Книги

Гавел

22
18
20
22
24
26
28
30

Еще до выборов от Форума отпочковались небольшие, но и немаловажные группы отступников. Ряд бывших диссидентов, главным образом консервативных политиков христианской ориентации, часть которых ранее активно действовала в Кампадемии и участвовала в ее собраниях в Градечке, уже в декабре 1989-го основал Гражданский демократический альянс. Другая консервативная группа, состоявшая из католиков во главе с Вацлавом Бендой, вначале присоединилась к Народной партии (которая быстро «забыла» о своем недавнем прошлом пребывании в составе Национального фронта), а потом выделилась в самостоятельную Христианско-демократическую партию. Некоторые активисты Гражданского форума, в том числе Рудольф Баттек, вступили в ряды возродившейся социал-демократии – старейшей и, может быть, почтеннейшей из традиционных партий (хотя капитуляция перед лицом коммунистического путча в 1948 году легла пятном на ее репутацию)[861]. Другие, например, будущий премьер-министр и нынешний президент Милош Земан, примкнули к ней несколько позже. Давние коллеги и оппоненты Гавела из журнала «Тварж» Эмануэл Мандлер и Богумил Долежал в январе 1990 года создали Либерально-демократическую партию – преемницу доноябрьской Демократической инициативы. Большинство членов Форума осталось в организации, но постепенно разделилось на два противоположных лагеря. Один из них образовала группа, включавшая часть основателей Форума, бывших хартистов и диссидентов. Было бы несправедливо называть их «хартистскими патрициями», так как в их прежней жизни было мало патрицианского, и для многих рядовых членов Форума они были моральным авторитетом. Другая группа состояла из новых, большей частью молодых активистов-непражан, которые в ноябрьские дни помогали создавать отделения Форума на местах. Среди них было мало традиционных диссидентов, и в движении они видели не столько продолжение доноябрьской активности, сколько открытую платформу, предлагающую множество головокружительных возможностей. Их не слишком интересовали замысловатые политические и философские дебаты, которые для многих из их старших коллег составляли главный смысл существования Форума. Они хотели продвигать перемены – и тем самым продвигать самих себя. Оба эти представления о характере Форума, в итоге оказавшиеся несовместимыми, были персонифицированы двумя соперниками в борьбе за руководство организацией: Мартином Палоушем – философом, членом Кампадемии, сыном одного из рассудительнейших и философичнейших хартистов старой закалки, и Вацлавом Клаусом – экономистом из «серой зоны», по любому поводу апеллирующим к чикагской школе социологии, человеком по натуре куда более задиристым, чем его визави. Клаус объезжал региональные отделения Форума, добиваясь поддержки рядовых членов, в то время как Палоуш понадеялся на нравственный авторитет диссидентов. После того как в январе 1991 года Клаус победил на внутренних выборах движения, получив две трети голосов, разрыв казался неминуемым. Традиционалисты обратились за помощью к Гавелу.

Но тот уже слишком отдалился от движения, у истоков которого сам стоял, для того чтобы эффективно повлиять на ситуацию. Он пригласил всех ведущих представителей Форума в Ланы на переговоры с целью примирения сторон, но все было напрасно. В конце концов Гавел принял, пусть и нехотя, идею подготовки соглашения о разделении Форума. Его отношения с Клаусом, которые никогда не были сколько-нибудь теплыми, испортились еще раньше, когда Гавел – после жалоб отдельных членов правительства на властные амбиции министра финансов и его неспособность работать в команде (если он ее не возглавлял) – попытался лишить Клауса исполнительных функций. Размышляя после выборов о составе нового правительства, он с подачи некоторых видных членов Форума предложил Клаусу чрезвычайно важную, но не политическую должность управляющего Государственным банком. Попытка полностью провалилась, показав (не в последний раз), что при лобовом столкновении Гавел не умеет противостоять сопернику, для которого те или иные резоны или уважение к президенту ничего не значат. Это было столкновение двух миров: в одном доминировали понятия общественного блага, нравственности, дружбы и личной ответственности, а во втором имели силу претензии отдельных индивидов, власть, конкуренция и политические механизмы. В Вацлаве Клаусе сторонник «неполитической политики» нашел безоговорочно политическое существо.

Мирное разделение Гражданского форума, однако, послужило моделью еще более важного события, которое в тот момент никто не мог себе представить. Клаус, настаивая на разделении Форума, которое развязывало ему руки для преобразования одного крыла движения в самостоятельную политическую партию, где его лидерству никто бы не угрожал, проявил не только жесткость, но и практичность. Он не собирался ввязываться в споры о том, какая из двух партий унаследует название «Форум», какая сохранит за собой его имущество и будет его правопреемницей. Ко всем этим вопросам он подходил разумно, а зачастую и великодушно. Это позволяло ему сосредоточиться на главной цели, состоявшей вовсе не в том, чтобы подчинить себе движение, а в том, чтобы взять в свои руки бразды правления. В глазах своих противников он становился могильщиком революции. В глазах сторонников – глашатаем нового устройства.

