Печальный и несколько напоминавший фарс эпизод, который за этим последовал, вошел в чешскую историю под названием «война за дефис». Предложение Гавела, сводившееся к тому, чтобы просто убрать из названия слово «социалистическая», так как им был наперед задан характер общества, которое отныне могло свободно решать, каким оно хочет быть, казалось разумным и естественным, но он не обсудил и не согласовал его заранее с Федеральным собранием. В соответствии с регламентом такой проект нельзя было ставить на голосование до тех пор, пока по нему не выскажутся правительство и парламентские комитеты. И хотя в последние недели парламент часто пренебрегал процедурными формальностями, чтобы не отставать от хода событий, на сей раз этого не произошло. Мятеж – в безукоризненном юридическом камуфляже! – возглавил депутат Зденек Ичинский, настоящий специалист в вопросах конституционного права, один из соавторов Конституции Чехословацкой Социалистической Республики 1960 года, исключенный в 1968 году из партии как коммунист-реформатор, один из первых подписантов «Хартии-77» и один из немногих в Гражданском форуме, кто возражал против выдвижения Гавела на президентский пост. В последующие недели, месяцы и годы он приложил максимум усилий для сохранения преемственности нового законодательства по отношению к предшествующему, коммунистическому, и недопущения радикальной декоммунизации страны.
В результате в Федеральном собрании впервые развернулись настоящие дебаты, да еще какие! Лишь малое число депутатов, если таковые вообще были, продолжали держаться за слово «социалистическая». Зато яблоком раздора стало другое слово: «чехословацкая». С точки зрения многих словаков, оно недостаточно отражало самобытность их народа, поэтому они предлагали писать «ЧехоСловацкая», как в Питтсбургском соглашении и Версальском договоре, где говорилось о Чехо-Словакии. В свою очередь, у многих чехов это вызывало горькие воспоминания об агонии Чехо-Словакии, как называлась Вторая Республика, в период между Мюнхенским сговором и мартом 1939 года, когда Чехию и Моравию поглотила нацистская Германия, а Словакия стала независимым государством-сателлитом гитлеровского режима. Однако словаки настаивали на том, что речь идет о государстве двух народов, и предлагали название «Федерация Чехо-Словакия». После того как Федеральное собрание остановилось наконец-то на компромиссном названии «Чехословацкая Федеративная Республика» на чешском и «Чехо-словацкая Федеративная Республика» на словацком языке, в Словакии разразилась буря из-за строчной буквы после дефиса в середине сложного прилагательного, которую чехи безрассудно, хотя и в полном соответствии с правилами орфографии, отстаивали. Тогда Федеральное собрание отменило только что принятый закон, и в результате было согласовано название «Чешская и Словацкая Федеративная Республика», которое, правда, противоречило принципам грамматики и эстетики, но позволило, по крайней мере на время, умерить страсти.
Еще более крепким орешком оказались государственные символы. Первоначальный герб, если описывать его геральдическим языком, имел такой вид: «серебряный, устремленный вправо в прыжке лев с раздвоенным хвостом, золотым языком пламени в пасти, с когтями и в короне», который нес на груди «красный щит с тремя синими холмами, из коих на среднем, наивысшем, вознесен серебряный патриарший крест», Красный щит символизировал Словакию. Коммунисты оставили только один синий холм с костром вместо креста с двумя поперечинами и украли корону, водрузив на голову бедного льва пятиконечную звезду.
Гавел хотел избавиться от звезды и костра, вернув корону и патриарший крест. Идя навстречу чувствам словаков, он предложил, чтобы чешский и словацкий гербы отныне были равновеликими и занимали в общем государственном гербе два диагонально расположенных поля[815]. Но, не устояв перед творческим искушением, он добавил в середину малое изображение красно-белого моравского орла. В Словакии это сразу же поняли – и отвергли – как символ федерации трех субъектов вместо двух.
