В Португалии Гавел возобновил знакомство с президентом Суаресом – первым главой государства, посетившим Прагу после Бархатной революции в декабре 1989 года и встретившимся с Гавелом еще до его избрания. Вторым заметным моментом той поездки была прогулка по пляжу на мысе Рока – именно тогда была сделана фотография неаккуратного президента с мокрыми штанинами.
Некоторые из этих визитов можно назвать триумфальными и все – за одним-единственным исключением – успешными. Это исключение не было частью государственного визита, хотя незадолго до той неприятной поездки и состоялись вполне удачные июльские визиты в Никарагуа и Мексику. Мечтая немного отдохнуть, Вацлав и Ольга приняли приглашение какой-то богатой вдовы чешского происхождения провести две недели в ее вилле на Бермудах. Времени хорошенько проверить и дом, и его хозяйку не было, да президент этого и не требовал. Первая пара страны отправилась в отпуск в сопровождении единственного личного охранника[854]. Дом оказался очень красивым, но вот его хозяйка внезапно обернулась тиранкой со склонностью к алкоголизму; вдобавок ко всему она явно положила на Гавела глаз. Вместо того чтобы полеживать у бассейна или на пляже, президентской чете пришлось сидеть взаперти в своей комнате в ожидании освобождения. Оно явилось в лице самой Мадлен Олбрайт, которая как добрая самаритянка прилетела на Бермуды и отвезла президента осматривать достопримечательности. Когда они вместе посетили местную станцию слежения НАСА, Гавел, показав на гигантские антенны, обратился к своим сопровождающим с невинным вопросом: «Ну что, вы нашли там каких-нибудь инопланетян?»
Неудача с отпуском оказалась всего лишь первой из череды неприятностей, случавшихся с Гавелом в дороге. Он очень любил путешествовать, возможно, пытаясь таким образом наверстать годы, проведенные за железным занавесом и в заключении. Правда, не везло ему тогда, когда в путь он отправлялся ради собственного удовольствия. Его полеты были сопряжены с богатой историей болезней, включавшей в себя депрессии, мигрени, жар, падения, переломы и даже встречи со смертью.
В первый год президентства, несмотря на всю славу Гавела и его мировое признание, поездки никогда не были случайными или избыточными. За исключением летнего полета в Центральную Америку, он ограничил визиты постепенно расширяющимся кругом бывших и будущих партнеров и союзников. То же касалось и официальных посетителей, принимаемых в Праге. Визит президента фон Вайцзеккера в марте и майская встреча с канцлером Колем были ключевыми для будущих отношений с самыми важными соседними странами[855]. Ноябрьский визит президента Буша, символически состоявшийся в первую годовщину Бархатной революции, являл собой следующий шаг в налаживании прочных связей с будущим важнейшим союзником. Вдобавок нам был продемонстрирован чисто американский подход к делу. Буш прилетел в сопровождении 700 человек, на «Боинге» («Борт номер один»); еще один самолет был запасным. С президентом прибыли: личный бронированный лимузин, запасной лимузин, личная бронированная ораторская трибуна, запасная ораторская трибуна. Самому визиту предшествовал приезд сотни членов подготовительной команды, в число которых входили десятки агентов секретной службы; эти последние использовали все возможные аргументы, кроме насилия, чтобы – ради обеспечения безопасности Буша – убедить советников Гавела на неделю покинуть свои кабинеты. Каждый шаг американского президента, каждый угол обзора телекамер и каждое слово его речи подвергались тщательной предварительной проверке. И все же план оказался нарушен. Выступая на Вацлавской площади 17 ноября, Буш, по предложению Гавела, покинул защитный пузырь, сооруженный для него охранниками на время произнесения речи, чтобы поприветствовать восторженную толпу. В ту же секунду один из агентов заметил неподалеку на земле пластиковый пакет. «Бомба! Бомба!» – зазвучало в наушниках, и к президентам бросилась масса охранников, чтобы сопроводить их в безопасное место. А в это время один из телохранителей Гавела подбежал к пакету и заглянул в него. «Какая еще бомба! Сосиски!»[856] Завершилось мероприятие без происшествий.