Именно такое устройство было теперь основной задачей нового правительства. В соответствии с предсказаниями британского политолога немецкого происхождения Ральфа Дарендорфа касательно annus mirabilis («года чудес»)[862], фундамент новой политической системы был заложен всего-навсего за шесть месяцев. В последующие приблизительно шесть лет должны были быть приняты ключевые решения по вопросам законодательства страны, ее экономики и создания множества институтов, благодаря которым свободное общество может функционировать и процветать. Однако никто пока не вспомнил о последней части прогноза Дарендорфа: что пройдет еще приблизительно шестьдесят лет, пока изменится мышление людей.

Не обязательно было разделять – и Гавел не разделял – экономический детерминизм Карла Маркса и его последователей, чтобы понять, что эффективная реформа экономики необходима для будущего благосостояния страны. Однако само по себе понимание этого еще ни в коей мере не означало, будто кому-то известен верный рецепт. Масштаб проблемы был огромным, а Гавел – вместе с большей частью чехов и словаков – не был достаточно основательно подготовлен к ее решению. Несмотря на то, что он неутомимо читал и занимался самообразованием, для него, как и для большинства из нас, оставались тайной не только основы экономической теории, вместо которой нас насильственно пичкали так называемой политэкономией (дикой смесью марксистской пропаганды и диалектической софистики), – у него вообще было лишь самое отдаленное представление о том, как функционирует настоящая экономика. То, что считали экономикой в коммунистической Чехословакии, где из стран реального социализма, вероятно, было национализировано больше всего, управлялось на треть по правилам казарм, на треть – по правилам трудового лагеря, а последняя треть работала по рыночным законам теневой экономики, и эта-то треть и была относительно эффективной, но, правда, нелегальной. Гавел, конечно, прислушивался к советам экономистов, но эти последние – чтобы все еще больше запуталось – были как минимум двух видов. Одну группу, возглавляемую и контролируемую Вацлавом Клаусом, составляли экономисты из академических кругов, которые в прежних своих исследовательских институтах и академических учреждениях для вида решали задачу квадратуры круга, стараясь при этом привнести в плановую экономику хотя бы мельчайшее рациональное зерно, но вместе с тем пользовались своим доступом к мировой специальной литературе и своими зарубежными контактами, чтобы узнать как можно больше о теоретической базе функционирования свободного рынка. Экономисты из второй группы были по большей части отстраненными менеджерами-реформаторами периода Пражской весны, которые умели обеспечить эксплуатацию завода или предприятия и при следовании догматам социалистической экономики (а часто вопреки им), но у них было весьма смутное представление о том, как функционирует рыночная экономика в нормальных условиях. Эти две группы теперь боролись за душу Гавела. Однако при наличии многих других приоритетов Гавел не располагал достаточным временем и не проявлял необходимого понимания, а может быть, и интереса, чтобы глубоко вникать в проблему.

В правительственном «Сценарии экономической реформы», принятом Федеральным собранием в сентябре 1990 года, цель преобразования системы народного хозяйства была сформулирована так: «Переход от централизованно планируемой к рыночной экономике». Поскольку никто пока не был готов трансформировать всю экономику, вначале в качестве своего рода пилотного проекта была запущена так называемая «малая приватизация», в ходе которой были проданы с торгов тысячи малых предприятий, магазинов, ресторанов и мастерских. Хотя это был самый справедливый и самый прозрачный способ, какой только могло предложить правительство, он не учитывал то очевидное обстоятельство, что в стране существовало крайне неравномерное распределение богатств, возникших не вследствие естественного отбора победителей и проигравших на свободном рынке, но – прямо или косвенно – в результате произвола коммунистических властей. У подавляющего большинства людей попросту не было денег, и они никак не могли их заработать. Шкала заработной платы была весьма недифференцированной, перекошенной в пользу рабочих профессий и в ущерб профессионалам всех видов. Отсутствовали акции, а сбережения приносили лишь минимальный процент. Считалось незаконным иметь в собственности более одного объекта недвижимости для жилья и одного для отдыха. Никакого капитала скопить было нельзя.

Капитал тем самым был сосредоточен исключительно в руках коммунистической номенклатуры и предпринимателей черного рынка – от мелких фарцовщиков до профессионалов, которые поставляли в остальном недоступные товары и услуги. В реальности эти группы составляли единый механизм, так как номенклатура посредством черного рынка превращала свою власть и благосклонность в деньги, а предприниматели на черном рынке зависели от милости или немилости номенклатуры.