В результате всего этого возник невероятный хаос, но, пожалуй, было бы преувеличением утверждать, что эта не до конца продуманная инициатива разбудила националистические страсти в Словакии и косвенным образом подтолкнула к разделению страны. Реакция Словакии на предложения Гавела показала скорее, что там уже давно зрело недовольство, которое могло точно так же вспыхнуть от любой другой искры – а таких искр было более чем достаточно. Тлеющие угли протеста словаков против общего государства дали о себе знать на ранней, хаотической, стадии, когда решение искать было очень сложно. Парламент, до той поры покорный, тоже осознал, что президент, при всей его популярности, не располагает автоматическим большинством и что его усилиям можно мешать и даже блокировать их. В свою очередь Гавелу этот опыт внушил глубокое недоверие к Федеральному собранию, чего, возможно, при другом раскладе удалось бы избежать.
Спор из-за названия государства показал вместе с тем и ограниченные возможности феноменологического подхода, который и при решении государственных дел опирался непосредственно на личный опыт. Разумеется, Гавел, расписывая преображение своей канцелярии и подробности своей программы, хотел подчеркнуть острую необходимость революции в головах и сердцах всех сограждан. Но безвкусица в роскошно обставленных помещениях Пражского Града или резиденции президента в Ланах была для большинства людей не самым главным вопросом. Ведь они как раз вступали на путь, на котором их подстерегали сплошные препятствия и неуверенность в завтрашнем дне, а именно это было жизненно важным для них самих и их семей.
Сам того не сознавая, Гавел начал осваивать стратегию, какой пользуется большинство современных политиков. Он предлагал решения второстепенных проблем, справиться с которыми удавалось относительно легко, и откладывал на потом более важные вопросы, на которые не было простых ответов. В результате он оказался отчасти неготовым к растущему валу требований, касавшихся экономического благополучия, социальных гарантий и исторической справедливости, которые он слышал повсеместно. Когда же Федеральное собрание не дало согласия даже на те простые решения, которые он предлагал, в обществе стали проявляться первые признаки разочарования.
Однако в тот момент все это казалось мелкой неувязкой, которая вскоре забудется. На родине и за границей президент купался в лучах всеобщего восхищения, повсюду его принимали словно какую-нибудь рок-звезду. Призрак путча больше не маячил. Новые политические партии, газеты, журналы и частные предприятия росли как грибы после дождя. Происходили такие громкие и бурные дискуссии о будущем страны, о каких мог только мечтать самый взыскательный из демократов. Вот-вот должны были состояться свободные выборы. И – в Прагу приезжали все новые рок-звезды. Накануне первых демократических выборов Гавел с гордостью представил ликующей толпе на Староместской площади «моего друга Пола Саймона», который спел «Sounds of Silence». После выборов на крупнейшем в Европе Страговском стадионе, построенном ради слетов «Сокола», а впоследствии использовавшемся для проведения коммунистических спартакиад, выступили – перед более чем ста тысячами слушателей – Роллинг Стоунз. Перед концертом Гавел со всеми почестями принял членов группы в Пражском Граде. Все, кроме слегка недомогавшего Кита Ричардса, участвовали в дискуссии о демократических преобразованиях и правах человека; высшей же честью для Роллингов стала возможность приветствовать вместе с президентом толпу, собравшуюся перед балконом в третьем дворе Града. Проблема, вспоминал позже Мик Джаггер[816], состояла лишь в том, что пришлось ждать минут десять, пока нашлись ключи от балкона.
Сами выборы, за которыми тщательно следили наблюдатели из многих стран Европы и Северной Америки, включая делегацию американского Национального демократического института по международным вопросам во главе с Мадлен Олбрайт, прошли гладко и завершились ожидаемым триумфом Гражданского форума в Чехии и организации «Общественность против насилия» в Словакии. Выборы президента, которые должны были состояться через несколько недель, казались после этого чистой формальностью. Для общественности на родине и за границей теперь существовал единственный человек, олицетворявший новую Чехословакию, и вокруг него уже начал создаваться миф о короле-философе в окружении рыцарей круглого стола, который правит храбрыми и разумными согражданами мудро и человечно, с шармом и остроумием. Если бы в тот миг в Гавела ударила молния, в воспоминаниях людей он бы остался таким навсегда. Пожалуй, замечание, что следующие несколько лет вернули всех обратно на землю, добавив этой олеографии оттенков и глубины, будет с моей стороны излишним.