Два других видных гостя, которые в первый же год президентства Гавела посетили по его приглашению Чехословакию, были лидерами не государственными, а духовными. Первым из них был скромный, улыбчивый и остроумный человек по имени Тэнцзин Гьямцхо, более известный как четырнадцатый тибетский далай-лама. На протяжении нескольких десятилетий Запад выражал свое почтение этому символу духовного сопротивления тибетцев китайскому коммунистическому господству только издалека, чтобы не рассердить современную Срединную империю. Гавел был первым главой демократического государства, пригласившим далай-ламу к себе. Китайский посол громко выражал обеспокоенность, однако Чехословакию не покинул, хотя его протесты и оказались безрезультатными. Визит далай-ламы, носивший скорее частный характер, стал событием принципиальным: Гавел никогда за все тринадцать лет своего президентства не отказывался принять гостя лишь потому, что это было бы политически невыгодно.
Президента волновали совершенно иные проблемы. Он мечтал помедитировать наедине с далай-ламой. Но, согласно буддистскому этикету, никакой человек – пусть даже он и президент – не вправе напрямую попросить гуру о совместной медитации. Пришлось прибегнуть к закулисной дипломатии, и далай-лама явно посчитал своего нового ученика заслуживающим этой чести. Сеанс медитации состоялся (вроде бы незаметно) в римско-католическом костеле Святейшего имени Иисуса в Ланах – летней президентской резиденции.
Второй важной духовной персоной был папа римский. Учитывая длинную, хотя и довольно сложную историю чешского католицизма, у нас стал бы желанным гостем любой папа, но Кароль Войтыла, папа Иоанн Павел II, был поляком из соседней страны, символом, вдохновителем и катализатором веры и храбрости польского народа в его противостоянии с коммунистической ортодоксией, фигурой весьма харизматичной и, в довершение ко всему, в молодости – по счастливому стечению обстоятельств – тоже писавшим пьесы и стихи. Гавел выразил желание пригласить папу еще в своей первой новогодней речи, надеясь, что этот визит поможет духовному пробуждению народа, оказавшемуся на пепелище нигилистических обломков позднего коммунизма. Приезд Иоанна Павла II значил для Гавела очень много, и потому свои приветственные речи в аэропорту и на ужине в Граде он готовил со всей возможной тщательностью. На аэродроме он произнес слова, которые отличала необычная для Гавела эмоциональность:
Я не уверен, что знаю, что такое чудо. Осмелюсь, однако, сказать, что сейчас я – участник творящегося чуда: в страну, разоренную идеологией ненависти, приезжает посол любви; в страну, разоренную властью невежд, приезжает живой символ образованности; в страну, до недавних пор уничтожаемую идеей разделения мира и конфронтации, приезжает посол диалога, взаимной терпимости, мира, уважения, доброты и понимания, провозвестник братского единства в разнообразии[857].
Вечерняя речь звучала уже менее пафосно и была более философской. Гавел посвятил ее теме, мучившей его практически всю жизнь: источнику собственной непреходящей духовности, которая жила в нем, несмотря на то, что он не принадлежал ни к одной организованной религии и даже не имел никакого конкретного представления о божестве. «Я твердо надеюсь, что благодаря вашему визиту все мы вспомним об истинном источнике подлинной человеческой ответственности, то есть об источнике метафизическом <…> об абсолютном горизонте наших устремлений, о таинственной памяти бытия, где записан каждый наш поступок, о памяти бытия, которая одна по-настоящему этот поступок оценивает, пропустив его через себя». А в заключение он обратился к еще одной своей излюбленной теме – к теме общечеловеческой (и его собственной) склонности заблуждаться. «Я приветствую вас, святой отец, среди нас, грешников»[858].