Ввиду этого было наперед ясно, что от торгов выиграют только представители обеих вышеназванных групп. Единственной мыслимой альтернативой было бы преобразование собственности на приватизированные предприятия, полное или частичное, в доли их работников. К сожалению, этот метод зарекомендовал себя в полной мере лишь позднее, например, при реструктуризации таких гигантов, как United Airlines, а пока напоминал скорее «особый путь» к социализму, на который – без особого успеха – вступила бывшая Югославия.

Гавел, неизменно чуткий к любым признакам какой бы то ни было дискриминации и неравенства, поддерживал этот второй путь, поэтому он созвал совещание специалистов по экономике, чтобы убедить их в необходимости принимать во внимание интересы работников. Не владея языком экономистов, он опирался в своей аргументации на такие примеры, как неуверенность в завтрашнем дне, которая возникнет в случае торгов у директора его любимого ресторана «На Рыбарне» пани Берановой. Однако настоять на своем он не смог. В ходе торгов около 23 000 малых предприятий досталось преимущественно бывшим коммунистическим деятелям и предпринимателям с черного рынка. Фактический же результат для обеих этих родственных групп был еще лучше. С молчаливого согласия организаторов торгов они создавали картели, чтобы сбить цену, и многие предприятия, до того очищенные от долгов, были приобретены по правилам так называемого голландского аукциона за бесценок. А пани Беранова вскоре лишилась работы.

Помимо этого существовало необъятное множество частной собственности, которую коммунисты национализировали или конфисковали и частично привели в негодность. Это были личные владения, дома, земельные участки, леса, заводы и предприятия. Некоторые объекты первоначально находились в собственности организаций или объединений; среди них самым крупным собственником была католическая церковь. Иные объекты нацисты отобрали у евреев, а их владельцев ликвидировали. Послевоенные власти возвращением имущества наследникам жертв не занимались. В большинстве случаев первоначальных владельцев уже давно не было в живых, наследники эмигрировали или пропали без вести, а имущество пришло в упадок или изменилось до неузнаваемости.

Гавелу и правительству пришлось иметь дело с огромной малопривлекательной грудой обид и несправедливостей. В их решимости исправить хотя бы некоторые из них никто не сомневался, но с чего начать? Не все прошлые обиды и конфликты можно было приписать коммунистам. Некоторые из них восходили к временам Австро-Венгрии или к периоду образования независимой Чехословакии, когда в первую очередь были национализированы дворянские поместья и угодья крупных землевладельцев. Корни иных обид тянулись в XVII век – тогда после битвы на Белой Горе крупные поместья дворян-протестантов конфисковали победители-католики. И наконец, на повестке дня стояла и щекотливая проблема трех миллионов немцев, депортированных из страны после окончания Второй мировой войны.

Кое-кто думал, что лучше бы этих проблем вообще не касаться. Часть этих доводов звучала разумно. И облик, и стоимость имущества со временем изменились. Что-то было безнадежно утрачено или обесценено, что-то обременено долгами. А государство было не настолько богато, чтобы выплатить полную стоимость имущества на момент его конфискации, не говоря уже о процентах. Установление какой-либо временно́й или другой границы было бы неизбежно произвольным и порождало новую несправедливость. Некоторые аргументы имели под собой практические основания. В ряде случаев, прежде всего там, где речь шла о жилых домах и земельных участках, данный объект уже находился в частной собственности других людей. Не могло же государство исправить прежнюю несправедливость, совершив новую! Кроме того, у граждан страны сохранялась атавистическая нелюбовь к крупным собственникам как таковым, подкрепляемая четырьмя десятилетиями коммунистического воспитания, неприязнью к церкви, в особенности католической, и нескрываемой антипатией к эмигрантам, которые «бросили родину, чтобы хорошо жить на Западе, тогда как мы, оставшиеся, страдали от коммунистов».

Если Клаус интересовался главным образом приватизацией, а в вопросе необходимости и объема реституций занимал «сдержанную позицию»[863], то Гавел не придавал столь идеологического значения формам собственности, зато в тем большей степени настаивал на реституции, считая ее делом исторической справедливости. Поскольку тот и другой разделяли принцип неприкосновенности частной собственности, они сошлись также в том, что на государстве лежит обязанность компенсировать обиды, причем оба понимали, что далеко не весь причиненный ущерб можно будет возместить полностью или хотя бы частично. Протесты левых, особенно коммунистов, строились на спекуляции вокруг того факта, что Гавел благодаря реституции сможет вернуть себе «Люцерну», Баррандовские террасы и другое имущество; еще больше досталось бы Карелу Шварценбергу, который тем временем стал руководителем президентской канцелярии (канцлером). Возможно, во избежание малейших подозрений в конфликте интересов сам Гавел не принимал активного участия в законотворчестве, касающемся реституций, разве только предостерегал от новых несправедливостей. И все равно с этого момента левые карикатурно изображали его ревнителем интересов богатых, и в первую очередь своих собственных.