Для начала возьмем Манхэттен
«Вацлав, вам надо ехать в Америку, – сказала Гавелу Мадлен Олбрайт, когда они ели суп в “Викарке”, служившей Гавелу кабинетом в обеденное время. – Вы должны представить там новую Чехословакию».
«Вашек, тебе надо съездить в Америку, – говорила ему Рита Климова, только что назначенная посол в Соединенных Штатах, хартистка и переводчица пресс-конференций Гавела в театре “Латерна магика”. – Ты должен привлечь на свою сторону американское правительство и Конгресс».
«Господин президент, вам надо приехать в Америку, – твердила ему Ширли Темпл Блэк, легендарная ребенок-актриса, а теперь – американский посол в Праге. – Вы будете там звездой».
Поездка в Америку казалась Гавелу очень заманчивой, однако с ней были связаны проблемы, сравнимые с первой высадкой человека на Луну. Страна еще не оправилась от недавних событий. Сторонники прошлого режима, как клещи, цеплялись за свои посты и должности, студенты, сыгравшие в революции столь важную роль, начинали в ней разочаровываться, не до конца реформированный парламент осмелел и пробовал сопротивляться, каждый день приносил скандальные открытия о прошлом того или иного высокопоставленного лица, новые бесцензурные СМИ нащупывали границы свободы и безо всякого стеснения чем дальше, тем больше критиковали президента, а президент со своей маленькой командой тем временем работал дни и ночи напролет. (Гавел, привыкший жить по «театральному» расписанию, в девять утра пребывал не в лучшей форме, но всегда трудился до глубокой ночи.) Но поехать в Америку – как же прекрасно это звучало! Поездка представлялась похожей на голливудские фильмы – и не напрасно.
Когда Боб Хатчингс, директор по европейским делам в Совете национальной безопасности Белого дома, передал приглашение президента Джорджа Буша-старшего советнику Гавела по вопросам внешней политики Саше Вондре, поднялась настоящая суматоха. Гавел и его команда имели весьма смутное представление о том, как готовиться к такой поездке. До сих пор президент посещал только Мюнхен, Берлин, Варшаву, Будапешт и Братиславу (которая пока еще не была заграницей), то есть дорога занимала максимум час полета на самолете. Мы мало что знали о вашингтонском протоколе, этикете и политике[817]. Никто в канцелярии своими глазами не видел Америки по крайней мере двадцать лет.
Если Гавел и чувствовал растерянность от сложности задачи, виду он не подавал. Как только решение о поездке было принято, он начал относиться к ней как к одной из своих «задумок». Он готовил повестку переговоров с президентом Бушем, и она касалась в основном не региональных и национальных, а европейских и глобальных вопросов. Он хотел говорить о Советском Союзе, о приближающемся объединении Германии и его последствиях для региона, а также намеревался представить главные пункты чехословацкого «возвращения в Европу». Маленькая делегация, плодотворная беседа с президентом, час на прояснение приоритетов и – сразу домой, продолжать попытки превращения рыбного супа в рыбу.
Но планы начали рушиться почти сразу. Помимо приглашения от президента Буша встретиться и провести переговоры в Овальном кабинете Белого дома, Гавел получил также приглашение от спикера Палаты представителей Томаса Фоли – выступить с речью на совместном заседании обеих палат американского Конгресса (что, конечно же, было огромной честью). Интеллектуальная общественность Нью-Йорка, взбудораженная неутомимой Венди Луерс, женой бывшего американского посла в Праге и тогдашнего президента Метрополитен-музея, жаждала встречи Гавела с самыми разными знаменитостями, чешские эмигрантские организации тоже непременно хотели с ним повидаться. А дома, в Чехословакии, все выдвигали веские доводы в пользу того, что именно им необходимо слетать в США: министры должны были переговорить со своими тамошними коллегами, студенты хотели учиться, советники – советовать, личные охранники – охранять, надоеды – надоедать и мучить. Одним из очень привлекательных в человеческом плане, но несколько проблематичных для президента качеств Гавела было абсолютное пренебрежение иерархией. Стоило какому-нибудь старому другу попросить взять его с собой, как Гавел тут же ему это обещал, а потом обещал кому-то еще, и еще…