На вечернем приеме в Граде Гавел попросил папу уединиться с ним для беседы с глазу на глаз. Во время государственных визитов такое случается – и, к сожалению, слишком часто. Но, вопреки обыкновению, Гавел никогда не поделился ни со мной, ни с кем-либо еще ни единой деталью этого разговора. Он не проходил католический обряд конфирмации, но тем не менее называл состоявшуюся беседу «моей исповедью».
Поддерживаемые Гавелом тесные связи с папой и с далай-ламой образовывали две стороны единого «духовного треугольника». Далай-лама встречался с папой по меньшей мере восемь раз, гораздо чаще, чем с любым другим иностранным сановником. Все трое имели много общего, включая личный опыт жизни при тоталитаризме, постоянное внимание к защите прав человека в целом и к проблеме обеспечения достойного существования каждому индивиду – в частности, а также универсалистское, объединяющее отношение к трансцендентному. Кроме того, все они заразительно улыбались и обладали тонким чувством юмора, неотъемлемым от чувства абсурда. На вечере с папой Гавел постоянно улыбался – так же, как во время встреч с далай-ламой. По-моему, никогда президент не бывал в лучшем расположении духа.
Четырнадцатый далай-лама в последний раз приехал к нам по приглашению Гавела 10 декабря 2011 года. У визита не было никакой заранее утвержденной программы, хотя они и подписали – каждый в отдельности – заявление группы правозащитников в поддержку диссидентов всего мира. Нам, присутствовавшим при этой встрече, показалось тогда, что далай-лама приехал попрощаться и что Гавел об этом знает. Оба мужчины побеседовали наедине и коснулись друг друга головами и ладонями. Тибетский лидер посоветовал обратиться к традиционной тибетской медицине и пожелал Гавелу «еще десяти лет жизни». Через неделю Гавел умер.
Среди множества парадоксов, окружавших Гавела, был и тот, что он, не являясь религиозным, был все же человеком веры. В некоторых моментах он приближался к тому самому понятию «таинственной памяти бытия», что пронизывало все его философские размышления и лежало в основе его политики, а иногда даже бесстрашно шел дальше. Его богом, если можно так сказать, было существо, не имеющее ни имени, ни конкретного образа. «Свод правил бытия, где навсегда записаны все наши поступки и где они единственно и по справедливости оцениваются»[859], – эта мысль проходит красной нитью через все его произведения, начиная от «Писем Ольге» и заканчивая «Пожалуйста, коротко». От представления о страшном суде она отличается тем, что не обязательно предполагает жизнь после смерти. Наши действия оцениваются независимо от нас и от формы нашего существования.
Гавеловское экзистенциальное чувство личной ответственности как предварительное условие свободы и жизни в правде отводит так много места свободе воли, что это несовместимо с представлением о всемогущем боге. Всеведущим такой бог быть может, как это показывает дилемма человека, размышляющего об оплате проезда в пустом трамвае, но вот всемогущим – нет. Мало того, он тоже может сражаться с собственными дилеммами. Об этом говорит нам то место в Ветхом Завете, где бог сомневается до тех пор, пока Авраам не напоминает ему о его ответственности: «Судия всей земли – разве может судить неправедно?»[860] То же происходит во вселенной Гавела. Ответственность есть у всех.
Это не следует понимать так, что Гавелу был ближе ветхозаветный бог, нежели иные его ипостаси. Любые попытки любой религии «присвоить» Гавела обречены на неудачу. Однако – хотя Гавел иногда и играл с холистическими представлениями философии Нью-эйдж, а слово «тайна» являлось для него ключевым – его мышление не было ни мистическим, ни уж тем более оккультным. Когда Гавел – слегка подталкиваемый и направляемый братом Иваном – сомневается и пробует преодолеть позитивистское понимание науки, это объясняется в основном б
Как приготовить рыбу
Каждый может сварить уху из рыбы, но куда сложнее приготовить рыбу из ухи.