Закон, который Федеральное собрание после долгих дискуссий утвердило, получил в итоге довольно-таки реалистичное название «Закон о смягчении последствий некоторых видов имущественно– го вреда»[864]. Тем самым законодатели констатировали, что возможно лишь смягчить последствия причинения вреда (да и то лишь в некоторых случаях), но не исправить саму несправедливость. В качестве временно́й границы была определена дата 25 февраля 1948 года, и право на компенсацию имели исключительно чехи и словаки, проживающие в Чехословакии[865].

В тот момент названный закон являлся, быть может, самой смелой и последовательной попыткой исправить несправедливость прошлого во всем посткоммунистическом мире. Вместе с тем он открыл ящик Пандоры, откуда стали рваться наружу все новые и новые споры. Муниципальные органы не слишком усердствовали в деле возврата имущества; имели место случаи подделки документов, подтверждающих право собственности; потомки бывших владельцев пытались поскорее восстановить гражданство Чехословакии; наконец, поднялась волна протестов со стороны тех, кому в прошлом также был причинен вред, но, согласно букве закона, они не имели права на возвращение имущества.

Гавел старался играть роль нравственного арбитра, к которой его обязывала нынешняя должность и к которой он был предназначен самим своим характером и своим представлением о морали. Заботиться о реституции семейного имущества он предоставил своему брату и его жене, объявив, что никакой выгоды лично для себя добиваться не станет. Ему хватало доходов от литературного творчества и президентской зарплаты, значительную часть которой он к тому же жертвовал на благотворительность.

Еще меньшим было участие Гавела в следующей волне приватизации, которая стала знаменем всего процесса реформ, но также источником бессчетного количества будущих споров. «Большая приватизация» имела своей целью изменить отношения собственности в значительной части национальной экономики. Подобная операция наталкивалась на невиданные ранее препятствия. Стержневой здесь была проблема, которую экономист Джеффри Сакс и другие охарактеризовали как «превращение рыбного супа в рыбу». Для экономистов это был классический вопрос о том, как позволить рынку распределить собственность квазирациональным способом и тем самым дать экономике возможность эффективно функционировать. Однако в стране не было капитала, который обеспечил бы такое распределение. С политической точки зрения было неприемлемо отдать имущество тому, кто предложит за него больше, поскольку в этом случае практически все было бы продано иностранцам. Так возник остроумный проект «купонной приватизации», при которой настоящие деньги, по существу, заменялись игровыми. Автором идеи являлся последователь Вацлава Клауса, толковый экономист-теоретик Душан Тршиска. Выходец из семьи высокопоставленных коммунистов, он был одним из тех, кто знакомился с современным экономическим мышлением, имитируя попытки разрешения внутренних противоречий плановой экономики. На досуге он с друзьями развлекался, окутанный клубами дыма марихуаны, игрой «Монополия». Игровых денег и рискованных проектов он не чуждался.

В простоте плана был элемент гениальности, но вместе с тем и обмана. Гражданин за тысячу крон приобретал купонную книжку, номинальная стоимость которой была раз в тридцать выше. После этого он мог попытаться или обменять купоны на акции, тем самым самостоятельно играя на рынке и, если повезет, наблюдая, как растет стоимость его акций, или отдать купоны в один из стремительно возникавших «инвестиционных фондов» и поручить ему за небольшую плату инвестировать их вместо себя. Погореть на этом было невозможно, особенно если учесть, что некоторые фонды, начиная с «Гарвардских» поныне находящегося в международном розыске Виктора Коженого, заранее предлагали за купон в несколько раз больше его первоначальной стоимости. А в политическом отношении это было очень выгодно, тем более если инициатор был министром финансов и мог снабдить каждый купон факсимиле своей подписи. Купонная приватизация началась за полгода до выборов 1992 года.

Конец Чехословакии

Среди самых больших препятствий, которые должна встретить новая конституция, можно без труда разглядеть очевидные интересы определенного класса людей в каждом штате, опасающихся уменьшения их власти, доходов и выгод, получаемых от занимаемых ими должностей в учреждениях штата, а также извращенные амбиции другого класса людей, либо рассчитывающих разжиться в обстановке смятения, воцарившегося в стране, либо ласкающих себя надеждой, что перспективы подняться наверх при разделении империи на несколько местных конфедераций куда выше, чем при союзе, где правит одно правительство.