Конечное число членов делегации вообще-то определялось вместимостью государственного четырехмоторного ИЛ-62[818]. Столько народу в Овальный кабинет точно бы не влезло. Да и весили они все вместе так много, что президент не смог бы долететь до Вашингтона без промежуточной посадки. Появился прекрасный предлог для планирования еще двух государственных визитов – в Исландию и в Канаду, которые были, можно сказать, по пути. Вечером в Рейкьявике президент Исландии Вигдис Финбогадоттир попотчевала Гавела сначала рыбой – за ужином, а потом – спектаклем «Реконструкция» в исландском Национальном театре, которым госпожа президент долго руководила. Рыба оказалась великолепной; спектакль, поставленный по пьесе абсурда, как и большинство гавеловских пьес, был выдержан в духе Стриндберга. В Канаде президент встретился не только с премьер-министром Брайаном Малруни, но и с многими чехами и словаками; среди них были и политические беженцы, которым канадские власти великодушно предоставили убежище после советского вторжения в Чехословакию в 1968 году. Тут Гавелу чуть ли не впервые пришлось столкнуться с холодным – если не сказать ледяным – приемом со стороны отдельных словацких эмигрантов, чувствовавших кровную связь не с единой Чехословакией, а со словацким государством времен Второй мировой войны. Это было эхо давних времен, но и – знак времен наступающих. Однако многие словаки и большинство чехов были очень воодушевлены визитом президента. Но более всего Гавела, конечно, обрадовала встреча с одним конкретным чехом – старым другом и коллегой писателем Йозефом Шкворецким, который вместе со своей женой Зденой в сложнейших условиях организовал в собственной квартире в Торонто самое знаменитое чешское эмигрантское издательство «68 Паблишерз»[819], став истинным героем для тысяч чехов и злейшим врагом для коммунистического правительства.
Одной из самых сложных логистических проблем путешествия была необходимость удержать эту многочисленную разнородную группу вместе и не просто не дать ей рассыпаться, но еще и заставить уважать график мероприятий и вылетов. Большинство участников поездки не было знакомо с президентским правилом № 1: «Колонна уедет с вами или без вас». Один из ближайших друзей Гавела – эссеист, переводчик и Праведник мира[820] Зденек Урбанек – так увлекся второй встречей с Йозефом и Зденой, что отъезд делегации сильно задержался, и она попала на аэродром в самый последний момент после драматичной, почти как в кино, гонки, в которой нам помогла одна смелая представительница Канадской королевской конной полиции.
Существуют разные способы впервые ступить на территорию зарубежного мегаполиса. Большинство из них неразрывно связано с блужданием по лабиринту аэропорта и долгой поездкой в сам город, потому что обычно самолет приземляется где-то ужасно далеко. Но после того как Гавела на Объединенной базе морской авиации Эндрюс подхватил вертолет морской пехоты Соединенных Штатов, чтобы доставить к уже ожидавшему его лимузину возле Зеркального пруда, лежащего между мемориалом Линкольна и Монументом Вашингтона в самом сердце столицы США, он имел право ощутить себя кем-то действительно важным. Следующие три дня промчались как во сне. Вначале – встреча в Овальном кабинете с президентом Бушем, который делал все, чтобы его новый коллега чувствовал себя как дома, хотя, разумеется, не мог не отметить некий контраст между внешним видом своих сотрудников Брента Скоукрофта и Марлина Фицуотера и длинноволосой свиты Гавела. Последний, со своей стороны, тоже приложил много стараний, чтобы встреча прошла успешно. По совету своих помощников, которых тактично предупредили их коллеги из Совета национальной безопасности и заместитель американского посла в Праге Тед Рассел, Гавел не стал поднимать тему о постепенной ликвидации структур холодной войны, включая Варшавский договор и НАТО. Он просил Буша не о финансовой помощи, а о политической поддержке грядущих экономических трансформаций. Он приветствовал возможное будущее объединение Германии, хотя к этому факту многие относились неоднозначно; кстати, в том, что касалось проблемы объединения двух Германий, американский президент проявил немалую прозорливость и смелость. Гавел призвал Буша поддержать демократические перемены в России и побороть инстинктивную враждебность к ней эпохи холодной войны. И предложил дружбу так искренне и так обаятельно, как наверняка никто прежде в Овальном кабинете не делал.