Она продолжала меня уламывать, а я к вечеру начал чувствовать себя дерьмово, и подумал, что это может быть грипп. К нам в крыло перевели какого-то укурка; мне казалось, что всюду воняет травой. Возможно, так оно и было. Я позвонил менеджеру и сказал, что заболел. Он не обрадовался этой новости, как и девушка, которая ушла тусоваться в Новый год одна. Я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, трясся, как уличный пес. Из носа текло, как из крана, глаза слезились, я чувствовал себя просто ужасно. Я сказался больным и вернулся на работу через два или три дня.

Перенесемся в крыло К в 2007 год. К нам заехал парень, которого я хорошо знал, немного нахальный тип – я не видел его с Форест-Бэнка. Мы разговорились, и вдруг он усмехнулся: «Помнишь, в канун Нового года вы устроили жесть?»

Я вообще не помнил этого, но оказалось, я сбил его с ног и швырнул в заднюю часть камеры, придавил предплечьем и слегка придушил.

– Я еще все просил вас тогда: «Мистер С., мистер С., отпустите меня…»

– Что же ты такого сделал тогда?

– Это не я сделал, а та женщина, с которой вы работали!

Он был мошенником – и поэтому вряд ли был самым надежным свидетелем, но как только он объяснил, в чем дело, все стало понятно. Он сказал, что видел, как офицерша подсыпала какую-то наркоту в мой чай, вероятно, чтобы немного взбодрить меня – ну, чтобы я пошел с ней на эту гребаную вечеринку. Я был просто вне себя. Но как человек, изучавший всякие восточные практики, я знал все о карме и находил небольшое утешение в том, что она уже получила заслуженное наказание во многих отношениях…

Вскоре после того Нового года в 2003-м, когда я еще был в Форест-Бэнке, ко мне подошел уборщик. Он попросил меня проверить прачечную. Он хорошо делал свою работу, брал у заключенных белье в стирку и приносил все обратно выглаженным, высушенным и аккуратно сложенным. Он был злой ублюдок, конечно, и сидел за какое-то ужасное преступление, но стал потрясающим уборщиком.

– Не, там нет ничего, – сказал я.

– Нет-нет, мистер С. Проверьте прачечную.

Я пошел туда и обнаружил, что дверь приоткрыта на несколько сантиметров. Я толкнул ее и заглянул внутрь. Угадайте, кто был там? Та самая офицерша сидит на стиральной машине, и ее долбит зэк, пожизненный заключенный. Сиськи наружу, голова запрокинута, оба в экстазе.

«Какого хрена…» – подумал я, попятился и закрыл дверь на замок снаружи.

Но она уже заметила меня, оттолкнула его и начала стучать в дверь с той стороны.

– Эй, что ты делаешь? Я в ловушке! Помоги!

Я позвонил менеджеру службы безопасности, которому доверял. «У нас чертова проблема».

Заключенный, когда дверь отперли, ничего не сказал, просто скрылся. Ему предстояло мотать долгий срок, так что он увидел шанс и воспользовался им. Можно было бы подумать, что заключенным нравится офицер, который делает одолжение, трахаясь с ними, или принося одежду, или наркотики, или что-то еще в этом роде, но, как ни странно, у некоторых есть кодекс чести. Они считают продажных офицеров слабаками. К концу дня эту девушку перевели за много километров отсюда.

– Собирай свои вещи, сдай ключи, – сказал ей управляющий. – И больше не попадайся мне на глаза. – И ее повели к воротам.

Гребаное лицемерие – ее называли шлюхой, в то время как они просто делали самую естественную вещь на свете, – но суть в том, что этого делать нельзя. Для офицеров это тоже очевидно, так что в тот раз никто не обвинял меня в стукачестве. Тюремное начальство могло бы вызвать полицию, но в подобных случаях людям часто предоставляется возможность уволиться по собственному желанию, так как это избавляет всех от неловкости и лишних проблем.

Более широкий вопрос – это стандарты, которых мы должны ожидать от тюремных работников. Они просто люди, государственные служащие, и им не очень-то много платят. Но у них есть работа – и не самая обычная работа, и, если они делают что-то не так здесь, последствия могут оказаться чрезвычайно серьезными.