Первые годы в крыле К были одними из самых приятных в моей тюремной службе – все благодаря команде управляющих. Берти, которого умело поддерживал главный офицер Пеннингтон, справлялся со всем лицом к лицу, к тому же был очень проницателен. Очень много проблем в тюремной службе вообще можно было решить так, как решали их в нашем крыле.

Но в 2007 году для Берти пришло время двигаться дальше. Он был отличным офицером и превосходным руководителем, так что его повышение никого не удивило. Мы все желали ему удачи. Некоторое время он был главным офицером, а потом стал управляющим. И даже тогда он был точно таким же, как с нами. Он ругался и кричал, орал на всех подряд, но редко использовал тюремный жаргон и в общем-то не был груб. И всегда можно было все решить, отступить, и все были целы и невредимы.

Ему на смену пришел парень по имени Колин Эдвардс. Он не проходил подготовку JSAC и не сдавал экзаменов, но все равно его повысили, так как он уже некоторое время служил в крыле и пользовался у всех уважением. Как только он устроился, то показал себя молодцом и – как Губка Боб, который все еще был с нами, – был клоном Берти. Он был очень смелым и никогда никого не подводил, у него были отличные навыки межличностного общения. Колин выполнял эту работу так же хорошо, как Берти, который его учил, и какое-то время это было очень дисциплинированное крыло. Каждому заключенному, который поступал к нам, зачитывали акт о бунте: «Стой в очереди, веди себя нормально, и не будет никаких проблем; станешь валять дурака, и весь персонал на тебя набросится». Это работало. Когда заключенному грозила возможность попасть на базовый уровень, у Колина была фраза: «Слушай, парень, заглохни». Отлично.

Он три года был старшим офицером, и за это время три или четыре раза провалил JSAC по аналогичным показателям. В конце концов его понизили до простого офицера. Учитывая то, что я видел в Бирмингеме, если бы начальство хотело, чтобы он был старшим офицером, его бы не валили. Все в крыле подписали письмо, в котором говорилось, что он проделал отличную работу, умоляя вернуть его, но это не помогло.

Я пожаловался на него начальству, и управляющий сказал ему, что у него нет власти остановить меня. Если бы я все еще хотел эту должность, то мог бы на нее претендовать. Главный офицер сказал мне, что передумал и теперь выдвинет меня. «Спасибо, но нет», – сказал я. Позже я понял, что мне повезло. Наверное, я был бы хорошим старшим офицером, но мне пришлось бы слишком часто прикусывать язык. Большинство старших сотрудников бесполезны, а я не хотел страдать фигней. В общем, я был доволен, оставаясь на своей работе.

Затем у нас появилась новая группа сотрудников и менеджеров. Хорошие новые начальники на большинстве рабочих мест не сразу переворачивают все с ног на голову. Они сначала изучают место, так что когда изменения происходят, то строятся на знании. Но не в этот раз. Наш новый старший офицер был совершенно не похож на Берти Бассетта. Главный офицер – Венейблс – поначалу пользовался большим уважением, но вскоре все изменилось – во всяком случае, для меня. Из остальной части новых сотрудников многие были неопытными или перешли из отдела оперативной поддержки, так что обстановка в крыле сильно изменилась. Гигантская метла смела наш устоявшийся режим.

Все наши маленькие привычки исчезли. Половина восьмого – вывести людей за лекарствами, запереть их обратно. Рабочие и учащиеся уходили в восемь часов. В четверть первого мы выпьем чаю, а потом выйдут остальные заключенные. Запереть их обратно в половине двенадцатого, потом днем и снова ночью. Внезапно нам сказали отпереть всех в половине седьмого, и точка. Мы продержались девять месяцев, пытаясь стойко переносить новый порядок. У нас был одинаковый штат сотрудников, и мы с Нобби Нобблером по-прежнему смеялись и присматривали друг за другом. Потом главный офицер Венейблс спросил меня, что я сейчас думаю о крыле, и я совершил ошибку, сказав ему правду.

– Ты хочешь, чтобы я был честен? – спросил я; дни тянулись, не было прежней атмосферы. Я не получал от этого никакого удовольствия. С Берти все было гораздо лучше. К тому времени у меня уже возникли проблемы с новым старшим офицером.

Вскоре после этого двое молодых офицеров по секрету сообщили мне, что заключенного, которого они сопровождали в кабинет этого старшего офицера, не посадили под замок, как они ожидали, а избили. Они были в шоке. Парни сказали, что старший офицер – назовем его Клайд – обвинил зэка в том, что он обозвал одну из наших женщин-офицеров – назовем ее Бонни – шлюхой, и ударил его. Я понятия не имел, правду они говорят или нет, но это меня шокировало.

Вскоре после этого старший офицер Клайд велел мне и еще одному офицеру, с которым я хорошо ладил из-за нашей общей любви к мотоциклам, привести к нему француза, вероятно самого вежливого заключенного из тех, кто был тогда в крыле. Он довольно хорошо говорил по-английски, и его манеры были безупречны. Мне показалось странным, что его собираются разгромить, но мы привели его, как было приказано. Третий офицер, та женщина, уже была там.

Заключенный сказал, что хочет сесть.

– Вставай, мать твою, – сказал Клайд, а в следующее мгновение перемахнул через стол и двинул этому парню – тот рухнул на пол, как мешок с картошкой. Сбитые с толку, мы с байкером оттащили старшего офицера. Офицерша спросила, должна ли она нажать на кнопку тревоги, и я сказал, что нет, лучше не надо.

– Соберись, твою мать, – сказал байкер, положив руку на грудь старшего офицера. У него шла пена изо рта. Он совсем чокнулся.

Я поднял француза, который был явно не в восторге от происходящего, и велел ему вернуться в камеру. Когда он ушел, Клайд сказал нам, что Бонни обвинила заключенного в жестоком обращении, но он отрицал это. В любом случае – того, что мы видели, было достаточно для увольнения. Мы были в недоумении, как и Губка Боб, когда рассказали ему. Я спросил, что он собирается делать. Если бы женщина – старший офицер сказала начальству, что видела, как старший офицер ударил кого-то, а мы ничего не сказали бы, байкер и я были бы так же виновны, как и он, в глазах всей тюрьмы. Губка Боб сказал, что хочет поговорить с ним.

Некоторые зэки этого заслуживают, они почти вынуждают потерять контроль. Однако мы должны были реагировать соответственно. Я участвовал в сдерживании, когда офицеров били и те били в ответ, очень сильно и жестко. В конце концов я сам оказался именно в такой ситуации и сожалею об этом по сей день. Сегодня, однако, это не так распространено. Тюремная служба стала более ответственна, руководители лучше осведомлены о поведении подчиненных. Но часто, когда случается что-то плохое, персонал просто боится высказываться.

Через пару дней мой приятель-байкер подошел ко мне.

– У нас неприятности, – сказал он. – Начальник знает.

Главный офицер Венейблс вызвал меня, и мне пришлось написать заявление. То же самое произошло с двумя другими офицерами. Я не сказал прямо, что Клайд отпинал француза: для разнообразия я попытался быть дипломатичным – написал, что он был «чрезмерно агрессивным», и так началось расследование.