. Это было похоже на фильм с Дэнни Гловером и Мелом Гибсоном «Смертельное оружие». Только вот мы не стали друзьями, и именно она была смертельно опасна.

Ближе к концу ее испытательного срока на тройках появился заключенный-растаман[29]. Я встречал много растаманов в тюрьме. Обычно они миролюбивы и не оказывают никакого сопротивления, но этот парень явно был не таков. Он начал говорить мне, что трахнет меня, ударит ножом – что-то в этом роде, – потому что, как он утверждал, я не выполнил обещания разобраться с чем-то, не могу сейчас уже вспомнить с чем. Наш разговор был оживленным, хотя я с трудом улавливал бо́льшую его часть из-за того, что он наполовину говорил на патуа[30].

– Бамо-киска-рассклаат…

– Послушай, парень, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Пацилуй мой жепу… лжец… чертова дыра. – И он начинал показывать пальцем, куда именно я должен поцеловать.

– Тебе нужно успокоиться, я тебя не понимаю.

– Я тя на куски, кровавый клиит…

– Я никогда не говорил, что сделаю что-нибудь… – И так продолжалось до тех пор, пока я не запер его в камере, нежно подтолкнув в спину. Он был на пути к сдерживанию.

– Ну что ж, – сказала моя подопечная, которая была свидетелем всего этого, – вот почему я здесь.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил я.