Судя по средствам массовой информации, могло показаться, что президент провел весь первый год своего пребывания в этой должности, разъезжая по миру. На самом деле бо́льшую часть времени и сил он уделял внутренним делам. Ситуация осложнялась. Без поддерживаемой властью монополии система плановой экономики повсеместно рушилась, а новая рыночная экономика была еще слишком слаба для того, чтобы ее заменить. Стало ясно, что рано или поздно стране потребуется кредит стэнд-бай от Международного валютного фонда. Никаких отечественных источников капитала, столь необходимого для инвестиций, не существовало, а иностранные инвесторы пока проявляли осторожность. Ширившаяся лавина слухов о коммунистических агентах на высоких постах отравляла общественное мнение, помогая замаскировать тот факт, что бывшие коммунистические заправилы тем временем по-тихому захватывали ключевые позиции в промышленности и торговле. Гавел старался отвечать на вызовы момента так быстро, как только мог. Во время своих «набегов» он посещал еженедельно (часто без предупреждения) десятки мест в той или иной части страны, пожимал руки тамошним жителям и разговаривал с ними, обращая свое и их внимание на самое главное. По моему предложению он начал каждую неделю записывать радиопередачи под названием «Беседы в Ланах» (навеянные «Беседами у камина» Франклина Делано Рузвельта и «Беседами с Т.Г. Масариком» Карела Чапека), которые служили сотням тысяч семей десертом после воскресного обеда. Гавел по-прежнему был очень популярен. Но на качестве его жизни президентство сказалось отрицательно. И в будни, и в выходные дни он работал до глубокой ночи. Разнообразие задач, связанных с его должностью, не позволяло ему сосредоточиться на чем-то одном, пренебрегая всем остальным. Он чувствовал постоянную усталость и часто болел; тогда ему приходилось вычеркивать в своем календаре отдельные пункты, а иногда и отказываться от всего намеченного на день. Весной ему вырезали грыжу. Ольгу, свою опору в жизни, он видел редко – не только из-за своих президентских обязанностей, но и из-за ее работы в Фонде доброй воли, который она создала и которым с присущей ей самоотверженностью руководила. Положительным моментом во всем этом, во всяком случае с точки зрения советников, было то, что теперь у Гавела оставалось не слишком много времени на подруг. Весной 1990 года он начал встречаться со своей будущей второй женой Дагмар, но пока это были мимолетные, ни к чему не обязывающие отношения.
В это же время к Гавелу пришло понимание, что свет в конце тоннеля все еще не брезжит. В громкой шумихе молодой демократии со слабыми институтами и ненадежными пока рычагами управления он по-прежнему оставался главным общим знаменателем. И по мере приближения к концу его первого президентского срока становилось все яснее, что никто не сможет заменить Гавела: ни стареющий Дубчек, ни обаятельный и популярный Динстбир, ни потрясающе работоспособный и боевитый Клаус.
На парламентских выборах значительное большинство и сильный мандат получили оба движения реформ, стоявшие во главе Бархатной и нежной революции. При этом, однако, проявились и признаки – у каждого из этих движений по-своему – их приближающегося упадка. Это было не так уж неожиданно. Гражданский форум, организация «Общественность против насилия» и их сторонники совпадали в стремлении ликвидировать прежнюю систему со всеми ее атрибутами, утвердить вместо нее власть, опирающуюся на демократический мандат, гарантировать власть закона и соблюдение прав человека, но между ними не было единства взглядов на то, как быть с экономикой или как обеспечить безопасность страны, каковы должны быть ориентиры во внешней политике или как урегулировать отношения двух государствообразующих народов. Остатков единодушия хватило на избрание Гавела подавляющим большинством депутатов Федерального собрания в начале июля. Но когда в конце лета люди стали возвращаться из отпусков, начались проблемы.